Судьба попугая - Курков Андрей Юрьевич. Страница 22

Когда доели вареное мясо, вместо чая, к удивлению Добрынина, пили мясной отвар, добавив в него соли. Выпил и он предложенную кружку, и вроде даже понравился ему этот отвар. И десны сразу болеть перестали.

— Ну вот, — протянул, упершись локтями в ящик-стол, начальник экспедиции.

— А вы так и не сказали, куда едете?

— Вообще-то мне в Москву надо бы… — не совсем уверенно произнес Добрынин. — Доложить об одном деле… Я ведь — народный контролер…

Последняя фразавызвала в домике тишину, в которой глаза всех четырех геологов уперлись в сказавшего с новым уважением.

— А как же вы до Москвы? — после паузы спросил Калачев.

— Может, с этим поездом, что к вам идет? — предположил контролер.

— Ну, пока железную проложат, может и год, и два пройти, — сказал на это геолог Храмов.

— А военные здесь рядом есть? — спросил урку-емец.

— Рядом нет, — замотал головой Горошко. — Но связь с ними по рации имеем!

Добрынин задумался. В домике было тихо. И даже в раскаленной печке не слышалось шума огня.

— А мы тут по дороге трех военных похоронили! — сказал вдруг народный контролер.

Геологи проявили интерес к услышанному, и рассказал им Добрынин подробно о происшедшем.

— Надо радировать военным, — сказал Калачев, глядя в упор на Горошко. — Давай, радист, связывайся!

Горошко взял ящичек, на котором сидел за столом, оттащил его к радиостанции и там же на нем устроился. Закрутил какие-то ручки, надел на голову наушники и тут же поднял вверх указательный палец правой руки — чтоб не шумели за спиной.

Потом правая рука его опустилась на клавишу-кнопку, и зазвенел в домике прерывистый писк морзянки.

Через некоторое время Горошко схватил лежащий рядом карандаш и стал записывать точки и черточки в специальной тетради. Вскоре он отвлекся, обернулся и спросил у народного контролера:

— А как ваша фамилия будет, чтоб в Москву передать?

— Добрынин.

Радист кивнул, и снова запипикала морзянка. Наконец Горошко снял наушники, вздохнул тяжело, прогоняя напряжение, и медленно развернулся, оставшись сидеть на ящике, только теперь уже спиной к радиостанции.

— Ну что там? — спросил Калачев.

— Передал все. Про военных и танк они не знают. Не их это танк. Ихний танк, говорят, на месте уже год, потому что поломан. А вообще у них все в порядке, только попросили ваши документы проверить!

Последние слова сопроводил Горошко переводом взгляда на Добрынина, отчего народному контролеру стало обидно — что же это, считанные люди в этой глуши живут, и то такое недоверие!

Достал свой мандат из кармана гимнастерки, протянул его радисту и сказал урку-емцу, чтоб тот свой тоже показал.

— Давайте я посмотрю! — предложил начальник экспедиции, протягивая длинную сильную руку.

Прочитав внимательно оба мандата, он сжал губы, возвратил документы и както странно покачал головой.

— Мне что, мне приказали вот, я поэтому и проверил!.. — заговорил он, и в голосе прозвучало, видимо, несвойственное Калачеву смущение. — Это вам товарищ Тверин мандаты подписывал? Вы его знаете?

— Друзья мы с ним, — признался Добрынин, понимая, что все в порядке. — Когда я в Москву приезжаю, то вместе в Кремле чай пьем.

— Да, я еще спросил про транспорт, — встрял, чтобы договорить, радист Горошко. — Самолета у них нет, и, говорят, до поезда отсюда никак не добраться…

— Та чего, — вдруг махнул рукой хромой Дуев. — Поживите здесь, скоро уж железку проведут, может, через месяц, может, через два, ведь так тебе, Ваня, сказали?

Калачев кивнул.

— Ну месяц-два… можно… — подумал вслух народный контролер. — Только у вас на собачек мяса хватит? Все четверо как-то странно улыбнулись.

— У нас тут кроме мяса и соли вообще никакой еды нет, — признался начальник экспедиции. — Но зато мяса — на полстраны хватит!

— Ваня, может, угостим-то гостей? — недвусмысленно предложил своему начальнику хромой Дуев, проведя рукой по лысине. — Чего уж, ведь месяц-два с нами жить будут, свои ж, русские!

Ваплахов хотел было возразить, что не русский он, а урку-емец, и даже думал было произнести это слово с гордостью, но все-таки промолчал. Не решился отвлечь их на ненужный разговор. А тут ожидалось какое-то «согревание» как выражался знакомый прапорщик в части полковника Иващукина. И хоть было Дмитрию не холодно, но от такого «согревания» он не отказался бы.

— Ну что ж, я и сам думал… — признался Калачев. — Просто было как-то неудобно предложить, ведь товарищ Добрынин — народный контролер…

— Да что там, — теперь уже махнул рукой народный контролер. — Что мы, не люди?..

Храмов из-под своей лежанки достал большую, литров на шесть, кастрюлю с крышкой и осторожно поставил ее на стол-ящик.

Он снял крышку — и тут же завитал по комнате запах странный, кисловатогорький. Видимо, из-за излишне разогретой печки содержимое кастрюли стало испаряться.

— Из мяса гоним, — объяснил радист Горошко. — Больше нема из чего. Но получается. Вкус, конешно, такой… не совсем.

Храмов наполнил кружки.

— Давайте за нашу Родину! — предложил начальник экспедиции. — Все-таки если б не она… если б революции октябрьской не было — ходил бы я — как и отец мой, и дед мой — в батраках!..

Мясной самогон был тепловат. Но пился легко, и уже пошло его приятное тепло в ноги. Ваплахов сразу покраснел, заулыбался беспричинно. Потом потер ладонью о ладонь и, обратившись к сидящему рядом Дуеву, спросил:

— А что, много русских в таких домиках живет? Дуев задумался, оглядел внутренности вагончика. Потом ответил:

— Много… может, миллион, может, больше. Добрынин почесал затылок, потом свою негустую бороду — хотелось снова спросить Калачева, чем же все-таки их экспедиция занимается; но коли это гостайна… хотя так хочется узнать, так любопытство подпирает…

«Нехорошо как-то, — выпив, думал Калачев. — Не обиделся ли? Что ж это в самом-то деле — русские у русских документы проверяют?! Ну был бы якутом, тогда ясное дело — показывай бумагу, а так…» — А почему домик на ножках? — спросил Дмитрий Ваплахов.

— Чтоб снегом не засыпало. Метет тут у нас часто, так что если б не на столбах, то по крышу бы заметало, а так только по верхнюю ступеньку может…

Ваплахов кивнул и снова подумал: умно-то как придумали!

— Я, может, собачкам мяса отнесу? — спросил Добрынин, глянув на начальника экспедиции.

— Да, там в ведре еще осталось, как раз теплое… — ответил Калачев. — Собачки теплое любят!

Добрынин снова натянул кожух, шапку-ушанку напялил, рукавицы. Взял ведро и вышел из домика.

Лайки лежали себе на снегу спокойно, словно ко всему они были готовы: и к морозу, и к отсутствию пищи.

— Ну вот, я вас сейчас… — улыбнулся, приговаривая, народный контролер. — Мяска…

Сначала скрипнули под его ногами ступеньки деревянного порога, потом снежок.

Присел на корточки перед лайкой — вожаком упряжки.

— Вот кусочек! — положил перед нею на снег не кусочек, а скорее кусок темного, еще теплого мяса.

Лайка оживилась, схватила мясо зубами. Стала жевать.

— У меня тоже собака была, — задумчиво, глядя на жующую лайку, заговорил Добрынин. — Митькой звали. Тоже большой пес, сильный, звонкий. Помер. Теперь осталась жена, дети… Далеко.

Другие лайки, казалось, тоже слушали народного контролера, шевелили ушами, поглядывали то на жующего мясо вожака, то на человека, сидевшего на корточках перед ним.

— А меня сюда вот занесло… — говорил Добрынин и тут же подумал: «А не пьяный ли я случайно, чего это я перед псами говорю?» А потом мысленно махнул рукой и снова, глядя в умные глаза большой сильной лайки, заговорил народный контролер голосом грустным и жалобным: — А жизнь идет… и так хочется много для Родины сделать, а не получается… Потому что Родина очень большая, и вот отсюда сразу не выбраться — только через месяц-два поезд придет, когда рельсы построят… А значит месяц-два я пользу Родине не смогу приносить. А Родина на меня надеется, Родина мне доверяет… Обещали Маняше вместо сдохшего Митьки другого пса … А Митька…