Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Яновская Лидия. Страница 21

И почему «шелк»? Ах да, в этой редакции действие происходило в июне… Может быть, и первая их встреча произошла не весною, а летом?

«…год…» — может означать и «год», и «полгода», и «полтора года». Но «цветы», оставляющие лепестки, — конечно, не мимоза. Ведь Маргарита думает о «лепестках», о том, что их нужно сжечь, и Фиелло, он же Азазелло, говорит о «засохшей розе»…

Есть и другие существенные отличия. В этой редакции роман был более жесток. Буйно бесчинствовала на Арбате Маргарита:

«Уже на Арбате Маргарита сообразила, что этот город, в котором она вынесла такие страдания в последние полтора года, по сути дела, в ее власти теперь, что она может отомстить ему как сумеет. Вернее, не город приводил ее в состояние веселого бешенства, а люди. Они лезли отовсюду из всех щелей. Они высыпались из дверей поздних магазинов, витрины которых были украшены деревянными разрисованными окороками и колбасами, они хлопали дверьми, входя в кинематографы, толкались на мостовой, торчали во всех раскрытых окнах, они зажигали примусы в кухнях, играли на разбитых фортепиано, дрались на перекрестках, давили друг друга в трамваях. Сверху Маргарите те, кто находились непосредственно под нею, казались безногими. „У, саранча!“ — прошипела Маргарита…»

(Советую читателям перечесть это место в законченном романе. Там описание «ослепительно освещенного» вечернего Арбата поэтично, а вместо «веселого бешенства» Маргариты по отношению к людям всего лишь эпитет «сердито»: «Э, какое месиво, — сердито подумала Маргарита. — Тут по нельзя».)

В этой редакции Маргарита сшибала кепки с голов прохожих на Арбате. Устроила безобразный скандал в «смрадной» чужой коммунальной кухне, при этом сама плевала в кашу одной из женщин, невидимая, «ткнула» каблуком туфельки в зубы вбежавшего мужчину, а потом вылила ведро жидких помоев на клубок злобно покатившихся по полу тел…

«На крыше Маргарита Николаевна сломала радиомачту, перевалила в соседний двор, влетела, снизившись, в парадный подъезд, увидела щит на стене, концом щетки перебила какие-то фарфоровые белые штучки, отчего весь дом внезапно погрузился в тьму…»

И наконец, «откинув дугу трамвая № 4, отчего тот погас и остановился», она оставляла Арбат и сворачивала… в Плотников переулок.

Здесь вырвано несколько листов, но последняя строка на сохранившейся странице 463 читается четко: «и повернула в Плотников переулок». А по узким полоскам текста, оставшимся у корешков далее, можно догадаться, что в Плотниковом Маргарита заглянула в освещенное окно подвальной квартиры.

«Здесь… так… спокой…» Что-то дышало спокойствием за этим окном… Упоминается «диван», «тесн[ота]»… От малой площади этого жилья теснота? или от обилия книг в нем? «Этажерка»… бьют часы… что-то находится «наверху шкафа»…

(Вспомните приведенный выше рассказ Любови Евгеньевны о том, что «наверху гардероба» в квартире Поповых находилась рукопись Булгакова, и примите во внимание при этом, что Л. Е. никогда не читала второй редакции романа, а обрывок фразы: «наверху шкафа» — в описании подвальчика в Плотниковом переулке — я публикую впервые, много лет спустя после ее смерти.)

Да, в Плотниковом переулке близ Арбата жили друзья Булгакова — Павел Сергеевич Попов и жена его Анна Ильинична Толстая, внучка великого писателя. В их квартире в полуподвальном этаже Булгаков бывал часто. Любовь Евгеньевна не сомневалась, что именно эта квартира описана в романе «Мастер и Маргарита» как «подвальчик» мастера.

И П. С. Попов узнавал свою квартиру. После смерти Булгакова, впервые прочитав роман полностью и подряд, отредактированным и перепечатанным (до этого он слушал его отрывками, в разное время, в чтении автора), писал Елене Сергеевне: «Я подумал, что наш плотниковский подвальчик Миша так энергично выдрал из тетрадки, рассердившись на меня за что-то. Это мож[ет] быть и так, но изъял это место Миша, конечно, по другой причине — ведь наш подвальчик Миша использовал для описания квартиры Мастера. А завал книгами окон, крашеный пол, тротуарчик от ворот к окнам — все это он перенес в роман, но нельзя было вдвойне дать подвальчик. Словом — уступаю свою прежнюю квартиру» (27 декабря 1940).

О том, что памятный ему «подвальчик» «энергично выдран» Булгаковым из тетради, П. С. Попов, вероятно, узнал от Елены Сергеевны. После смерти Булгакова она активно консультировалась и работала с Поповым, ждала от него первой биографии писателя (и была эта биография Поповым написана, но опубликована много после смерти и его, и Е. С.), подсказывала, показывала ему рукописи Булгакова и другие материалы…

Но какую роль играл «плотниковский подвальчик» в этой редакции романа? Ведь судя по приведенному письму П. С. Попова, здесь жилищем мастера «подвальчик» не был?

По сохранившимся обрывкам слов можно разобрать далее, что буйство Маргариты прекратилось; по-видимому, следует полет, и на ближайших страницах она уже на реке… «Плотниковский подвальчик» был остановкой, передышкой, точкой не акцентируемого автором, но безусловно состоявшегося преображения Маргариты, когда жестокое, злобно-ведьмовское в ней вдруг отступило перед женственным, поэтически ведьмовским. И тогда становится возможным этот ее лунный полет в ночи, ее прикосновение к тайнам и колдовству ночной земли, ее сладостное купанье в ночной реке — «крещение» Маргариты в ведьмы…

Светящееся окно подвальчика в Плотниковом переулке фактически играло в этой редакции роль укрощения Маргариты. Ту же, что и встреча ее с испуганным ребенком после разгрома квартиры Латунского в каноническом тексте романа:

«И неожиданно дикий разгром прекратился. Скользнув к третьему этажу, Маргарита заглянула в крайнее окно, завешенное легонькой темной шторкой. В комнате горела слабенькая лампочка под колпачком. В маленькой кровати с сеточными боками сидел мальчик лет четырех и испуганно прислушивался». И далее: «Маргарита тихонько положила молоток на подоконник и вылетела из окна». Возле дома, как помнит читатель, еще кутерьма; по тротуару, усеянному битым стеклом, бегают и что-то выкрикивают люди; мелькают милиционеры… Но это уже не интересует Маргариту: через несколько мгновений город превращается для нее в озеро дрожащих электрических огней, а затем в розовое зарево на горизонте…

Так открывается интереснейшая особенность истории романа. Оказывается, в его движущейся — от редакции к редакции — структуре имеются некие «ниши», образные, музыкальные, сюжетные. Писатель может вынуть образ, занимающий такую «нишу», отбросить, использовать иначе. Но «нишу» непременно займет другой образ, может статься, более сложный, может статься, он будет играть несколько ролей, но, в том числе, обязательно эту — освободившуюся.

Отмечу, что во второй редакции романа еще нет ни дома Драмлита и квартиры критика Латунского в нем, ни, соответственно, разгрома Маргаритой этой квартиры — сцены, в которой самое буйство Маргариты-ведьмы так поразительно окрашено ее женственностью и блистательным юмором автора.

И дом Драмлита и квартира Латунского в нем появятся в романе позже; трудно определить, когда именно; вероятно, не ранее 1936 года, когда был воздвигнут внушительный дом на улице Вахтангова близ Арбата; а может быть, и не ранее 1937-го, когда был достроен известный писательский дом в Замоскворечье, в Лаврушинском переулке против Третьяковской галереи.

В каноническом, последнем тексте романа Маргарита, свернув с Арбата «мимо здания театра», явно попадает в улицу Вахтангова. Но напрасно Б. С. Мягков сперва бродил по этой улице, ища и не находя «совсем похожий дом», а потом, обнаружив его в другом конце Москвы, близ Третьяковской галереи, подымался по этажам из подъезда в подъезд и разыскивал квартиру № 84. (И нашел ведь!) Прототип Латунского — критик, драматург, деятель Главреперткома Осаф Литовский, яростно ненавидимый Еленой Сергеевной Булгаковой, — ни на улице Вахтангова, ни в роскошном доме фасадом на Третьяковскую галерею не жил; он жил на улице Горького, ныне Тверской, где я даже побывала у него в 50-е годы, а Булгаков, думаю, никогда не бывал… На карте реальной Москвы писатель воздвигал свои дома там, где ему было нужно, и поселял в них своих героев, сообразуясь ни с чем иным, как со своим художественным воображением. Впрочем, эта тема у нас впереди…