Мужские сны - Толмачева Людмила Степановна. Страница 42
– Говорит, что у Плужникова есть высокопоставленный родственник. Он-то и прикрывал его уже многие годы.
– А фамилию назвал?
– Нет. Говорит, что не знает.
– Возможно, что так оно и есть. Эти крысы умеют заметать следы. Они действуют, как правило, через посредников, а сами остаются за кадром.
– Ты прав.
– Что надумала делать дальше?
– Дальше? Отца Алексея перевозить на Береговую. Поможешь?
– Прямо сейчас?
– Пообедаем сначала. Заодно попрощаюсь с дядей Пашей, ведь я уезжаю завтра.
– Да-а, – со вздохом сожаления произнес Виталий.
– Ничего. Может, в августе снова нагряну.
– К своему художнику?
– А ты разве против?
– Почему? Я рад за тебя. Жениться бы вам честь по чести. Хочешь, свидетелем буду в загсе?
– Если позовут, то кобениться не стану и твою просьбу уважу.
– Неужто он поматросит и бросит? Да я с ним по-своему, по-мужски поговорю, хочешь?
– Вот уж такой медвежьей услуги мне только и не хватало! Я что тебе, семнадцатилетняя дурочка, что ли?
– Так оно. Но все же не забывай, что у тебя есть старший брат, готовый прийти на выручку в любой момент.
– Не забуду.
– А Инне ты строго-настрого накажи, чтобы не высовывалась, поняла?
– Угу.
– И почему ты двадцать лет назад без нее приехала?
– А ты всерьез влюбился?
– Да чего уж теперь? Ушло наше время.
– Виташа, а ты в самом деле несчастлив с Надеждой?
– Зачем тебе наши проблемы, своих не хватает?
– Да я так, к слову…
– Если честно, то плохо мы живем. С виду и не подумаешь. Все путем, как говорится. В дом всякое добро тащим, как куркули, а в душе пустота.
– Но я слышала, как она ревнует тебя. Значит, любит.
– Разные мы с ней, Танюха. Как черное и белое. Юг и север, поняла?
– Поняла. Так зачем живешь с ней? Да еще и совместное добро копишь?
– По привычке, наверное. Да и хочется, чтоб не хуже, чем у других, было. Дом – полная чаша. А, мать его, дом этот! Зачем он мне, а? Иной раз выть хочется, так опостылеет все. А назад дороги нет. Не исправишь того, что по молодости натворил.
Виталий замолчал. Так и приехали домой в полном молчании.
Дядя Паша встретил, как всегда, радушно:
– Танюша, проходи, милая! Рад тебя видеть. Почему перестала к нам ходить? Обиделась на что?
– Да за что мне на тебя обижаться, дядя Пашечка мой родной? Вот пришла попрощаться, завтра уезжаю.
– На работу пора?
– На нее.
– Ну что ж. Ваше дело молодое. Работайте, пока работается. Придет время, когда всякая работа из рук повалится. Вон я, к примеру, навострил лыжи порядок в сарае навесть, а что от меня теперь толку? Тяжести-то поднимать не могу. Грыжа окаянная одолела. Обедать будете?
– Не откажемся, – ответила за Виталия Татьяна и пошла мыть руки.
Они сели по обыкновению в тени сирени и с аппетитом стали есть уху из свежих окуней. Павел Федорович, уже отобедавший, рассказывал о Николае, который поругался со своей Анжелой и теперь ходит мрачнее тучи. Мол, она пригрозила ему, что не будет ждать его из армии.
– Зачем такое парню говорить? Ему и так не сладко. Ведь на два года скоро забреют. Тем более щас дедовщина проклятая процветает. Замордуют, окаянные, парнишку.
– Ты, батя, поменьше эти бабьи слухи повторяй. Ничего. Колька – парень сильный, в обиду себя не даст. А если что, так я сам приеду, разберусь, понял?
– А ты посмотри, по телевизору что показывают.
– Там много чего показывают. Их послушать, так у нас вместо армии бордель какой-то.
– Ладно. Чего об этом? Таня, я ведь из ума выжил совсем. Забыл тебе рассказать про Авдотью Колчину. Приходила она недавно.
– Да? И что сказала?
– Говорит, напраслину на нашего деда навели и ее, старую, с панталыку сбили. Мол, оговорили Федора Николаича. Не доносил он на ее Гриню.
– Надо же! Кто ей об этом сказал, интересно?
– Я и не спросил. Да она слова не давала вставить. Даром что старая, а трещит, словно сорока на суку. Говорила еще, что расскажет об этом на базаре. Пусть народ услышит. Я ее борщом накормил, пирогами. С собой еще на дорожку дал. Она уж и не готовит себе ничего. Сил, говорит, печку растопить нет.
– Ну, Татьяна, молодец! И здесь добилась своего, – похвалил сестру Виталий.
– Ладно уж, собирайся. Поедем отца Алексея перевозить.
Сначала заехали в магазин за большими картонными коробками. В них удобнее всего домашний скарб перевозить. А потом уж нагрянули как снег на голову во флигель отца Алексея. Сам он в это время был на стройке с рабочими, выполнял подсобные работы, а матушка Ирина с помощницами наводили порядок после обеда. Теперь у них столовались человек десять, если не больше. Матушка заохала, узнав о предстоящем переезде:
– Как же так сразу? Я и не подготовилась, вещи не упаковала…
– А мы на что? – весело возразил Виталий. – Вон сколько коробок привезли, складывай – не хочу!
Матушка побежала к мужу сообщить новость, а Татьяна пошла пока к Андрею посмотреть, как движется его роспись.
Он стоял напротив картины Введения во Храм и задумчиво тер переносицу. На шаги Татьяны даже не оглянулся.
– Андрюша, – тихо позвала Татьяна и остановилась в трех шагах от него.
Он медленно повернул голову и посмотрел невидящим взглядом, как всегда, отрешенным, далеким от всего, что не касалось его работы.
– А? Что ты сказала? – спросил он, впрочем, не нуждаясь в ее ответе.
Татьяна решила помолчать, пока он сам не выйдет из своего «транса». Она села на ящик и стала рассматривать роспись. Ее внимание привлекла маленькая Мария. Девочка смотрела своими огромными глазами на первосвященника, протягивая к нему руки. А тот, слегка склонившись, ласково и одновременно почтительно смотрел на ребенка, также протянув вперед свои руки.
– Тебе не кажется, – вдруг заговорил Андрей, – что ее взгляд слишком взрослый, слишком осмысленный? Я, как это заметил, прекратил дальнейшую работу и вот теперь мечусь в сомнениях. Не знаю, что делать.
От досады он скривился, бросил на стол тряпку, которой вытирал руки, отвернулся.
– Но ведь это не простой ребенок, – попыталась поддержать Андрея Татьяна.
– Я так и знал, что ты это скажешь. Но это лишь слова. Они не меняют моего отношения к росписи. Я вижу, что ничего не получилось. Ничего.
– Погоди, Андрей! Что значит «ничего»? У меня дух захватывает от твоего Благовещения. Да и Введение тоже прекрасно! Одежда, позы, лики – все соответствует друг другу, составляет единое целое, один общий ритм и смысл. Их глаза в первую очередь привлекают внимание. Смотришь в них и как будто ждешь ответа на главные вопросы.
– И что, отвечают?
– Отвечают, – серьезно сказала Татьяна. – А у девочки…
Она встала с ящика, подошла поближе, пристально вглядываясь в лицо ребенка, затем отступила назад, тихо произнесла:
– Это Дашины глаза. А она у тебя развита не по годам. Знаешь, а ведь ты прав, надо исправить выражение глаз. Ведь Марии здесь не больше пяти лет?
– Три года. Но она, как ты сказала, тоже была развита не по годам.
– И тем не менее, чтобы быть в ладу с самим собой, исправь, но совсем немного, чуть-чуть.
– Но как?
– Сделай их более кроткими. Я чувствую, что тут требуется небольшой штрих, одна черточка, и все поменяется.
– Хорошо, я попробую.
– Знаешь что? У тебя замылился глаз. Надо переключиться. Пойдем помогать матушке Ирине? Они переезжают на Береговую.
– Уже?
– А что тянуть? Завтра я уеду, а хотелось бы помочь им обустроиться на новом месте.
– Идем.
Во флигеле уже кипела работа. Виталий с отцом Алексеем вытаскивали наружу мебель, а двое рабочих поднимали ее в кузов автомобиля. Татьяна взялась за книги. Она снимала их со стеллажа и укладывала в картонные коробки. Женщины-прихожанки, помогавшие матушке готовить, тоже не остались без дела. Они упаковывали посуду, часть которой решено было оставить во флигеле. Ведь кормить рабочих все равно придется здесь. Через час все вещи были уложены и поставлены в кузов. В кабину сели Татьяна с матушкой, остальные разместились в кузове, и «ЗИЛ» тронулся в путь.