Судьба попугая - Курков Андрей Юрьевич. Страница 40

С трудом дождавшись окончания учебного дня, он даже не разрешил Петровне вымыть полы. Закрыл дверь. Поднялся на второй этаж и позвонил Кларе.

— Клара? Алло? — говорил он. — Знаешь, Роберт хочет в суворовское.

Клара не удивилась. Она уже знала об этом.

— Пускай идет, он уже взрослый, — ответила она. — Ты вечером придешь? Я тебе горчичники поставлю…

— Хорошо, — сказал Банов и, попрощавшись, положил трубку на аппарат.

К вечеру погода разбушевалась, и снег повалил плотными белыми охапками.

Банов шел по темному переулку, придерживая руками полы своего пальто, сшитого из старой шинели. Оно было застегнуто на одну пуговицу — остальные уже потерялись.

Клара ждала его. На плите стояли горячие щи.

— А Роберт где? — поинтересовался Банов.

— В драмкружке.

— А что они там репетируют? — спросил Банов.

— Что-то про атеизм… — ответила Клара. Сели ужинать.

— В Европе забастовки, — сообщила вдруг Клара. По радио передали.

Банов не ответил. Рот был забит щами, да и не очень-то его интересовало, что происходит в Европе.

— Роберт уезжает в пятницу, — проговорила Клара минут через пять. — В Якутск. Там будет жить и учиться. Переезжай сюда жить… Комната Шкарницкого теперь пустая. Можешь занять.

Банов задумался. После горячих щей в горле было приятно и тепло.

Подумав, он кивнул.

Клара сдержанно улыбнулась. Встала, подошла к плите. Проверила, сварилась ли картошка.

— Еще чуть-чуть, — сказала она, обернувшись. — Да, ты знаешь, что я нашла?

— Что?

— Вот, смотри! — и Клара взяла с кухонной полки книгу, протянула ее Банову.

«Национальная кухня русских поморов», — прочитал Банов на обложке и вопросительно посмотрел на Клару.

— Помнишь, в четверг он нам рассказывал про невкусный суп, который ему дали поморы?

Банов напряг память. Сознаться, что он продремал почти весь разговор, не хотелось. На всякий случай Банов кивнул.

— Вот, я нашла этот суп. Скорее всего, это он, — Клара раскрыла книгу в том месте; где была закладка. — Послушай: возьмите четыре глаза моржа, много соли, печень и почки лосося, вскипятите два литра воды…

«У моржа же только два глаза», — подумал Банов.

— Ты не слушаешь? — спросила Клара.

— Да нет, слушаю, — проговорил Банов. Клара посмотрела на него пристально.

— Картошка, наверно, готова уже! — сказала она и, закрыв книгу, повернулась к плите.

После ужина Клара облепила Банову шею и грудь горчичниками.

Стало жарко Банову. Он прилег на софу и заснул.

Глава 18

Поезд, которым командовал разноглазый товарищ Куриловец. показался Добрынину несколько странным. Состоял он только из паровоза, дополнительного тендера и теплушки, разделенной внутри на две неравные части: маленькое служебное четырехкоечное купе со столиком, окном и химической печкой-буржуйкой, и грузовой отсек, по деревянному полу которого с грохотом и треском катались от стенки к стенке несколько разноразмерных бочек. Когда состав останавливался — бочки тоже переставали двигаться, и в теплушке наступала божественная тишина.

Первые несколько часов дороги народный контролер молчал и терпел грохот бочек, думая, что не пройдет много времени, прежде чем «разноглазый» заметит, что бочки не укреплены. Однако, пораженный спокойствием товарища Куриловца, Добрынин все-таки не утерпел и сделал тому замечание. Тут же и урку-емец, видимо, тоже утомившийся из-за этого шума, посмотрел на начальника с поддержкой и одобрением.

Однако четкий и вразумительный ответ «разноглазого» озадачил и огорчил народного контролера. Куриловец пояснил, что эти бочки катаются по полу уже с полгода, и сколько им еще кататься — неизвестно, так как груз этот правительственный, то есть в бочках «укатывается» порт-вейновое вино для руководителей страны.

— А зачем его в поезде катать? — не удержался от вопроса народный контролер.

— А так его укрепляют по-научному. Каждая бочка должна не меньше двух тысяч километров проехать, а лучше — еще больше. Тогда вкус у вина изменяется в лучшую сторону…

Поняли тогда Добрынин и урку-емец, что придется им этот шум всю дорогу слушать. Поняли и огорчились.

Однако через день-два привыкли и ехали дальше, уже не обращая на движение бочек никакого внимания.

Иногда поезд останавливался — чаще всего в обеденное время, когда «разноглазый» мастерски куховарил на химической печке, приготовляя горячие похлебки из серой муки, воды и сушеной рыбы. В такие моменты приходил на обед и машинист, однолетка и старинный товарищ Куриловца. Звали машиниста Вася Мурованный. Был он из той же деревни родом, что и «разноглазый», и особенно понравилось Добрынину то, что деревня их называлась Мурованные Куриловцы и среди жителей ее встречались только две фамилии: или Мурованный, или же Куриловец.

Собравшись за обедом, они охотно разговаривали, делясь прошлым и настоящим. Однако недели через две оказалось, что говорить им больше не о чем, и тогда Добрынин предложил вместо разговора перед едой читать вслух по рассказику из книги, подаренной ему товарищем Твериным. Машинист и «разноглазый» согласились, не говоря уже об урку-емце, который некоторые рассказы наизусть знал.

Чтобы все было по справедливости, Добрынин начал читать книгу снова с самого начала. Так и получалось: в день по рассказу, потом обед, а потом снова гудок паровоза, скрежет железных колес и постепенно заглушающий механические шумы состава грохот катающихся по полу бочек.

Однажды во время очередного обеда — а перед обедом в тот день Добрынин прочитал всем рассказ «Печник» — «разноглазый», как-то хитро переглянувшись с машинистом Мурованным, задал Добрынину пару вопросов о работе народного контролера, а потом вдруг предложил ему провести контроль «укатки» портвейнового вина. Сперва Добрынин смутился — как-никак это было вино для руководителей страны. Но тут «разноглазый» объяснил, что только путем проверки они смогут определить, «укаталось» ли вино или нет, и если оно уже «укаталось» — то можно прямиком без всяких дальнейших объездов в Москву ехать.

— Ты ж право имеешь такое! — доказывал за столом Куриловец. — У тебя ж в мандате што написано: проверять и контролировать все! Так?

— Ну да, — подумав, согласился народный контролер. — Но это же бочки открывать надо?

— Одну только, самую маленькую, — сказал Куриловец. — Вон ту, на которой написано «маршал Луганский».

— А это, что ли, его бочка? — испуганно спросил Добрынин.

— Ну как бы его, но он же совсем больной, пока доедем — его уже, поди, с воинскими почестями…

— После проверки бочку закрыть надо, и все! — подсказал вдруг Ваплахов и тут же ощутил на себе одобрительно восторженные взгляды «разноглазого» и машиниста.

— Во башка! — рот Мурованного растянулся до ушей в довольной улыбке. — И чего это Бог одному голову дает, а другому только руки?

Предложение урку-емца было принято. Тут же «разноглазый» подкатил маленькую бочку к купе и достал большую литровую кружку. Вместе с машинистом они аккуратно поставили бочку на стол, изрядно попотели, вытаскивая деревянную пробку из верхней крышки, потом опять же вдвоем приподняли бочку и наклонили так, что полившееся красное вино мгновенно заполнило кружку до краев и перелилось, образовав на столе небольшую лужицу.

— Да не держи ты так высоко! — недовольно крикнул «разноглазый».

Опустили бочку на пол.

Добрынин взял кружку в руки, поднес ко рту и вопросительно глянул на Куриловца.

— Давай-давай, пробуй, а потом скажешь — укаталось или нет! — сказал тот.

Добрынин вздохнул и сделал длинный глоток. Во рту сразу стало приятно и сладко.

— Ну што? — спросил машинист.

Добрынин, задумавшись на мгновение, сделал еще один глоток.

Потом спросил:

— А как его определить?

— Можно, я попробую? — попросил урку-емец. Народный контролер с радостью протянул вино своему помощнику, правда, вина там было едва ли полкружки. Ваплахов выпил все залпом и опустил кружку на стол, прямо в винную лужицу.