Моя безупречная жизнь - Вун Ивонн. Страница 47

Мы снова вернулись в настоящее. Сидели в машине напротив дома Колина после того, как я подкинула ему мешок с деньгами. В телефоне висели сообщения от Три, оставшиеся без ответа. Мотор был выключен, и от холода мое тело покрылось гусиной кожей. Я обхватила себя за плечи, жалея, что не могу сбежать от самой себя.

– Ты вела машину той ночью, – продолжил Джеймс. – Ты скрылась с места преступления?

– Я испугалась. Подумала, что врезалась в статую. Я не знала.

– Ты просто развернулась и уехала? Не вышла из машины, не проверила? Почему ты не проверила?

– Тебе не приходит в голову, что я спрашивала себя об этом тысячу раз? Это была ошибка. Я не хотела никому навредить.

– Из-за тебя я думал, что сделал что-то не так, – сказал он.

– Ты задавал слишком много вопросов. – Я говорила умоляющим голосом, пытаясь достучаться до него.

– И поэтому ты так легко положила конец нашей дружбе?

– Я не могла тебе врать.

– Ты врала мне все это время.

– А что я могла поделать?

– Не знаю. – Он изумленно уставился на меня. – Сказать правду?

Джеймс всегда считал, что в любой ситуации нужно говорить правду. Он откинулся на спинку сиденья, не в силах справиться с негодованием.

– Я не такая, как ты, – сказала я дрожащим голосом. – Я не хорошая и не всегда знаю, как поступить правильно или как решиться сказать правду.

Я коснулась его руки, но он отдернул ладонь словно от удара током.

– А как же твой папа?

Нет.

Он пытался поймать мой взгляд, чтобы прочитать в нем ответ.

– Твой папа, – повторил Джеймс.

У меня задрожали губы. Это была последняя ложь, в которой я не осмеливалась себе признаться.

– Пожалуйста, не спрашивай о нем, – прошептала я.

Джеймс не обратил внимания на мою просьбу.

– Ведь все это время он сидел в тюрьме?

Но я же умоляла его.

– Он гниет в тюрьме вместо тебя. Ни за что ни про что.

О чем он?

– Он не гниет, – сказала я. – Нет…

Джеймс посмотрел на меня так, словно я безнадежно испорчена. Именно этого взгляда я боялась больше всего.

– Откуда ты знаешь? – спросил он.

В горле встал ком. Я не могла говорить, не могла думать. Мне так долго удавалось обманывать себя, что я почти поверила в собственную ложь.

– Ну вот видишь, – сказал Джеймс. – Не знаешь.

Он завел мотор.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Везу тебя домой.

Поездка прошла как в тумане. Я помню только, как играло радио, которое Джеймс включил на полную громкость, чтобы не разговаривать со мной. Он остановился возле моего дома, но так и не посмотрел на меня. Я открыла дверцу, в голове крутилась мысль, что, возможно, это наш последний разговор.

– Джеймс, пожалуйста, – проговорила я.

– Пожалуйста что?

Я сама не знала, чего ждала от него. Прощения, наверное, но почему он должен был меня прощать?

– Извини, – прошептала я.

– Деньги не забудь, – сказал он.

Мне было плевать на деньги, но я все же взяла с пола сумку, а потом молча наблюдала, как машина Джеймса разворачивается и исчезает в темноте.

Он уехал, а я осталась оторопело стоять на подъездной дорожке. Вокруг меня раскачивались деревья, и я смутно удивилась тому, как еще держусь на ногах, когда даже старые дубы шатаются от дуновения ветра.

Вы, должно быть, растеряны. Извините. Я лгала и вам.

Глава 24

– Все еще голодная? – спросил папа.

Он обнаружил меня на кухне, когда я собирала себе сырную тарелку – ассорти из остатков всего, что было в холодильнике.

Стояла осень, начался мой второй год в старшей школе. Папа заключил сделку о признании вины и вышел из тюрьмы под залог. Оставалось дождаться вынесения приговора.

– Я делаю вид, что приглашена на роскошный прием, – ответила я.

Папа тут же перекинул салфетку через руку, изображая официанта.

– Желаете наполнить снова? – спросил он, указывая на мой стакан с минералкой.

Я хотела закатить глаза, но не выдержала и рассмеялась.

В спальне над нами раздавались шаги.

– Как мама? – спросила я.

Улыбка сошла с его лица.

– Нормально. Выживает.

– Значит, сегодня без свидания, – заметила я, подшучивая и над ним, и над собой.

Долгое время родители дважды в месяц уходили якобы на свидание, но на самом деле шли на сеанс к семейному психотерапевту, который помогал им справляться с давлением публичной жизни. Но после того, что произошло, они больше не могли его посещать.

– Подождем, пока все немного поутихнет, – сказал папа, стащив кусок манчего с моей тарелки.

– Эй! – возмутилась я. – Это мое.

Папа ухмыльнулся, и я на миг забыла, что через несколько дней мы предстанем перед судом, чтобы услышать приговор. И, может быть, этот поздний перекус станет для него последним, проведенным на свободе.

Мне вдруг расхотелось есть. Я подвинула тарелку папе:

– Бери.

Наверное, он догадался, о чем я подумала, потому что помрачнел и подвинул тарелку обратно мне:

– Я уже поел.

– Папа, что будет дальше? – спросила я.

– Жизнь потому и прекрасна, что никогда не знаешь заранее.

Он всегда оставался таким непрошибаемым оптимистом, что иногда было трудно понять, морочит он тебе голову или говорит серьезно.

Я сглотнула:

– Я плохой человек?

– Пошел бы я на такие хлопоты ради плохого человека?

Я пожала плечами – откуда я знала?

– Ты совершила ошибку, – сказал он. – Произошел несчастный случай, и ты приняла неправильное решение. Но одна ошибка не определяет тебя как человека.

Я нахмурилась. Конечно определяет. Только это и имело теперь для меня значение.

– Понятие о том, какой ты человек, какая ты личность, не сводится к одному плохому или хорошему поступку.

– Но я совершила ужасную вещь.

– Это правда, – пробормотал он. – Но тебе дали второй шанс. И теперь твоя миссия – принести в этот мир немного добра.

По-моему, невыполнимая задача. Как я могу нести добро, если только и делаю, что причиняю людям боль? Я безнадежна.

– Как я могу продолжать делать вид, что все нормально?

– А тебе и не надо делать вид, – ответил он. – Ничего уже не будет нормально.

Сквозь потолок было слышно, как наверху мама набирает ванну.

– Пойду узнаю, что там происходит, – сказал папа, хлопнув по столу. Он встал и вдруг оглянулся. – Тебе звонят.

Пока я удивленно разглядывала темный экран, он стянул оливку с моей тарелки.

– Эй! – возмутилась я.

Он быстро попятился к двери.

– Тинейджеры со своими телефонами. Как же вас легко обдурить.

И он подкинул оливку высоко в воздух и поймал ее ртом. Это был его классический трюк для вечеринок. После этого он исчез на лестнице.

Знакомая сцена?

Следующую неделю мы провели дома. Папа практически не выходил. Мы тоже. А какой смысл? Участок вокруг дома оцепили репортеры. Поэтому мы застряли во временной петле, томясь в ожидании и неопределенности. С задернутыми шторами, с опущенными жалюзи, где день и ночь слились воедино, а часы тянулись бесконечно медленно.

Хотела бы я сказать, что нам удалось провести эти дни вместе, но мы были слишком растеряны и подавлены, чтобы общаться. Никто не мог ни спать, ни есть, и каждый двигался по собственной траектории – дремал, рылся в холодильнике, выкидывал недоеденную еду в мусорное ведро и начинал все по новой.

Мама злилась больше всех. Она варилась в собственной злости, едва разговаривала, не хотела даже смотреть на меня. Чтобы как-то отвлечься, она устроила капитальную уборку в доме. Днем, едва заслышав ее шаги, я пряталась у себя в комнате, чтобы не попасть под горячую руку. По ночам я слушала, как она запихивает в мешки старую одежду и обувь. Зак заперся у себя и ушел с головой в видеоигры, выныривая, только чтобы сходить в туалет или прихватить бутылку минералки. Папа много времени проводил во дворе, гулял по саду, любуясь цветами, чего никогда не делал раньше, или молча сидел под крышей беседки – так долго, что я начинала беспокоиться. Я же все время слушала музыку в наушниках, выкручивая звук на полную громкость, чтобы утопить в этом грохоте свои мысли. Без музыки у меня в ушах постоянно завывали сирены, щелкали фотоаппараты, которые окружили нас после пресс-конференции, гремел голос диктора, произносящий имя пострадавшей в аварии.