Тот, кто утопил мир - Паркер-Чан Шелли. Страница 90

Его радость основывалась на чистой жажде гармонии: вот сейчас боль Эсеня сравняется с его болью, наступит некое великое космическое равновесие, а с ним — свобода.

— Эсень! — снова позвал он.

Сквозь приоткрытые створки огромных дверей ворвался ветер с незнакомым острым запахом снега. Белые цветы закачались.

— Эсень! Я знаю, все это время ты наблюдал за мной!

От пустоты, эхом откликающейся на его голос, что-то сжалось в груди. И сжималось, пока мир не поплыл перед глазами. Баосян вскочил на ноги в отчаянной попытке поймать равновесие, пошатнулся и чуть не упал.

Где же Эсень? Баосян месяцами ощущал его присутствие, столько раз видел брата краем глаза. Так куда же он теперь запропастился? Баосян не понимал, что происходит. Разве может Эсень пропустить момент его триумфа?

Он до боли напряг все чувства, ожидая, когда же появится знакомое ощущение присутствия Эсеня. Но ощутил лишь ноющую пустоту. Он тосковал, тянулся изо всех сил… и ничего. Пусто.

— Приди, посмотри, что я сделал из-за тебя, Эсень! Приди! Ты смеешь не повиноваться мне, властному над всем под Небесами?

И опять пустота.

Баосян стоял посреди зала, тяжело дыша. Терял самообладание и самого себя.

— Я из-за тебя все это сделал. — Он был Великим Ханом, но его слова прозвучали не как повеление, а всего лишь как беспомощная, безутешная мольба. — Где же ты?

И в этот миг он понял.

Эсеня никогда здесь не было.

Если ему действительно являлся призрак брата, то почему в доспехах? Почему таким, каким был при жизни? Ведь должен был явиться дух в жутких белых лохмотьях, как у прочих.

Все было ясно, но верить не хотелось.

Эсень не возвращался призраком, а брату мерещился потому лишь, что был неотъемлемой частью мирового узора. Его помнили, его искали, по нему скучали, жизни без него не мыслили. Баосян видел отпечаток любимого образа.

Я все это сам себе придумал, с дрожью подумал он. Беседовал с пустотой. Разыгрывал представление для отсутствующего зрителя.

Из сна во сне до него донесся голос Эсеня:

— Я не ненавижу тебя.

Теперь казалось — это было в другой жизни. Той зимой, когда Эсень и Оюан уже потерпели поражение от «Красных повязок», но еще не случилась Весенняя Охота, навсегда изменившая отношения между братьями. Баосян сидел у себя в кабинете, пытался придумать, как облегчить крестьянам урон от наводнений. И тут вошел Эсень. Баосян недобро подумал, что, судя по любопытству, с которым братец оглядывался по сторонам, в чиновничьих кабинетах он сроду не бывал.

— Брат! Вот ты где!

— А где ж еще мне быть? — ядовито спросил Баосян.

— Не знаю, — ответил Эсень. — Но нельзя же торчать тут круглыми сутками. Крестьяне подождут, пока… — Он осекся.

— Пока что? — живо поинтересовался Баосян. Интересно, Эсень имеет хоть малейшее представление о том, чем его младший брат занимается изо дня в день?

— Пока ты что-нибудь не придумаешь, — отмахнулся Эсень. — Что за срочность? Передохни!

Не слушая протестов, он вытащил Баосяна из кабинета и усадил на коня.

Они отправились на запад, в заболоченные земли, где Эсень любил охотиться. Хотя Баосяну и за письменным столом было прекрасно, а охоту ради развлечения он презирал, на сей раз он с радостью уступил Эсеню. Грязная болотная вода во все стороны летела из-под стремительных копыт их коней, из тростников белыми трепещущими вспышками один за другим поднимались лебеди. Вокруг всадников расстилались бескрайние просторы имения Принца Хэнани. Баосян вдруг загорелся кистью и тушью выразить меланхолию этого дикого пейзажа: стальное небо, белоснежные уборы темных гор вдали, на западном горизонте… Он до последнего таэля высчитал ущерб, нанесенный поместью проливными дождями. И все же этот затопленный мир — прекрасен.

Эсень скакал впереди. Плащ для верховой езды, синий, словно крыло зимородка, уже забрызгало грязью и водой. Баосян подумал, что, когда никого нет рядом, они с Эсенем свободны. Вот как сейчас. Нет нужды притворяться, ничто не давит, никто ничего от них не ждет. Здесь нет отца, чтобы судить. Под взглядом Баосяна Эсень выхватил лук из кожаного колчана на боку, наугад выстрелил по набирающему высоту лебедю. Он промазал, и Баосян ощутил прилив умиления: все равно что смотреть, как гончая путается в собственных лапах от восторга. Сам он скакал позади, и у него было больше времени, чтобы натянуть лук, прицелиться и отпустить тетиву.

Эсень издал ликующий вопль, увидев упавшего лебедя. Легко наклонился с седла, чтобы выловить добычу из воды, которой там было по колено. Он раскраснелся, глаза горели, волосы растрепались. Развернув коня, Эсень галопом помчался обратно — промокший и хохочущий.

Выехав на твердую землю, братья остановились передохнуть.

— Из тебя вышел бы способный лучник, если потренироваться как следует, — задумчиво заметил Эсень, когда они оба отдышались. — Отец хочет тобой гордиться. Не понимаю, почему ты не пытаешься, даже когда тебе нетрудно?

Баосяну хотелось просто побыть с братом, а не ссориться. Зачем Эсень завел этот разговор…

— Может, и так…

Клубящиеся над горами серые тучи обещали новые ливни, новые наводнения. Баосян подумал, в каком отчаянии, должно быть, сейчас крестьяне, которые живут на его землях и трудятся на благо поместья. Он единственный, кому есть дело до их отчаяния. Единственный, кто копает канавы, строит дороги и селения, наводит в поместье порядок, следит за исполнением указов. Ему по душе такое занятие, пусть никто и не признает его важности.

— …Но я хочу заниматься другим.

— Ты всегда делал что хотел, и плевать тебе было, что думают остальные.

В профиль, верхом на своем красивом скакуне, Эсень выглядел как истинный вождь. Баосян с горечью отозвался:

— Не стесняйся, говори. Я эгоист. Позор рода.

— Всем было бы проще, если бы ты изменился. И нам, и тебе самому. Вот что я думаю. По мне, ты способен на большее.

Баосян уже ощетинился, защищаясь, однако Эсень продолжал:

— Но я вижу, тебя не переубедить. Ты всеми силами бьешься за то, чтобы не меняться. Не просто же так. Что с того, что мне этого не понять? Может, мне и не положено.

Именно этот образ брата врезался Баосяну в память. Ветер швыряет в лицо пряди, выбившиеся из косиц. Меховой воротник того самого синего плаща. Веселые морщинки в уголках глаз.

— Мы разные. Выбрали разные дороги, хотим разного. Но ты навсегда мой брат.

Слезы наконец подкатили к горлу не во сне, а наяву. Баосян рухнул на колени в тронном зале и на этот раз заплакал по-настоящему, один в черном мире, сотворенном им самим. Даже когда начала раскручиваться цепочка событий, которые привели к гибели Эсеня, он любил брата. И тот любил его — на свой собственный лад, с надломом, с досадой. При всем желании они не могли ненавидеть друг друга. Потому что у них общая история. Потому что они братья.

Такой боли он себе и представить не мог. Весь его защитный гнев испарился. Боль переливалась разными оттенками, и к ней не получалось притерпеться. Она была физической, она засела в сердце, она — часть его самого. Невыносимо. Горе затмило весь мир. Тьма, почти осязаемая, сочилась наружу, не сдерживаемая более ничем. Она грозила затопить целый мир и его за компанию. Баосян получил трон и отомстил мертвецу, но все это потеряло смысл, потому что Эсеня нет, нет, и его уже не вернуть.

19

Интянь

Чжу, стоявшая рядом со своими командирами в тронной зале Интяня, не надела траурного белого платья. Незачем: горе было написано у нее на лице. Да и у остальных лица осунулись от горя и утраты. Генерала любили многие, не только Чжу. Комната, полная знакомых лиц, казалась без него пустой. Каждый раз, замечая его отсутствие, она невольно думала, что Сюй Да просто вышел на минутку. Засел в какой-нибудь из своих любимых берлог — а когда она его отыщет, он встретит ее приветливой улыбкой…

Затем Чжу вспоминала. И Сюй Да умирал заново. Перед глазами стояла картина: вот он вытирает кровь с подбородка, отделывается очередной отговоркой, а она верит. Порезал губу, прикусил язык… Стоило ей задуматься, и все бы стало ясно. Но верить в плохое Чжу не хотелось.