Отражения нашего дома - Заргарпур Диба. Страница 18

Мадар бросает на меня взгляд, кричащий: «Ну почему с тобой так тяжело?»

– Ты принимаешь витамин С?

– Да. – «Нет».

Мадар почему-то верит в чудодейственную силу витамина С. И ни во что иное. Только в это. На ее взгляд, все, что нужно для долгой и здоровой жизни, – это цитрусы и куркума.

– Мне надо бежать. Сможешь отвести бабушку к хале Фарзане? – Это даже не вопрос, а утверждение. Мадар уже на полпути к машине, машет хале Фирозе, идущей по улице, и оглядывается, чтобы убедиться, дошли ли до меня ее слова.

– Да, да.

Бегу к себе в комнату, натягиваю первые попавшиеся более или менее чистые легинсы. Вот он, удобный случай, которого я давно жду. Однако из комнаты биби-джан доносятся приглушенные вскрики и грохот выдвигаемых ящиков.

– Так я и знала, что он их забрал! – В меня летят штаны, и я едва успеваю увернуться. – Мои самые дорогие браслеты! – Биби бросает на меня обвиняющий взгляд.

Тихо прислоняюсь к стене и жду, пока бабушка выпустит пар. В конце концов она остывает. Биби всегда сильно нервничает, когда Ирина уходит, но успокаивается при виде меня. Врачи говорят, это типичный побочный эффект деменции. В таких случаях лучше всего сохранять терпение и соглашаться с любыми словами больных. Все что угодно, лишь бы успокоить их растерянный разум. Поэтому я считаю до трех и выхожу к ней, сияя мегаваттной улыбкой.

– Биби-джан, давай пойдем в другой твой дом. Может быть, ты оставила их там.

Как по волшебству, биби-джан снова становится собой. Пальцы выпускают ручки ящиков, лицо разглаживается.

– Да, сейчас, только возьму тросточку, – говорит она и берет меня под руку. Целует в щеку. – Какая хорошая девочка.

Мы шагаем по улице. Биби-джан, крепко вцепившись в гладкий белый платок, указывает на каждый дом.

– Это наш дом. Мы его купили первым. – На самом деле это дом халы Фирозы. – И вон тот тоже. – Она гордо выпячивает грудь. (А это дом маминой троюродной сестры.)

Наши родственники, и близкие, и дальние, рассеяны по всему кварталу, как будто во время войны все они дружно снялись с места и переселились сюда.

Обосновавшись в тихом пригороде на Лонг-Айленде, они словно создали свой собственный срез истории. Говорят, нам еще повезло, что наше сообщество не раскололось и не разъехалось по всей Америке. Ведь среди других семей, приехавших искать убежища, мало кому это удалось.

Но в этих рассказах отсутствует одна небольшая частичка истины. Оказывается, в наших рядах кое-кого не хватает. Очень важных людей. Держа биби за руку, я мысленно возвращаюсь в Самнер, к залитому слезами лицу биби-воспоминания. В сумасшествии прошлой ночи так и не успела задать самые главные вопросы.

Зато могу задать их сейчас.

– Биби-джан, сколько у тебя детей? – спрашиваю я, когда мы сворачиваем за угол. Наша тихая улочка в обрамлении деревьев очень живописна. Но сейчас кажется, что деревья надвигаются на нас, окружают, теснят, заслоняют небо, гасят последний луч солнечного света.

– Фарзана, Фироза, – считает она на пальцах, – Моджган и Назанин.

– Ты, наверное, любишь своих детей, если помнишь так много имен.

– Конечно! Кто же я без них? – отвечает биби.

– Знаю, ты на многое готова ради них. – Например, первой приехать осмотреться в новой стране. – И понимаю, тебе трудно вспоминать, но, пожалуйста, постарайся и расскажи мне о Малике. – Сердце пропускает удар. – Что случилось с твоей младшей дочерью? Кто забрал ее у тебя?

Биби-джан вздрагивает, изящные брови сдвигаются. Тонкие, сухие, как бумага, пальцы впиваются в мою мягкую руку. Она не говорит ни слова, но глаза стекленеют. Этот взгляд мне знаком. Она теряется, уплывает в неведомую даль.

– Ой! – Я отдергиваю руку. – Биби-джан, мне больно!

– Я хочу домой. – Голос биби дрожит. Пальцы разжимаются.

Мне хочется задать ей еще один вопрос, но мы сворачиваем к дому халы Фарзаны. Как и положено усердной старшей дочери, хала Фарзана уже ждет нас, расставив в патио многочисленные угощения к завтраку.

– А я уж думаю, куда вы обе запропастились. – Ее объятия светлы, как солнышко, даже при том что она с головы до ног перепачкалась в грязи на садовых работах. Она ведет биби-джан к столу и деликатно наливает ей ширчай. Будь все как обычно, я бы отправилась домой, но сейчас остаюсь и смотрю, как тетушка незаметно подкладывает биби в кашу лекарство.

Старшая дочь и мать. Как изменились бы их отношения, если бы тетушка знала, что была и еще одна дочь? Постаралась бы найти ее? Окрасилась бы печалью улыбка, которой она встречает маму?

– Сара-джан, тебе что-нибудь нужно? – Хала Фарзана вытирает лоб тыльной стороной ладони. – Твоя мама просила о чем-нибудь еще?

– Н-нет. – Рассматриваю цветущие клумбы в ее дворе. – Просто… У меня в доме очень уж тихо. Можно я немного посижу с вами?

– Конечно, дорогая. – Она со вздохом обводит взглядом мешки удобрений и цветы, которые надо пересадить в горшки. – Если хочешь ширчай, в доме есть еще. А я побуду здесь, пригляжу за бабушкой.

– Тебе помочь? – Пытаюсь поднять мешок удобрений. – И, может быть, не знаю… Хочу кое о чем поговорить.

– Да? – Она выгибает бровь и жестом показывает, куда отнести мешок. Присаживается на корточки, копает ямки для тюльпанов на грядках. – О чем же?

Биби-джан с чавканьем поглощает завтрак и улыбается нам обеим. Поднимает глаза, смотрит на птичье гнездо, и ее лицо окутывает безмятежная дымка. Мои вопросы о Малике полностью забыты.

– О… о проекте, который я готовлю к Курбан-байраму, – вру я. – Я… помню, ты говорила, что хорошо бы записать историю биби-джан. Хотела сделать маме сюрприз, так что пусть это останется между нами…

Хала Фарзана, просияв, вытирает руки о комбинезон.

– Ты умничка. Я всегда это знала, с самого твоего рождения. – Она со вздохом усаживается на траву. – Рассказывай. Сделаем перерыв, ничего страшного.

Я ложусь на землю рядом с ней и смотрю в небо. Облаков нет, и солнце раскаляет и без того жаркий воздух. Собираюсь с силами.

– Наверное, когда у тебя есть дети, они всегда кажутся такими милашками, да?

– Не обязательно. Все дети разные. Похоже, вы с самого начала появляетесь на свет с уже заложенным характером. – Хала Фарзана смеется, откидывает с лица короткие каштановые волосы, кладет руку на живот, словно воскрешая воспоминания. – Когда я впервые забеременела и носила в себе Зейнаб – биби-джан как раз ожидала твою халу Назанин.

Я вздрагиваю.

– А не странно это – быть беременной одновременно с матерью?

– Странновато. Но есть в этом и что-то поэтичное. Я в первый раз стала матерью, а моя мама в последний раз подарила жизнь. Наверняка где-нибудь в стихах есть строчка, которая более красноречиво выражает то, что я хотела сказать. – Хала Фарзана смотрит на биби-джан, и глаза наполняются слезами. – Она всегда поучала меня. Ешь сладости. Одевайся теплее. А однажды, – смеется тетя, – убедила меня, что если я возьму с собой в постель дохлого цыпленка, то непременно смогу зачать мальчика.

– Что-что? – Я в ужасе подскакиваю. – Дохлого цыпленка? В постель?

– Когда оглядываешься назад, да, это кажется нелепым, – говорит хала Фарзана. – Но я была молодая. И мы с твоей бабушкой из разных эпох. Напрасно мы считали, будто можем как-то повлиять на то, что нам предначертано. Сколько сладостей ни съешь, сколько ни кутайся в теплую одежду, все равно в конце концов всем детям суждено было родиться девочками. – Хала Фарзана откидывает с моей щеки короткие волосы.

– Поэтому у биби-джан так много детей? Потому что она хотела мальчика? – В голову приходит ужасная мысль. Чудовищная. Что, если биби хотела, чтобы хала Назанин была последней девочкой?

– Мне кажется, после рождения халы Назанин мама оставила попытки произвести на свет мальчика. Старовата она уже становилась для рождения новых детей. – Хала Фарзана пытается встать, и я помогаю ей. Мы медленно бредем обратно к биби-джан. Хала Фарзана садится рядом с ней и обнимает за плечи.