Слушай Луну - Морпурго Майкл. Страница 33
– Смотри, Селия. Видишь, сколько вокруг других лодок? Твоя мама в какой-нибудь из них, и папа тоже, и Пол. Все будет в порядке. С нами всеми все будет в порядке. Я буду заботиться о тебе, а ты – о своем мишке. Хорошо?
Я забалтывала и забалтывала ее таким образом. Не знаю, утешали ли ее мои слова, но, наверное, они помогали и ей, и мне хотя бы на время отвлечься от всего случившегося, от смертей, которые происходили повсюду вокруг, от ужасов, что творились у нас на глазах. Сам океан словно терзался и стонал от отчаяния, плакал от страха, рыдал от жалости. Текли часы, мы замерзали все сильнее и сильнее, и я видела, что все меньше и меньше остается людей, плавающих вокруг, как и тех, кто цепляется за шлюпки, и все больше становится тел, качающихся на волнах лицом вниз. Шлюпки, обломки корабля и мусор относило все дальше и дальше друг от друга. Мы были все более и более одиноки в открытом море.
До меня теперь доносились лишь приглушенные молитвы да время от времени чей-то случайный возглас. Один голос запомнился мне сильнее других, он шел откуда-то издалека, но был явственно различим. Принадлежал он мужчине.
– Передайте ей. Передайте моей матери. Миссис Бейли. Лондон, Филлимор Гарденс, двадцать два. Передайте ей, что ее сын Гарри умер с мыслями о ней. Передайте ей, пожалуйста. Спаси нас всех Бог.
Потом наступила тишина.
Время шло, и я пыталась заставить себя не смотреть на тела, плавающие вокруг, страшась, что среди них может оказаться и мамино. Я понимала, что, если она оказалась в воде, ее уже наверняка нет в живых, и не хотела ее видеть. Но я ничего не могла с собой поделать. Я смотрела. Просто не могла не смотреть. Уж лучше бы я не смотрела.
Я увидела ее лишь потому, что заметила ее халат в павлинах, нестерпимо яркий на фоне свинцовой серости океана: сине-золотые павлины, перья всех цветов радуги. Она покачивалась на воде, лицом вниз, и волны уносили ее все дальше и дальше от меня. Ошибки быть не могло. Это был ее китайский халат с расфуфыренным павлином с распушенным хвостом на спине, ее любимый китайский халат, который она всегда носила и в котором лежала в постели, когда я в последний раз видела ее сегодня утром.
Это была она. Мама. На меня нашло странное оцепенение. Как будто она, умирая, забрала с собой мои сердце и душу и оставила лишь оболочку, пустую оболочку. У меня внутри даже не было слез, чтобы плакать.
Мы все были обречены.
Глава семнадцатая
Больше ни слова
Сложно сказать, сколько мы уже были в шлюпке к тому времени, когда Селия перестала дрожать. В какой-то момент я вдруг осознала, что ее тельце в моих объятиях совсем неподвижно. Я подумала, что она, наверное, уснула или вообще умерла от холода. Но она по-прежнему стискивала в руках своего плюшевого мишку и жалась ко мне. Я чувствовала на своей щеке ее едва уловимое дыхание. В ней еще теплилась жизнь. Я говорила с ней, если не забывала, тормошила ее. Уснуть означало умереть и никогда больше не проснуться. Спать было нельзя. Ни ей, ни мне. Когда она открывала глаза, я видела, что она уже даже не понимает, кто я такая. Она назвала меня мамой и то впадала в забытье, то вновь выныривала из него. Я крепко обнимала ее, пытаясь поделиться теми крохами тепла, которые еще во мне оставались. Я дула ей на руки и на щеки, снова и снова пыталась что-то ей говорить, но она цеплялась за меня все слабее и слабее, жизнь утекала из нее с каждой минутой.
Как я ни старалась держаться, сама я то и дело задремывала. Помню, меня вырвала из забытья какая-то возня где-то в другом конце лодки за моей спиной, затем послышались брань и плеск воды. Лодка сильно заколыхалась, и я оглянулась, чтобы посмотреть, что происходит. Матрос, сидевший у руля, отгонял пару мужчин, которые пытались забраться из воды к нам в шлюпку, и тут его самого ухватили за руку и утянули за борт. Я видела, как он вынырнул на поверхность и его начало относить в сторону. Он пробовал выплыть, но у него не получалось. Он мог лишь беспомощно барахтаться в воде. Море заглушило его крики, и он пошел ко дну. Мужчины уцепились за борт и полезли в шлюпку, она резко накренилась и черпанула бортом. Вода хлынула нам под ноги и очень быстро дошла до колен.
Мы все понимали, что лодка идет ко дну и не в наших силах ничего с этим сделать. Вода все прибывала и прибывала, и я отчаянно пыталась растолкать Селию. В самый последний момент мне удалось растормошить ее ровно настолько, чтобы она смогла сделать то, что я ей велела, – забраться ко мне на закорки. Лодка утонула. Мы очутились в воде. Холод мгновенно пронизал меня до самых костей. Я как можно быстрее поплыла прочь от всех этих людей, кричавших и бранившихся повсюду вокруг меня, прочь от всех этих рук, пытавшихся ухватиться за меня, прочь от всех этих жалобных воплей, взывающих к Богу, к кому угодно, – о помощи, которой не могли им оказать ни Бог, ни я.
Я до сих пор не знаю ответа на вопрос, почему мы держимся за жизнь даже тогда, когда не остается уже никакой надежды. Я плыла прямиком в открытый океан, где не было ничего, кроме обломков потерпевшего крушение корабля, кроме обломков сотен потерпевших крушение жизней, я плыла, захлебываясь соленой водой, чувствуя, как холод высасывает из меня остатки сил, с полумертвой малышкой, цеплявшейся за мою шею, и с каждым моим гребком все больше и больше ослаблявшей хватку. Нигде поблизости не было ни шлюпки, до которой можно было бы доплыть, ни земли – никакой причины продолжать бороться.
Где-то на краю моего сознания теплилась мысль, что, пока я плыву, я не утону. Больше всего мне не хотелось тонуть. Одна мысль о том, что я пойду ко дну, буду погружаться в воду все глубже и глубже, наводила на меня ужас и заставляла мои руки грести, мои ноги молотить по воде. Я знала, что никогда больше не увижу маму, но в госпитале меня ждал папа. Я обязана была сделать все, что в моих силах, чтобы остаться в живых и снова увидеть его. Но моя решимость выжить быстро ослабла, когда ноги у меня начало сводить судорогами от холода. Каждый гребок давался мне с нечеловеческим усилием, все труднее было удерживать подбородок над водой, оставаться на плаву. И с каждым гребком таяла уверенность в том, что дело вообще того стоит.
Теперь я лишь беспомощно бултыхалась в воде. Все, на что меня хватало, это просто поддерживать себя над ее поверхностью. Но Селия тянула меня вниз. Тогда на миг у меня мелькнула мыслишка, настолько постыдная, что это не дает мне покоя по сей день: ведь можно же сбросить ее с плеч, освободиться от ее веса, без нее я смогу продержаться намного дольше. Я чувствовала, как ее руки, обвивавшие мою шею, с каждым мигом сжимают ее все слабее и слабее. Но малышка время от времени постанывала. И упрямо не выпускала из рук своего плюшевого медведя. Почему-то я приняла решение, что, пока она пытается спасти своего мишку, я буду делать все, что смогу, чтобы спасти ее саму.
Помню, я что-то напевала ей без слов на плаву. Я делала это настолько же для себя самой, насколько для нее. Если я слышала звук своего собственного голоса, значит я была еще жива. Я скорее мычала, нежели пела, чтобы вода не заливалась в рот, я перебрала все мелодии для фортепьяно, которые знала, и снова и снова повторяла мою «Анданте грациозо», любимую папину пьесу. Иногда я слышала, как Селия тоже начинала мычать что-то мне на ухо. Или это были стоны? Но что бы там ни было, это был отклик, и он придавал мне сил и надежды – сил плыть дальше в открытый океан.
Сначала мне показалось, что я вижу перевернутую шлюпку, правда, какой-то необычной формы. Но шлюпки красили в белый цвет, а этот предмет был не белым. Потом я подумала, что он выглядит как большой стол или что-то в этом роде. Подплыв к нему поближе, я поняла, что он определенно сделан из дерева, темного, сияющего, лакированного дерева, но на стол при этом вовсе не похож. Он был одновременно изогнутым и угловатым и плыл по морю, издавая странный гул, почти пение, как будто был живым, дышащим существом. Я решила было, что это кит, но потом увидела, что для кита он слишком плоский и блестящий. К тому же у китов не могло быть ни таких граней, ни таких изгибов. Этот предмет был творением человеческих рук и явно попал в море с нашего корабля.