Шах и мат - Хейзелвуд Эли. Страница 13

– Как на новой работе, дорогая? – спрашивает мама, когда я захожу в дом.

Время уже за шесть, и вся семья собралась за ужином.

– Замечательно, – я краду горошинку из тарелки Сабрины, за что она пытается ткнуть меня вилкой.

– Не понимаю, зачем тебе понадобилось менять место, – говорит Дарси угрюмым тоном. – Кто в здравом уме станет организовывать соревнования по игре в шары для пенсионеров, вместо того чтобы возиться с машинами?

Есть одна конкретная причина, по которой я вру своей семьей о новой работе.

А именно – я не знаю.

Очевидно, шахматы связаны с болезненными воспоминаниями о папе. Но я не уверена, что это оправдывает то, что я выдумала восстановительный центр для пенсионеров в Нью-Йорке, куда меня наняли по рекомендации одного из моих бывших. Когда я сказала маме, что ушла из сервиса, ложь сама сорвалась с языка.

В итоге я решила, что это особенно ничего не меняет. Работа есть работа. Это на время, и я планирую оставлять все мысли о шахматах, когда буду уезжать из клуба.

– Старики – приятные люди, – сообщаю я Дарси. В отличие от Сабрины, которая игнорирует меня, яростно стуча пальцами по телефону. Она наверняка только и ждет, когда я снова полезу к ней в тарелку за горошком.

– Старики странно пахнут.

– Ладно, скажи, когда человек становится старым.

– Не знаю. Когда ему исполняется двадцать три?

Мы с мамой обмениваемся взглядами.

– Скоро ты тоже станешь старой, Дарси, – говорит она.

– Да, но я буду жить с обезьянами, как Джейн Гудолл [16]. И я не буду платить молодым людям за то, что они будут ходить в парк и кормить со мной голубей. – Дарси оживляется. – Ты видела каких-нибудь милых белочек?

Я тихо выскальзываю из дома около девяти, когда все уже спят. Машина Хасана припаркована в конце дороги, свет из салона мягко ложится на его правильные черты. Мы встречаемся так все лето, и, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, будто бы это свидание, я думаю, что, может, и хорошо, что он скоро уезжает.

Мне сейчас еще сердечных проблем не хватает. Спасибо, меня и так завалило.

– Ты как?

– Хорошо. А ты?

– Замечательно. Выбрал крутые курсы на этот семестр. Думаю о том, чтобы получить степень в медицинской антропологии.

Я слушаю и киваю, а затем смеюсь в нужных местах, например когда он рассказывает о профессоре, который однажды сказал «мой член» вместо «многочлен». Когда мы паркуемся, я протягиваю ему презерватив, и слова становятся тише, движения – быстрее, мышцы напрягаются и расслабляются.

Неожиданно романтичная и до боли моногамная Истон как-то спросила меня:

«Ты чувствуешь близость с ними?»

«С кем?»

«С теми, с кем заводишь интрижки».

«Не особенно, – я пожала плечами. – Они нравятся мне как люди. Мы хорошо общаемся. Я желаю им всего самого лучшего».

«Зачем тогда все это? Не хотела бы ты нормальных отношений?»

Правда в том, что безопаснее не заводить отношений. По моему опыту, обязательства ведут к ожиданиям, а ожидания – ко лжи, боли и разочарованию. Я бы не хотела все это испытать и не хотела бы, чтобы испытывали другие. Но мне все равно нравится секс в качестве развлечения, и я благодарна, что выросла в семье широких взглядов. В доме Гринлифов вы не услышите никаких «Твое тело – твой храм» или «Нам нужно поговорить о пестиках и тычинках». Мама с папой без стеснения обсуждают со мной вопросы секса, как рассказывают об открытии счета в банке, и порой это даже смущает. Возможно, тебе захочется попробовать; есть плюсы и минусы; будь ответственной. Вот противозачаточные. Мы здесь, если появятся вопросы. Тебе нужна диаграмма? Ты уверена?

Отца не было с нами уже почти два года, когда случилась первая улыбка Коннор с другого конца кабинета, затем «случайные» касания моей руки во время игры в лякросс, а после смешки, когда мы затаскивали друг друга во вторую кабинку слева в туалете рядом с химической лабораторией. Мы были неуклюжие, но все казалось новым, и мне было хорошо. Дело не только в ощущениях, на мгновение я почувствовала себя… просто собой. Не дочерью, сестрой или той, кто совершает ошибки, а той, кто поправляет одежду и оставляет последний засос на коже.

В моей жизни нет места для любых волнений, которые не связаны с моей семьей. В моей жизни нет места для заботы о себе. Не то чтобы я это заслуживаю. Но порой приятно украсть несколько коротких, безобидных, наполненных моментов веселья.

Я машу Хасану рукой меньше чем через тридцать минут после того, как села к нему в машину, ложусь в кровать, расслабленная, и не собираюсь вспоминать об этом парне в ближайшие несколько месяцев.

После кошмаров прошлой недели мне кажется, что сейчас все хорошо. Я оплатила ипотеку (по крайней мере, ту выплату, которую больше всего просрочила) и взнос за роллер-дерби. Ночью мне снится Михаил Таль, который с сильным русским акцентом сообщает, что мне нужно пойти в коридор и набрать 911. Так что сейчас все хорошо.

Второй день похож на первый. Долгая дорога, чтение, заучивание. Размышления о том, как и зачем Дефне составила для меня этот странный график. Подумываю написать Истон и спросить ее мнения, но мы не общались с тех пор, как она уехала на прошлой неделе, и я боюсь отвлечь ее от… Не знаю. Игры в пиво-понг, изучения марксизма-ленинизма или секса вчетвером с комендантом ее общаги, который по совместительству оказывается фурри-сапиосексуалом. Истон знает, что она оставила позади, но я понятия не имею, чем она сейчас занимается. Я борюсь с мыслью, что она уже забыла обо мне. Это синдром упущенной выгоды [17]? Тогда отстой. В любом случае лучше не буду писать ей – и не стану переживать, что она не ответила. Вдобавок у Оза может случиться приступ, если я при нем начну стучать по экрану, чтобы набрать сообщение.

Я воспроизвожу партии Бобби Фишера, продираюсь сквозь диссертацию о достоинствах и недостатках защитной техники Алехина, узнаю о позиции Лусены, когда в эндшпиле ладья с пешкой остаются против ладьи. По ощущениям это какой-то суррогат шахмат, в которых не осталось ничего притягательного. Это все равно что вытащить шарики тапиоки из бабл-ти: получившийся напиток не так плох, но это просто чай.

И все же я не вкладываю в то, что делаю, никаких эмоций, потому что это всего лишь работа. Она остается всего лишь работой и в среду утром, когда я захожу в кабинет, а Оз уже там – и его поза не поменялась со вчерашнего вечера. Мне любопытно, уходил ли он домой, но я не собираюсь ни о чем спрашивать, потому что не хочу, чтобы мои глаза выдавили из черепа. В итоге провожу четыре часа, изучая, как защитить короля. В обед иду в парк и читаю книгу, которую беру с собой в электричку («Любовь во время холеры» – грустноватое чтение).

Когда я возвращаюсь в офис, то по расписанию должна читать о пешечной структуре, но вместо этого украдкой поглядываю на Оза: его поза остается прежней. Может, его нужно поливать раз в день? Прячу книгу внутри томика побольше, чтобы продолжить читать о сомнительном любовном выборе Фермины. В четыре часа уже думаю о том, как возьму рюкзак и отправлюсь на Пенсильванский вокзал, как вдруг вспоминаю:

В расписании не сказано, куда идти.

– Оз? Если бы ты захотел встретиться с гроссмейстером, то куда бы пошел?

Впервые за три дня он поднимает на меня глаза – в них огонь, ноздри гневно раздуваются. Он вот-вот разомкнет челюсть, сожрет меня, а затем растворит в своем желудочном соке.

– В библиотеку! – лает он.

Я тороплюсь в другой конец коридора и готовлюсь к роли безмолвной статистки на встрече с любителем радуги Делроем. Но единственным человеком в помещении оказывается Дефне, сидящая за массивным деревянным столом.