Тень Камбера - Куртц Кэтрин Ирен. Страница 83

Морган почувствовал, как ослабевают ранее твердые защиты Конала, когда Дункан, обмакнув большой палец в пепел, пометил принца между глаз, и успел ощутить мягкое тепло и слабое смятение у него в сознании.

— Конал Блейн Клеим Утир, — сказал Дункан, — я объявляю тебя старшим Халдейном, и подтверждаю, что ты — наследник.

Пока Дункан брал щепотку пепла между большим и указательным пальцами, Морган провел правой рукой вокруг челюсти Конала. Это была подсказка, что нужно открыть рот. Конал подчинился без сопротивления.

— Вкус пепла смешанной крови Халдейнов, — прошептал Дункан, бросая пепел на язык Конала, — твоей собственной и твоего отца, непрерывная линия наследования. Кровью ты освящаешься на наследство Халдейнов и признаешься старшим в роду Халдейнов. Сила придет к тебе в полном размере.

Но фактический прилив силы не придет из пепла. Не придет он и из Кольца Огня, которое Арилан вставил Коналу в левую руку после того, как развязал руки принца и вытер их от масла. Как и в ритуале Келсона, проведенном четыре года назад, Морган и Дункан установили катализатор на запуск могущества в физический предмет, соединенный раньше с магией Халдейнов — тяжелую, размером с кулак брошь, которую Дункан достал из-под полотняной материи.

Брошь в последний раз видели во время процедуры посвящения Келсона в рыцари — золотой лев Халдейнов на пурпурном эмалевом фоне.

Сзади была застежка, которой обычно пристегивалась брошь, — три дюйма блестящего золота, очень острая, которой Коналу, как до него Келсону, придется проколоть свою левую руку. В золотой полости также имелся сильный наркотик, который снизит возможное сопротивление силам, которые должны соединиться и сконцентрироваться в Конале.

Арилан стоял справа от Конала, когда Дункан вложил открытую брошь в правую руку принца, а Морган приготовился отступить назад — потому что ни один из них не должен дотрагиваться до Конала в этот момент испытания. По очереди каждый из епископов вознес мотиву за здравие и процветание последнего наследника Халдейнов, в соответствующие моменты Морган вместе с Коналом произносили «Аминь». Морган подсказывал Коналу, когда это нужно делать, потому что глаза принца теперь расширились, и он все глубже и глубже подвергался воздействию наркотика.

А затем, когда Морган отступил назад и встал на колени сразу за Коналом, держа между ними меч Халдейнов, подобно кресту, Арилан преклонил колени справа от принца, а Дункан, остававшийся стоять, легко опустил обе руки на голову Конала, проявляя осторожность, чтобы не коснуться кожи, поблескивавшей от масла.

— Конал Блейн Клеим Утир Халдейн, хотя тебя и обвивают путы другого мира, хотя огненные языки смерти взметаются ввысь вокруг тебя, ты не должен бояться зла. Господь охранит тебя и под Его покровительством ты обретешь спасение. — Дункан поднял руки и перекрестил склоненную голову Конала. — In Nomine Patis et Fils et Spiritus Sancti, Amen.

А затем, встав на колени слева от Конала, Дункан поднял руки, взывая к Господу в последний раз, точно так же, как поднимал он их для Келсона, казалось, целую вечность тому назад, — Domine, fiat voluntas tuas. Господи, да будет воля Твоя.

Один раз вдохнув воздух, собираясь с силами перед тем, что ему предстояло сделать, Конал слегка изменил положение броши со львом в правой руке, чтобы взяться за нее покрепче, направил острие к центру левой ладони, а затем проткнул ее.

Глава двадцать первая

Конал не ожидал, что это будет настолько мучительно. Булавка, которой он проткнул руку между костей, обожгла его, подобно расплавленному металлу. У него перехватило дыхание от боли, он согнулся пополам, словно получил удар в солнечное сплетение. Он не мог ни вдохнуть, ни тем более вскрикнуть.

И тем не менее, он ощущал что-то еще, помимо боли — хотя его сознание и было слегка затуманено зельями. И это была сила, уже принадлежавшая ему.

Через жжение, сконцентрировавшееся у него в руке, Конал чувствовал ее, как жужжание пойманного в ловушку насекомого, бьющего крыльями, в попытках освободиться. Вначале она только слегка отвлекала, затем стала раздражать, поскольку он никак не мог на ней сосредоточиться. Принц стиснул зубы от боли, а здоровой рукой еще крепче сжал гладкую холодную брошь, словно пытаясь, надавив на нее посильнее, поймать на острие нечто еще, находившееся у него в руках, и проткнуть так же, как брошь проткнула руку.

Второе зелье, попавшее ему в организм, тоже возымело действие. Конал почувствовал, как новое снадобье усиливает первое, но они оба были ему известны со времен общения с Тирцелем — и принц знал: он может справиться с их действием. Они не вынудят его выдать себя, а только помогут и закрепят те знания и способности, что все настойчивее требовали выхода изнутри.

Нечто поднималось подобно волне у него в сознании, не то чтобы угрожающе — хотя и нельзя сказать, что он чувствовал себя комфортно. Сила была там — огромная и могучая — и этот новый и непривычный вид власти предназначался ему и только ему. Этой силе не сможет противостоять никакой другой живой человек. Брошь жгла его руку, словно сам металл разогревался, но он знал: это просто реакция плоти. Сила была чем-то иным, непонятным и неведомым, но в то же время известной и теперь полностью контролируемой. Конал чувствовал, что с каждым ударом сердца она начинает пульсировать все сильнее, заполняя пустоты, принося новые знания бытия и придавая новую форму старому, только наполовину понимаемому знанию, четко фокусируя его, так что даже разрозненный материал, полученный им от Тирцеля, становился теперь доступен во всей полноте.

Конал наслаждался ею. Он в экстазе плыл на волне знания и позволил себе соединиться с ним — хотя и не ослабил давления на брошь, чтобы боль в руке задержала его в своем теле. Принц испытывал искушение полностью сдаться силе, свернувшейся в нем кольцом, но вовремя забеспокоился: ведь если он слишком сильно откроется, его защиты могут упасть, и посторонние прочитают скрытое у него в сознании и узнают, что он не тот, кем кажется.

Поэтому Конал на всякий случай согнулся еще ниже над своими сжатыми руками. Его дыхание все еще оставалось неровным, как реакция на жар, сконцентрировавшийся в левой руке, и он направил свой разум на поглощение всего, что было принесено на разные уровни сознания и все еще поднималось на поверхность.

Не все это оказалось приятно. Был короткий щекотливый момент, когда призраки содеянного им поднялись и угрожали ему — вначале лицо Тирцеля, застывшее от ужаса и непонимания, когда наставник летел спиной вперед вниз по лестнице, забравшей его жизнь; затем отец, бессмысленно поднимающий руки, защищаясь от гнева Конала, разбуженного чувством вины и усиленного запрещенной магией. Он видел, как эта сила окутала еще живого отца смертью и оставила только медленно умирающую оболочку.

Последнее чуть не заставило Конала расплакаться, потому что он самом деле не желал причинить зло собственному отцу. Все это случилось само по себе, и он до сих пор не был уверен, как и почему. Дрожа, он попытался вернуть равновесие, но новые зарождающиеся в нем силы, бурлящие внутри, еще не успокоились.

Любой из троих помощников, стоявших на коленях вокруг него, понял бы, что случилось потом, но не сам Конал. Когда он изгнал обвиняющее лицо отца из своих воспоминаний, медленно начало возникать другое. И оно ему тоже мало нравилось.

Третьим после Тирцеля и Нигеля появилось бледное круглое лицо, обрамленное седыми волосами, с чувственными губами, сурово поджатыми в раздумье и сосредоточении. Выделялись серые глаза, такие же, как у Халдейнов, за которыми, казалось, ничего нет. Капюшон темно-серого цвета слегка спал с головы. Глаза поймали взгляд Конала и не отпускали, и он чувствовал, что они вытягивают его душу из тела.

Он всхлипнул и еще сильнее сжался в комок, когда руки потянулись к нему.