Что-нибудь светлое… Компиляция (СИ) - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович. Страница 4

Это противоречие между требуемым близкодействием и необходимостью возникновения в момент ветвления вселенной, размер которой близок к 14 миллиардам световых лет, аналогично другому противоречию: противоречию, возникающему в иудаизме, когда верующему человеку приходится объяснять, почему в мире, созданном Богом 5763 года назад, существуют звезды, возраст которых оценивается в миллиарды лет.

Религиозные философы дают два объяснения. Во-первых, слово «день» в Торе, описывающей процесс сотворения мира, вовсе не адекватно тому понятию, которое мы вкладываем в слово «день» сегодня. «День» Творца, создававшего твердь и воду, свет и тьму, планеты и звезды, продолжался не 24 часа, а целые геологические эпохи. Такое объяснение вряд ли может быть признано удовлетворительным, поскольку отсчет времени в еврейском календаре идет не от того момента, когда Творец отделил свет от мрака, а от момента сотворения Им человека, и в этом случае нельзя говорить об адекватности суток и геологической эпохи.

Второе объяснение: Бог действительно создал мир 5763 года назад, но создал его в том виде, в каком мы нашу Вселенную сейчас наблюдаем. Создал мироздание так, чтобы наши ученые сделали вывод о существовании длительного, в миллиарды лет, пути развития. Для чего Ему это было нужно — другой вопрос, который, конечно, тоже можно обсудить, но ответа на который не существует по определению, ибо никто не может знать истинного замысла Творца.

Но вот что любопытно для нашего обсуждения: если принять второе объяснение (а в рамках иудаизма приходится принять именно его, поскольку первое объяснение не выдерживает критики), то Господь, создавая Вселенную, явно нарушил принцип близкодействия. Точнее, ввел этот принцип лишь после того, как завершил труды свои праведные по сотворению мира.

Возвращаясь к идее Мультиверса, в котором вовсе не обязательно присутствие божественного начала, мы приходим к ровно такому же объяснению происходящих при ветвлении процессов: принцип близкодействия верен для каждой конкретной вселенной (точнее, для тех вселенных, в которых информация передается посредством световых сигналов), но в момент ветвления и возникновения НОВОЙ вселенной действуют иные законы природы, еще не познанные наукой — ведь физика лишь начала (и достаточно робко) обсуждать проблемы эвереттизма.

Если другие вселенные являются для нас вещами в себе, то вещью в себе являются пока и законы природы, связывающие эти вселенные в единый Мультиверсум.

И еще. Если мы действительно живем в мире ветвлений, в мире Мультиверса, то не существует — в принципе! — фантастической литературы. Вся литература, как и все искусство (включая абстрактное) есть сугубый и беспощадный реализм, поскольку в одной (или бесконечном числе) эвереттовских ветвлений все описанное, придуманное, нарисованное, показанное и т. д., конечно, существовало, существует или будет существовать. Включая и те идеи и сюжеты фантастики, которые явно нарушают известные нам законы природы (волшебство, магия и пр.), ибо во всех этих бесконечностях существуют и миры (для нас — «вещи в себе»), в которых действуют любые другие законы природы, в том числе миры, созданные иудейским Богом, и миры Будды, и миры Валгаллы, и миры, не созданные никем…

Одна из проблем описательного эвереттизма в том, что разум человеческой не очень-то приспособлен для оперирования бесконечностями. Скажи кому-нибудь (включая, по большей части, известных физиков и философов) что-нибудь о бесконечном, и человек представляет себе ЕДИНСТВЕННУЮ бесконечность, причем часто в дурном (по Энгельсу) ее проявлении — как бесконечное повторение чего-то. Бесконечное разнообразие бесконечностей не рассматривается, потому что непредставимо. Или потому, что выходит за рамки нынешних представлений — ведь для физиков не обязательно что-то себе представлять, чтобы описать явление.

В конце концов эвереттизм приведет к возникновению новой науки — чего-нибудь вроде инфинитологии, науки о бесконечностях, но не математических, а физических. Науки, безусловно, уже существующей во многих близких к нам ветвлениях Мультиверсума.

О самых примитивных представлениях инфинитологии я и пытался рассуждать в этой далеко не бесконечной по размерам статье.

Вести-Окна,

22 января 2004, стр. 38–40

ЦАПЛИ

Солнце светило в глаза, и, наверно, поэтому Игорь сначала прошел мимо, заметив лишь женский силуэт на фоне окна. Фанни, медсестру, присматривавшую за отцом, он нашел в ординаторской, куда посторонним вход был воспрещен. Подождав несколько минут за дверью, Игорь, раздосадованный, пошел обратно в южный корпус. Он мог и теперь не обратить внимания на женщину, сидевшую в кресле у окна. Солнце немного опустилось, и лучи теперь падали на ее лицо. Игорю показалось, что женщина посмотрела ему прямо в глаза и что-то сказала, но он не расслышал. Ощущение очарования и близости чего-то неизмеримо более прекрасного, чем вся его прошедшая жизнь, заставило Игоря сделать несколько шагов и оказаться в другом времени, в другом пространстве, с другим пониманием собственного предназначения, наконец.

На самом деле — и это стало причиной его изумления, когда полчаса спустя Игорь вышел на шумную улицу Игаля Алона — не произошло ничего, выходившего за рамки обыденности. Он подошел к сидевшей в кресле женщине и поздоровался, как здоровался со всеми в хостеле «Бейт-Веред [1]». Он и отцу сказал привычное: «Добрый вечер, папа», но отец, конечно, не ответил — посмотрел рассеянно, покачал головой, пробормотал что-то о хорошей погоде и углубился в размышления, которые, скорее всего, были беспорядочными обрывками воспоминаний.

— Добрый вечер, — произнес Игорь, глядя женщине в ее яркие голубые глаза.

Ответа он не получил.

Женщине было лет сорок на вид, гладкие светлые волосы (Игорю показалось, что крашеные), черты лица европейские, мягкий подбородок с небольшой ямочкой, и руки… Игорь обратил внимание на руки, в которых женщина держала что-то вроде вязанья — что-то вроде, поскольку то, что она вязала, не было одеждой: бесформенная на первый взгляд вещица, но в ней все же угадывалась некая упорядоченность. Пальцы ловко управлялись с вязальными спицами.

Женщина неотрывно смотрела на Игоря и что-то хотела сказать своим взглядом. Или прочитать что-то в его мыслях. Будто поняла, о чем он думал. Будто он сам это только что понял, а поняв, упустил, и мысль перетекла к этой женщине по возникшему в воздухе невидимому, но определенно материальному каналу.

— Простите, — сказал Игорь, понимая, с одной стороны, что вмешивается в ее частную жизнь, а, с другой стороны, ее взгляд, умный и приветливый, определенно говорил, что женщина не против завести разговор — скучно ей, наверно, сидеть здесь и вязать нечто бесформенное, подобно девочке из сказки Андерсена «Дикие лебеди».

— Простите, — повторил он и произнес совсем глупую фразу. Пришло в голову — и сказал: — Если хотите, я принесу чего-нибудь выпить. Душно здесь, вы не находите?

Женщина подставила лицо солнцу и вся наполнилась солнечным светом, такое у Игоря возникло впечатление. Пальцы ее стали двигаться еще быстрее, будто жили своей жизнью, и что-то знакомое почудилось Игорю в создаваемой ими форме, знакомое настолько, что узнать было невозможно, как не узнаешь в зеркале собственное лицо, увидев его неожиданно и не соотнеся с обыденностью реального.

Не получив ответа, Игорь смешался, отступил, поняв, наконец, что женщине нет до него дела, он был навязчив и некорректен, но, с другой стороны, ее взгляд…

С одной стороны, с другой стороны… Он привык любое явление, любое событие, любой поступок оценивать с разных сторон: нормальная привычка научного работника.

Кто-то тронул его за рукав, и Игорь обернулся.

— Она не ответит, — сказала Фанни с сожалением.

— Она… — Игорь подумал, а Фанни поняла и покачала головой: