Квинканкс. Том 2 - Паллисер Чарльз. Страница 18

Джастис, помявшись, тихо проговорил:

— Не могу вам врать, мастер Джон, хотя бы ради мистера Пентекоста. Нет больше старины Вулфа.

Я, все еще протягивая ему колбаску, не сразу собрался с ответом:

— Все равно возьмите.

Джастис взял колбасу, мы распрощались — и я двинулся в сторону Барнардз-Инн. На этот раз быстро прошмыгнуть мимо сторожки мне не удалось, из нее выскочил привратник и ухватил меня за воротник:

— Куда это ты, малец, наладился?

— Мистер Генри Беллринджер — мой друг. Я собираюсь его навестить.

— Ах, вон оно что! Мистер Генри Беллринджер — твой друг, и ты не прочь его навестить, — передразнил меня привратник, изрядно встряхнув. — А ты, приятель, сперва докажи мне, хочет ли он тебя видеть. А может, ваша милость соизволит послать визитную карточку?

— Не передадите ли вы ему, что…

— Ты что, воображаешь, я стану от тебя послания передавать? Умишком слабоват?

— Но кто же передаст?

— Я тут один. Но сегодня четверг, так? Попозже к нему прачка заявится. Вот она и передаст, если захочет.

Мне пришлось занять пост на холоде, а привратник время от времени поглядывал на меня через оконце сторожки, сидя у камелька с газетой в руках.

Часа через два прибыла жутковатая старуха с громадной бельевой корзиной на голове. Из-под грязного чепца у нее выбивались рыжеватые космы, а зубами они сжимала коротенькую трубку.

— Вот кто тебе нужен, — проговорил привратник, выглянув из оконца.

— Вы не сообщите обо мне мистеру Беллринджеру?

— А что мне от этого перепадет? — недоброжелательно покосилась на меня прачка.

— У меня ничего нет. Но я уверен, мистер Беллринджер будет вам благодарен.

— Он-то? — фыркнула прачка. — Кроме благодарности, я вряд ли чего от него дождусь. Ладно, и что надо сказать?

— Передайте, пожалуйста, мистеру Беллринджеру, что его хочет видеть друг Стивена — Джон.

Прачка слегка кивнула и вошла в дом.

Я ждал и ждал: время тянулось, становилось все холоднее. Я расхаживал взад-вперед по тротуару напротив сторожки, обхватывая себя руками, чтобы согреться.

Наконец старуха-прачка показалась в дверях.

— Что, ты все еще ждешь?

— Что он сказал?

Прачка, оглядев меня, объявила:

— Его нет. Взял и уехал.

— Давно?

Прачка и привратник, ухмылявшийся из оконца, переглянулись.

— Откуда мне знать? Вроде бы несколько недель прошло, — кинула она мне через плечо, удаляясь с корзиной на голове.

Привратник приоткрыл оконце:

— Ну, что я говорил? Зря потратишь время, если снова придешь.

Я поплелся вдоль улицы, сам не зная куда. Близился вечер, летел снег. О том, чтобы коротать еще одну ночь голодным, без крова, и помыслить было страшно, но в сознании у меня, хотя и спутанном, четко вырисовался один план. Судьба, преградив мне все другие пути, силой толкала меня открыто пренебречь недвусмысленным предписанием матушки: все вынуждало меня отправиться в старый дедушкин дом и положиться на милость мистера Эскрита. В конце концов, я не давал ей слова, что не поступлю так. Вопрос сводился к тому, как этот дом найти.

Собрав остаток сил, я зашагал на запад, к Чаринг-Кросс. Несмотря на стужу, вечер выдался погожий: закатное солнце у меня перед глазами окрашивало яркую голубизну неба бледноватым пурпуром; оно прорывалось сквозь тонкую сеть облаков, темных в центре и светлевших лишь по краям. Окружающие здания были поэтому подернуты прозрачно-сероватой туманной дымкой, и я различал только их контуры.

Я оказался на Нортумберленд-Корт — узкой улочке с небольшими домиками, втиснутой между садовыми участками Нортумберленд-стрит с одной стороны и стеной громадного особняка с другой. Размеры домиков мало соответствовали матушкиным описаниям дедовского дома. Помня по карте, что по одну руку здесь должны находиться дворики, я миновал внушительное здание времен короля Якова и проник в узкий проход между двумя высокими старинными домами. На Тринити-Плейс, куда я попал, помещались убогие сооружения, состоявшие из отдельных жилищ. Пройдя дальше, я увидел перед собой дворик, окруженный задами домов на Тринити-Плейс и Чаринг-Кросс, однако фасадом ко мне был обращен большой дом, стоявший здесь, казалось, задолго до того, как были построены остальные. Перед домом была загородка, а пространство позади занимала живодерня: судя по доносившимся запахам, дом использовали для топки сала. Хотя в остальном увиденное отвечало моим ожиданиям, вестибюля дом не имел. Вокруг никого не было видно: только у выступа дома стоял какой-то человек в лоснящейся шляпе и лениво покуривал трубку с длинным чубуком.

Удрученный, я пошел навстречу ему, а потом завернул за угол дома. И вдруг заметил перед собой на задней стене большого дома в соседнем дворе два вырезанных из камня уродливых лица, явно пострадавших от времени. Мне вспомнились слова матери о каменных изваяниях в Митра-Корт: она спутала их с изображениями близ отцовского дома. Да, она имела в виду именно это место! Я повернул направо — и передо мной вырос второй большой дом, заслоненный первым. У него был вестибюль!

Вконец обессиленный, я едва сдерживал слезы при виде здания, в котором, по моим понятиям, произошло столько событий. Дом — высокий, вытянутый в длину — обветшал; от двора его отделяло проржавевшее ограждение; окна где были закрыты ставнями, где стояли с выбитыми стеклами; водосточные желоба покосились, у подножия стены лежали рухнувшие черепицы.

Я подошел к входной двери, выдававшейся вперед благодаря вестибюлю, забитые окошечки которого покрывал слой сажи. Краска на двери пожухла и облупилась, так что виднелись голые доски. В огромную замочную скважину я мог бы свободно засунуть все свои пальцы, а выше находилось отверстие, также обрамленное металлической пластиной, которое я принял за глазок. На медной табличке имелась надпись, стертая почти до неразличимости — «№ 17»: мне она ничего не говорила. Тяжелый железный молоток был в форме знакомой мне четырехлепестковой розы. Сомнений не оставалось: именно этот дом я и искал!

Я поднял молоток и опустил его на дощечку. Гул от удара разнесся, казалось, по всему двору. Я подождал, но ничего не произошло. Ударил снова — с тем же результатом. С возрастающим отчаянием я продолжал колотить в дверь, вспомнив, как матушка подолгу не выпускала молотка из рук.

Наконец я услышал — или это мне почудилось — слабый шорох. Глазок как будто бы приоткрылся, но, заглянув в него, я ничего не увидел.

Тогда я шагнул вплотную к двери и заговорил, не выбирая слов, которые вырвались у меня сами собой:

— Меня зовут Джон Клоудир. Я — сын Мэри. Моя матушка умерла. За душой у меня нет ни пенса. Прошу вас, помогите мне.

Последовало молчание, затем покрышка глазка очень медленно вернулась, как мне показалось, на прежнее место. Я ожидал, что дверь откроется, но она оставалась неподвижной.

Не знаю, как долго я простоял в ожидании — думаю, очень долго, — прежде чем уяснил, что дверь и не собираются открывать. Впадая в полубредовое состояние, я не вполне отчетливо воспринимал происходящее.

Помню, что бурно негодовал на такое пренебрежение к себе — иного слова у меня и не находилось. Нарушив последнюю волю матушки, я был готов столкнуться с подозрительностью, обидой, оскорблениями, открытием новых ужасных тайн, с опасностью для жизни, наконец, но полного равнодушия я никак не ожидал. У меня было чувство, что мистер Эскрит — а это он, как я полагал, стоял за дверью, просто не имел права не пускать меня в дом, которым наше семейство владело столь долго.

Помню, что молотил по двери, пока не изранил кулак. Наверное, и кричал — хотя понятия не имею, что именно, а потом, прижавшись всей тяжестью к двери, плакал до тех пор, пока не обессилел, не соскользнул на верхнюю ступеньку крыльца и не прижался к двери затылком.

Повалил густой снег: снежинки усеивали мне волосы, падали на курточку. Воображение у меня разыгралось: я усматривал поразительно уместное совпадение в том, что должен дожидаться смертного часа у двери дома, куда Господь явился навлечь на дедушку столь суровую кару, и набросил тем самым Свою тень на жизни отца, матушки, а следственно, и мою. Линия Хаффамов, решил я, прекратится здесь. Замысел получит завершение.