Нападение - Курков Андрей Юрьевич. Страница 2

— Руки! — заорал он мне. Лицо его исказилось от ярости. — Руки! Я кому сказал!

Ничего не соображая, я поднял руки. Офицер снял с моего плеча автомат и обыскал меня. В комнату зашли фельдфебель и еще несколько белогвардейцев с ружьями.

— Где карты военных действий? — спросил офицер.

— Не знаю… — пробормотал я.

Офицер вынул из кобуры револьвер.

— Сейчас ты все узнаешь! Лицом к стенке! К стенке! Где карты?

— Какие? — мой голос задрожал.

— Карты, на которых мы пили чай две недели назад! — не унимался офицер.

— Не знаю… — ответил я.

— Твое последнее желание? — холодно спросил он.

Вопрос прозвучал удивительно обыденно, словно спросили «который час?». Я подумал о своих желаниях.

— Если можно, хотелось бы разыграть последнюю отложенную партию в шахматы…

— Кем отложенную? — спросил офицер.

— Карповым и Каспаровым.

— А кто из них кто? — поинтересовался офицер.

— Оба наши, русские… то есть советские.

— Славно! — усмехнулся офицер. — Гражданская шахматная война! Или как ты там назвал — партия?! Ну давай разыграем, только я — белыми.

— Согласен! — выпалил я. — Значит, вы за Каспарова, я за Карпова.

Фельдфебель с белогвардейцами переворачивали заставу вверх дном, а мы с офицером разыгрывали отложенную партию. Офицер очень уважал Алехина, но больше никого из шахматистов назвать не мог. Играл он послабее меня. В тот момент, когда я объявил ему, то есть Каспарову, мат, в комнату вбежал радостный фельдфебель со свернутыми картами в руках.

— Вам мат! — объявил я.

— К стенке! — коротко скомандовал офицер.

Я подчинился. Офицер разложил карты на столе, выбрал нужную, потом подбежал к календарю.

— Ну, что, вашеродие? — взволнованно спросил фельдфебель.

— Через четыре дня погибнем, — покачал головой офицер.

Фельдфебель сглотнул слюну, покосился в мою сторону.

— Этого прикончим? — спросил.

Офицер окинул меня взглядом.

Неожиданно послышалось пипиканье радиоточки, сообщающей точное время.

Белогвардейцы вслушались. Пришло сообщение из Москвы о том, что отложенная партия между Карповым и Каспаровым была доиграна. Победил Каспаров. Офицер чертыхнулся.

— Опять неудача! — прошипел он сквозь зубы. — Выигравшие проигрывают!

— Живи! — крикнул он мне. — Живи и помни, как ты выиграл проигранную партию! Эх!!! По коням!

Белогвардейцы выбежали во двор.

Офицер медлил. Казалось, он не хотел уходить.

— А что там, за границей? — наконец решился спросить я.

Он удивленно оглянулся. Потом ответил: «Война!».

— Какая?

— Гражданская…

— А как же граница?

— Граница?! — ухмыльнулся офицер. — Граница не государственная, а временная. Ну все, живи себе! И наведи здесь порядок! Прощай!

Он вышел во двор. Кони заржали, и вскоре снова стало тихо.

Я помыл полы, сложил все по местам. Карты свернул и отнес в каптерку, из которой их вытащил фельдфебель, а потом сел на свою койку и никак не мог решить: докладывать капитану о нападении на заставу или не докладывать.

2

Вскоре после нападения на заставу седому капитану пришел секретный пакет. Капитан заперся у себя и долго не выходил.

Мы впятером сидели в большой комнате-казарме и с грустью глядели на отрывной календарь, ожидая, когда же наконец оторвется очередной листок с очередной датой «11 декабря 1985 года среда».

Дверь из кабинета распахнулась — вышел капитан, мрачный и без фуражки. В беспорядке торчали седые волосы.

— Хреновые вести, — почти шепотом произнес он. — Одному из вас придется заступать на дежурство в спецточке.

Все кроме меня побледнели, сникли и уставились в пол.

— А ты что, не боишься? — капитан посмотрел на меня.

— Никак нет! — отчеканил я, не понимая как можно бояться того, что тебе неизвестно.

— Что ж, — вздохнул седой, — тогда пойдешь ты.

Солдаты покосились в мою сторону, посмотрели как на обреченного больного, с сочувствием и жалостью.

— Иди пока, отдыхай! — приказал капитан.

На следующий день командир, приказав следовать за ним, повел меня в лес. В вещмешке я тащил трехдневный паек на двоих, спички и прочую мелочь.

Капитан ориентировался по черточкам, нанесенным смолой на самые крупные валуны. Когда стемнело — оказалось, что эти черточки светятся. Видно в смолу был подмешан фосфор.

Мы шли почти три дня. Я несколько раз спотыкался и крепко расшиб правую ногу.

— Ничего, — подбадривал меня седой капитан. — Терпи, дальше хуже будет!

После этих слов идти становилось немного легче.

Наконец мы выбрались на квадратную поляну, размеченную валунами по краям. В центре была вырыта яма глубиной метра три, а из нее торчал длинный, слегка наклоненный ствол.

— Вот она, спецточка! — скривив губы, нехорошо произнес командир.

— Пушка? — я кивнул в сторону ствола.

— Особая дальнобойная на стационарном прицеле.

— А почему на стационарном?

— Цель давно уже известна, поэтому и прицел закреплен намертво. Раз в неделю будешь стрелять.

— Куда? — поинтересовался я.

— Это не твое дело. Ты должен знать из чего стрелять. В данном случае из этой пушки. Вопросы есть?

— Так точно!

— Спрашивай!

— Эта цель на нашей стороне границы или на той?

— На той. Все. Тебе и этого знать не положено!

За одним из разметочных валунов виднелся вход в землянку; маленький сырой подвальчик. В углу стояла разборная деревянная кровать с выжженной на спинке датой «1914» и табуретка. Рядом — выемка — холодильник для хранения продуктов.

— Там, под песком, месячный запас консервов. По банке на день. Под пушкой — бак с оружейным маслом. Каждое утро будешь ее смазывать. Раз в неделю к тебе будет приходить с другой заставы один сержант. Звать его то ли Войденко, то ли Бойтенко. Дерьмовый человек, но ты терпи! Не вытерпишь — можешь проучить, только смотри, чтоб без синяков! Понятно?

— Так точно!

— Ну, живи солдат! Счастливо! — капитан развернулся и не спеша направился в лес.

Сгущались сумерки. Я разложил кровать и улегся на нее, не снимая сапоги. Прикрыл глаза. Вспомнился белый офицер, так хотевший узнать день своей гибели. По моим подсчетам его должны были убить позавчера. Грустно, когда русский убивает русского.

Спать не хотелось. Я открыл глаза и рот. Дышать носом уже не мог, сырость вызвала обострение гайморита. Вышел из землянки, сморкнулся на землю и утер нос рукавом гимнастерки. Решил осмотреть пушку.

Пушка меня не удивила. Не так много я их в своей жизни видел, чтобы уметь различать простую от особой дальнобойной.

Побродив с полчаса, я вернулся в землянку и заснул, накрывшись шинелью.

Следующим утром я проснулся на земляном полу. Рядом хохотал белобрысый сержант с удлиненным лошадиным лицом. Вероятно, это и был «то ли Бойтенко, то ли Войденко».

— Встать! — заорал он, прекратив смеяться.

Мне вдруг стало весело; ему на вид было лет шестнадцать, и голос писклявый — так кричат дети, когда у них отбирают любимую игрушку.

— Встать, быдло! — снова заорал он.

Я поднялся, подтянул ремень.

— Шагом… 'арш! — взвизгнул сержант.

Я дошел до стены и остановился.

— Я не приказывал останавливаться!

Я зашагал на месте.

— Упор лежа принять!

Солдатское дело нехитрое: приказали — выполняй.

Поизмывался он надо мной с часик, потом приказал ствол драить. Ствол уже блестел, когда сержант вылез из землянки с моим вещмешком в руках.

— Заряжай! — скомандовал он.

Я зарядил.

— Огонь!

Грохнуло так, что вокруг поляны затрещали падающие ветки. Сразу стало как-то не по себе. Черт его знает, где этот снаряд разорвется и кого убьет.

— Бегом марш! — снова скомандовал сержант.

Я застучал каблуками на одном месте.

— Отставить! Я из тебя сделаю солдата, быдло! — пообещал белобрысый.

— Это так же трудно, как из тебя сделать человека, — подумал я.