Церемония жизни - Мурата Саяка. Страница 12

На глаза вдруг попался «Словарь родной речи». Я сняла его с полки и раскрыла на слове «варварство», которое никак не выходило из головы.

«Жестокость, невежество, бескультурье…»

Как ни трактуй, — убедилась я, — это слово куда больше подходит к рассуждениям Наоки о том, что умерших лучше сжигать в крематории. Да, мне до сих пор не верилось, что такой мягкий человек, как Наоки, может быть настолько жесток, невежествен и бескультурен, чтобы выступать за тотальную кремацию покойников, когда вокруг столько способов употребить их на пользу тем, кто пока еще жив.

Но я все равно люблю его, решила я. И ради него готова к тому, что остаток жизни мне суждено провести, не надевая ничего человечьего. И не общаясь с теми, кто окружает себя теплотой других людей — ушедших, но остающихся среди нас в виде одежды, мебели и прочих аксессуаров, которые мы из них изготовили.

В следующее воскресенье мы с Наоки отправились навестить его семью в Иокогаме.

Все формальности по поводу нашей свадьбы были улажены, и теперь нам предстояло обсудить время будущей церемонии, список гостей и прочие важные детали. Мáми, сестра Наоки, должна была встречать гостей со стороны жениха, поэтому стоило бы заранее пообщаться и с ней.

Отец Наоки скончался пять лет назад. Но мать с сестрой встретили нас тепло и радушно.

— Очень вам рады! Как мило, что вы нашли время…

— Ну что вы. Простите за беспокойство!

Мами, аспирантка в вузе, была намного младше своего брата, но меня обожала с первых дней нашего с ним знакомства.

— Я так счастлива, что Нана-сан будет мне старшей сестрой! — радостно прощебетала она, подавая на стол шоколадный кекс, испеченный своими руками.

Под ее сладости и черный чай, который подливала нам мать, мы какое-то время беззаботно болтали.

— Наоки! — сказала вдруг Мами. — А почему бы тебе в самом начале не сыграть для всех на трубе? Отличный способ показать свою любовь к Нане!

— Ой, перестань! — смущенно хохотнул Наоки. — Хочешь, чтоб я помер со стыда? Последний раз я играл так давно, что об этом лучше не заикаться!

Его растерянная улыбка так подкупала, что я невольно рассмеялась вслед за ним. Таким расслабленным и довольным я не видела его уже очень давно.

Когда деловая часть беседы подходила к концу, мать Наоки поднялась из-за стола.

— Для вас двоих я приготовила кое-что очень важное, — сказала она и вышла в соседнюю комнату. Но тут же вернулась с длинной деревянной коробкой в руке. Положила ее на стол, сняла крышку. Гадая, что же это, я вытянула шею — и, заглянув в коробку, увидела там нечто вроде волокнистой бумаги вáси для каллиграфии [14].

— Что это? — разом спросили мы оба, озадаченно глядя на мать.

— Вуаль из кожи твоего отца, — произнесла она тихо, не сводя глаз с коробки. А затем извлекла оттуда на свет странную материю. Тончайшую, полупрозрачную, вздымавшуюся даже от слабого ветерка. И при этом — изготовленную, несомненно, из человека. — Пять лет назад, умирая от рака, он пожелал, чтобы после смерти из его кожи сделали свадебную вуаль. К тому времени ты уже начал встречаться с Наной. А с тобой отец, что говорить, всегда был слишком суров… Неудивительно, что в итоге ты взбунтовался. После той вашей потасовки, когда он требовал от тебя поступать в медицинский, вы же так и не помирились, верно? До последнего дня он повторял: «Мой сын — отрезанный ломоть!» и даже слышать о тебе не желал. Но перед самой смертью сказал о тебе: «Дурак дураком, но в женщинах знает толк!» И попросил изготовить из его кожи вуаль для вашей свадебной церемонии.

— Ох… — еле выдавила я и покосилась на жениха. Наоки застыл, уставившись на вуаль, без единой эмоции на лице.

— На похороны ты не явился, знать о себе не давал. Никакого шанса рассказать тебе об этом у меня не было. Но я всегда верила, что этот день наступит. Прости своего отца, Наоки. И позволь Нане появиться в этой вуали на вашей свадьбе.

— Нана-сан, умоляю, примерьте ее! Хоть на секундочку! — запричитала Мами, хлопая покрасневшими от слез глазами. — Ну разве она не прекрасна?

Я протянула руку и коснулась вуали. Обычно человечья кожа считается слишком деликатной для изготовления одежды. Вот и эта вуаль, хотя внешне и напоминала бумагу васи, была потрясающе мягкой на ощупь.

— Нана, повернись-ка сюда…

Осторожно занеся вуаль надо мной, мать Наоки закрепила ее маленьким гребнем у меня в волосах — так, что белоснежная дымка окутала всю верхнюю половину тела. Мягчайшая кожа моего будущего, но уже покойного свекра обняла меня со спины до самой поясницы, закрыла мне уши, щеки и плечи. Фактура ее была очень простой, без какого-либо узора, но, приглядевшись, я различила в ней характерные кожные клетки, похожие на изысканные кружева. В каждой из клеток будто плескался отдельный солнечный лучик, и в этих бесчисленных лучиках я растворялась, точно в облаке золотистой пыльцы.

— Бесподобно… — выдохнула мать.

— Нана-сан! Просто супер, как это вам к лицу! — подхватила дочь.

В свою очередь, легкие пятнышки и микроскопические родинки на коже моего тестя будто складывались перед моими глазами в отдельный замысловатый узор, придавая рыжевато-белесому сиянию вуали легкий голубоватый оттенок — в очень естественном сочетании, какого человеку не создать никогда. Лучи солнца, падая из окна, сперва утопали в оттенках кожи моего тестя — и лишь затем касались меня самой. Переливаясь всеми тонами телесного спектра, сияние окутывало меня так бережно, будто я стояла у алтаря в самом священном храме Земли.

Через эту сияющую, божественную пелену я посмотрела на своего будущего мужа. Он же, словно избегая глядеть на меня, вдруг поднял руку — и медленно приподнял край вуали.

«Сейчас сорвет и бросит на пол!» — испугалась я. Но вместо этого Наоки тихонько пробормотал:

— Тот самый?.. С моего выпускного?

Я проследила за его взглядом — и на плечевом крыле вуали различила едва заметный шрам.

— Верно! — кивнула мать. — С того дня, когда вы поругались, и ты ударил его, а потом ушел из дома. Столько лет прошло, а этот шрам так на всю жизнь и остался. Ты, конечно, не знал, но… с тех пор, когда мы приезжали в онсэн [15], он то и дело хвастал этим шрамом на публику. Все повторял: «Мой пацан умеет за себя постоять!»

Наоки все смотрел на вуаль — пристально, с абсолютно непредсказуемым выражением лица. Я следила за ним, затаив дыхание. А что, если он взорвется — как тогда, с заколкой для галстука? Но он просто смотрел на вуаль, не говоря ни слова.

Наконец он медленно приблизил ко мне лицо — такой бледный, словно решил погрузиться в эту вуаль с головой.

— Папа… — пробормотал он хрипло и уткнулся носом в кожу отца на моем плече.

— Наоки! — воскликнула Мами, глотая слезы.

— Ты простишь своего папу, сынок? — через силу спросила мать.

— Да, конечно… Ты ведь наденешь это на свадьбу, правда, Нана?

Не понимая, улыбаться мне или не стоит, я робко кивнула. Вуаль, всколыхнувшись, легонько защекотала мне скулы и шею. Блики солнца, проникая свозь кожу будущего тестя, задрожали и тут же успокоились у меня на лице.

На обратном пути машину вела я, а Наоки, изрядно пришибленный, приходил в себя на сидении рядом. Несмотря на холод, он опустил оконное стекло и всю дорогу смотрел наружу.

Коробка с вуалью мерно подрагивала на заднем сиденье.

— Так ты правда хочешь, чтобы я надела это на свадьбу? — уточнила я.

Ничего не ответив, Наоки наклонился к окну, подставил ветру лицо и закрыл глаза — точь-в-точь как ребенок, мирно уснувший в своей постели.

— Если на самом деле тебе неприятно, — продолжила я, осторожно подбирая слова, — можно и обойтись. Сказать, что устроители церемонии против. Или что вуаль не подходит к платью…

Наоки все так же молчал, и лишь ветер трепал его прическу и отворот рубахи. Теряя терпение, я спросила уже чуть резче: