Отражения нашего дома - Заргарпур Диба. Страница 24

Семь, восемь, девять…

Стою в дверях, боясь заглянуть за угол, в кухню, где сердито танцуют тени моих родителей. В босые ноги врезаются осколки стекла. Делаю шаг, другой.

– Мадар! – Мне снова тринадцать лет, и я вхожу в кухню. Мадар стоит спиной ко мне и дрожит всем телом. От разбитого стекла к ее ногам тянется след из крови. – Что случилось?

Моргаю и понимаю, что мы не в кухне. Мы в доме, который родители купили вместе, чтобы сделать ремонт, но теперь работают по отдельности. Крови нет. Стекол тоже. Только бумаги. Много, очень много бумаг. Наклоняюсь, поднимаю один листок.

– И ему непременно надо было прислать это именно сюда! Через курьера! – Мадар берет из ящика на полу молоток и швыряет его в сухую стену. – У него даже не хватило совести вручить их мне лично, из рук в руки. Как… – Мадар не успокаивается, – как он смеет так поступать! – Она съеживается, обхватывает голову руками. – Ну почему так?

– Чем тебе помочь? – Мне на плечо ложится рука Сэма.

Читаю бумаги, и внутри все переворачивается.

– Пожалуйста, уведи отсюда рабочих, – шепчу я.

Сэм кивает и исчезает. Слышу удаляющиеся шаги. Через минуту остаемся только мы с мадар. В открытые окна просачивается пыль, донося щебет птиц.

Мадар продолжает громить стройплощадку. Я ее не останавливаю. Стою рядом и смотрю, как она дает выход горю. За свою жизнь я видела Наргиз Амани во множестве разных ролей: мать, деловая женщина, сестра, – но сейчас она просто девчонка с разбитым сердцем. И я тоже девчонка с разбитым сердцем. И, черт возьми, что же мне сейчас делать? Падар, какого черта ты взвалил это на меня?

– Ты знала, что это произойдет сегодня? Когда ты у него была, он тебе что-нибудь говорил?

Мадар все еще прячет от меня лицо. В глубине души я рада, что она не видит моего, потому что врунья из меня никуда не годная. Вспоминаю плотно зажмуренные глаза падара. Его желание. «Обещаю».

Боюсь ответить, боюсь ранить ее еще сильнее.

Выпускаю из рук бумаги о разводе и выхожу трусливой походкой.

– Ну конечно, – только и говорит мадар.

Через несколько мгновений напряженных внутренних споров я делаю единственное, что имеет смысл. Беру мамин телефон и звоню тете.

К дому подъезжает хала Моджган. Я робко машу ей, она выходит из машины и обнимает меня. Спрашивает:

– Где Наргиз?

Я показываю, и тетя исчезает в доме. Рядом с их машиной стоят Амина и Айша. Айша коротко машет мне. Я понимаю – это белый флаг. Смущенно потираю руку и машу в ответ.

– Хочешь покататься? – небрежно спрашивает Амина, рассматривая свои ногти. – Мы едем в Нортпорт. Посидим на скамейках, покормим гусей хлебушком или что там еще люди делают около воды. – Она поднимает глаза, как будто недовольна, что из-за меня пришлось отклониться от намеченного плана. Но потом ее губы изгибаются в легкой улыбке.

– Амина, вряд ли ты будешь кормить гусей хлебом. – Айша открывает дверь машины и садится. – И, конечно, Сара поедет с нами. Без вопросов.

– Да, да, да, – бормочет Амина и жестом приглашает меня сесть.

В последний раз оглядываюсь, вижу, как хала Моджган аккуратно складывает бумаги в папку, и сажусь в машину к двоюродным сестрам. Мы все втроем втискиваемся на заднее сиденье. В дверях появляется мадар, хала Моджган похлопывает ее по спине.

– Как я понимаю, посылка была доставлена сюда? – Амина ерзает и подается вперед. Складывает изящные руки на пассажирском подголовнике.

– Ага.

– Ох уж эти папаши, – заявляет она с невыразимым презрением в голосе.

Айша кладет ноги в побитых кроссовках на центральную консоль. В машину садятся наши мамы.

– Салам, хала-джан, – хором поют Амина и Айша.

Мадар не отвечает. Только смотрит в окно, и на лице у нее написано глубокое горе. Это отстраненное выражение всегда появляется у нее перед тем, как из глаз хлынет водопад.

Я бы сделала буквально что угодно, лишь бы разрядить тягостное молчание в машине.

– У нас тут тишина, как на похоронах, – бурчу я, стягивая волосы на макушке, и локтем толкаю Айшу в плечо. – Может, музыку включить?

Хала Моджган смотрит на меня в зеркальце заднего вида и открывает плейлист. К моему ужасу, в машине гудит медленная синтетическая мелодия. Мы петляем по узким тенистым переулкам.

– От такой музыки еще тоскливее, – шепчет Айша Амине и мне, пока тягучая мелодия «I Wanna Know What Love Is» рисует картины из давно ушедших восьмидесятых.

Амина берет телефон, подключается по блютусу и хочет сменить песню на что-нибудь более подходящее (по крайней мере из этого столетия).

Как ни странно, старая песня выдергивает мадар из тягостных раздумий. Она оборачивается к хале Моджган.

– Знаешь, о какой ночи напоминает мне эта песня? – Она крепко сжимает папку, чтобы ни один листок не улетел под порывом ветра в открытое окно.

– Когда вы с Зенат уговорили Назанин и меня лечь в ваши кровати вместо вас, а сами ускользнули на выпускной вечер? – фыркает хала Моджган. Дорога поворачивает, лес расступается, и впереди открывается широкий водный простор. – У меня с тех пор шрам на ухе за то, что вас прикрыла.

– Что? – дружно ахаем мы втроем, развеивая печальное настроение.

– А мне почему-то не разрешают пойти на бал для предвыпускного класса, – ворчит Амина, прижимаясь лицом к подголовнику.

– В те времена все было по-другому, – ответствует хала Моджган. – Мы это сделали по уважительной причине.

Амина закатывает глаза:

– Причину найти всегда можно.

Мадар слегка улыбается. В ее глазах блеск, она смахивает слезу.

– Это был даже не наш выпускной. А попытка хоть на миг скрыться от всего на свете. От жизни.

Хала Моджган берет мадар за руку. И снова они обмениваются взглядами, которых я не могу понять. Это связано с войной? С переездом в другую страну?

– Что-то тогда произошло? – спрашиваю я.

– Трудно объяснить. – Хала Моджган поджимает губы. Ее слова тщательно отмерены, словно она связана условиями договора, заключенного в подростковом возрасте. – Твой дедушка заболел, ему диагностировали редкую, медленно развивающуюся форму рака. И однажды… после пережитого ужаса мы договорились, что будем давать друг другу немного времени, чтобы пожить нормальной жизнью. Хотя бы всего на одну ночь.

– И в ту ночь была моя очередь. – Мадар закрывает глаза и тревожно вздыхает. У висков покачиваются локоны. – Я пошла по улице к дому твоего отца. Мы тогда жили по соседству.

– Правда?

Мадар кивает.

– Он поселился на нашей улице через четыре года после того, как мы переехали в Нью-Йорк. – Она сильнее стискивает руку халы Моджган. – Когда он впервые появился в папином магазине, мне подумалось: Вселенная отобрала у меня все, но Бог решил дать мне хоть что-то хорошее.

«Как будто сама судьба предназначила вас друг другу. Однако… – Я рассматриваю ногти. – Сказка продержалась недолго».

– Твоя бабушка в те дни была сама не своя. Но, честно говоря, она стала сама не своя еще до отъезда из Кабула, поэтому все хлопоты и заботы о дедушке легли на наши плечи, – вспоминает мадар. – Тогда мы договорились: мы выдержим все, что с ним случится. И той ночью, танцуя при свете, лившемся из окон школы, в которую мы даже не ходили, мы понимали, что сможем пройти сквозь любые трудности. Ну, – запинается она, – почти любые.

– Почему вы не могли просто сказать дедушке, что хотите сходить на бал? – Айша копается в телефоне. – Думаю, он бы понял, что вам нужен отдых.

Во всех историях, какие нам рассказывали, дедушка был человеком строгим, но понимающим. Лучше, чем мой отец. Я пытаюсь представить его таким, но перед глазами все равно всплывают тонкие струйки дыма, кружащие над его образом, и биби-воспоминание, решившая бежать куда глаза глядят. В тот раз он не сумел понять мою бабушку, так мог ли он понимать собственных дочерей?

Мы подъезжаем к небольшой автостоянке в Нортпорте. Вода плещется о травянистый берег. Паркуясь, хала Моджган сообщает оглушительную подробность: