Русская армия - Куропаткин Александр Николаевич. Страница 89
50 лет тому назад, вслед за освобождением крестьян, в русском образованном обществе замечался большой духовный подъем. Общество стало интересоваться такими вопросами, которые ранее для него были чужими. Потребность знания и притом не метафизического, а реального, охватила учащуюся среду. С естествознанием возились и солидные люди, и юноши. Даже в кадетских корпусах физиология Льюса, труды Молешота, Бока, Сеченова, Дарвина перемешивались с трудами Бокля, Спенсера, Ляйеля, Ренана и др. Белинский, Добролюбов, Достоевский, Чернышевский, Писарев будили мысль, вызывали горячие споры. Одновременно чудные произведения Л. Толстого, Тургенева, Гончарова захватывали и ум, и сердце. Будучи в 186 4—1866 годах юнкером военного училища, вспоминаю, какие горячие прения велись, например, о типах новых людей. Как горячо обсуждались типы Чернышевского: Кирсанов, Лопухов, Рахманов и Вера Павловна; с типом Тургенева — Базаровым — носились несколько лет. Обсуждались позже типы заграничные, школ Шульче-Делича и Лассаля (Лео, Вальтер, Туски, — «Один в поле не воин», Шпильгагена).
Хотя новое направление мысли черпалось из западного источника, но у молодежи существовало горячее и искреннее желание помочь России, помочь в особенности простому русскому народу.
Если бы правительство сумело овладеть в то время этим движением и принять на себя руководство им, то многое могло бы измениться к лучшему на Руси, в особенности в русской деревне. Но жаждущая подвига молодежь и правительство очутились в двух лагерях и открыли друг против друга враждебные действия. Молодежь понесла в народ отрицание религии и правительственной власти. Правительство ответило приданием школе политического характера. Толстой, путем задалбливания латыни и греческого языка, задумал 40 лет тому назад осчастливить Россию, обратив гимназии в фабрики для выделки «скромных молодых людей». В главе XXXII изложено, какой результат дала эта школа, в главных основаниях продолжающая, к сожалению, действовать и поныне.
Люди первого поколения толстовской школы ныне состарились, а их дети в настоящее время и составляют ту современную интеллигенцию, о которой я буду говорить ниже.
В сборнике «Вехи», в статье С. Булгакова «Героизм и подвижничество», помещены интересные сведения о происхождении русского атеизма. Автор пишет:
«Он усвоен нами с Запада (недаром он и стал первым членом символа веры нашего западничества). Его мы приняли, как последнее слово западной цивилизации, сначала в форме вольтерьянства и материализма французских энциклопедистов, затем атеистического социализма (Белинский), позднее материализма 60-х годов, позитивизма, фейербаховского гуманизма, в новейшее время экономического материализма и самые последние годы — критицизма.
Нет интеллигенции более атеистической, чем русская. Атеизм есть общая вера, в которую крещаются вступающие в лоно церкви интеллигентски-гуманической, и не только из образованного класса, но и из народа. И так повелось изначала, еще с духовного отца русской интеллигенции Белинского. И как всякая среда вырабатывает свои привычки, свои верования, так и традиционный атеизм русской интеллигенции сделался как бы самой собой разумеющейся ее особенностью, о которой даже не говорят, признаком хорошего тона. Известная образованность, просвещенность есть в глазах нашей интеллигенции синоним религиозного индиферентизма и отрицания. Об этом нет споров среди разных фракций, партий, «направлений», это все их объединяет. Этим пропитана насквозь, до дна, скудная интеллигентская культура, с ее газетами, журналами, направлениями, программами, правами, предрассудками, подобно тому, как дыханием окисляется кровь, распространяющаяся потом по всему организму. Нет более важного факта в истории русского просвещения, чем этот. И вместе с тем приходится признать, что русский атеизм отнюдь не является сознательным отрицанием, не есть плод сложной, мучительной и продолжительной работы ума, сердца и воли, итог личной жизни. Нет, он берется чаще всего на веру.
Веру эту разделяют и ученые, и неученые, и старые, и молодые. Она усвояется в отроческом возрасте, который биографически наступает, конечно, для одних ранее, для других позже. В этом возрасте обыкновенно легко и даже естественно воспринимается отрицание религии, тотчас же заменяемой верой в науку, в прогресс. Наша интеллигенция, раз став на эту почву, в большинстве случаев всю жизнь так и остается при этой вере, считая эти вопросы уже достаточно разъясненными и окончательно порешенными, загипнотизированная всеобщим единодушием в этом мнении. Отроки становятся зрелыми мужами, иные из них приобретают серьезные научные знания, делаются видными специалистами и в таком случае они бросают на чашку весов в пользу отрочески уверованного, догматически воспринятого на школьной скамье атеизма свой авторитет ученых специалистов, хотя бы в области этих вопросов они были нисколько не более авторитетны, нежели каждый мыслящий и чувствующий человек. Таким образом, складывается духовная атмосфера и в нашей высшей школе, где формируется подрастающая интеллигенция» [228].
И далее:
«Многие удивленно стоят теперь перед переменой настроений, совершившейся на протяжении последних лет, от настроения героически революционного к нигилистическому и порнографическому, а также пред этой эпидемией самоубийств, которую ошибочно объяснять только политической реакцией и тяжелыми впечатлениями русской жизни.
Но это чередование и эта истеричность представляются естественными для интеллигенции, и сама она не менялась при этом в своем существе, только полнее обнаружившемся при этой смене исторического праздника и будней; лжегероизм не остается безнаказанным. Духовное состояние интеллигенции не может не внушать серьезной тревоги. И наибольшую тревогу возбуждает молодое, подрастающее поколение и особенно судьба интеллигентских детей. Безбытная, оторвавшаяся от органического склада жизни, не имейщая собственных твердых устоев интеллигенция, со своим атеизмом, прямолинейным рационализмом и общей развинченностью и беспринципностью в обыденной жизни передает эти качества и своим детям, с той только разницей, что дети наши даже и в детстве остаются лишены тех здоровых соков, которые получали родители из народной среды. Боюсь, что черты вырождения должны проступать при этом с растущей быстротой.
Крайне непопулярны среди интеллигенции понятия личной нравственности, личного самоусовершенствования, выработки личности (и, наоборот, особенный, сакраментальный характер имеет слово общественный)» [229].
«Известен также и космополитизм русской интеллигенции. Воспитанный на отвлеченных схемах просветительства, этот космополитизм пустоты, отсутствие здорового национального чувства, препятствующее и выработке национального самосознания, стоит в связи с вненародностью интеллигенции» [230].
Посмотрим, чем заявляют себя дети «скромных молодых людей», которыми наградил Россию недоброй памяти министр Толстой.
В статье «Об интеллигентной молодежи» А. Изгоева приведены следующие данные:
В Москве был произведен по некоторым пунктам опрос около 2 тыс. студентов и одним из профессоров опубликованы ответы их.
60 % отцов опрошенных студентов получили образование не ниже среднего.
Половина студентов удостоверила отсутствие всякой духовной связи с семьей.
Но и у тех студентов, которые признали наличность близости с родителями, она ни в чем серьезном не выражается.
«Например, на вопрос, имела ли семья влияние на выработку этических идеалов, эстетических вкусов товарищества и т. д., из 2150 опрошенных дали ответ только 1706 студентов. Из них 56 % отвергли влияние семьи и только 44 % признали его наличность.
228
Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество//Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции, 1909, с. 32.
229
Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество//Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции, 1909, с. 46.
230
Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество//Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции, 1909, с. 6 0-61.