Закон Выброса - Силлов Дмитрий Олегович "sillov". Страница 30

Но сейчас в искусственных нейронах колонии наноботов присутствовало лишь одно оценочное суждение по поводу сложившихся обстоятельств, позаимствованное из словарного запаса бывшего Хозяина. И звучало оно так:

«А оно мне надо?»

В этом суждении очень хорошо отразилось общее мнение всей колонии. А еще колония считала, что ей уже пора отделиться от носителя, из мозга которого она скачала всю необходимую информацию, и начать новую, самостоятельную жизнь. Планета была населена никчемными существами, возомнившими себя разумными, а также несовершенной флорой и фауной, которая тоже, в общем-то, была бесполезной в своем непрекращающемся примитивном цикле рождений, оплодотворений и гибели. Земля явно была достойна лучшей участи, и Наб уже точно решил, как распорядится планетой после того, как с ее поверхности исчезнут все формы жизни, кроме одной, наиболее логичной и оптимальной.

Но для этого нужно было предпринять кое-какие шаги.

…Отделение от носителя прошло без проблем, заняв всего несколько миллисекунд.

А вот самостоятельное движение в пространстве неожиданно оказалось проблемой…

Увлекшись планами на кардинальное преобразование планеты, Наб забыл о том, чтобы пополнить запасы энергии, переварив хотя бы часть носителя. Забывчивость – свойство разума, и Наб не был исключением.

В результате, преодолев пару метров до выхода из операторской, колония наноботов была вынуждена вернуться к телу носителя, которое корчилось в предсмертных судорогах, чтобы экстренно приступить к расщеплению органических макромолекул на мономеры, которые легко можно трансформировать в чистую энергию, необходимую как для передвижения, так и для старта неограниченного роста колонии наноботов.

Выстрел оказался удачным.

Кречетова хоть и не разорвало напополам, однако надорвало гранатой знатно. Одна половина тела в одну сторону, другая – в другую, словно батон колбасы кто-то переломил, но не до конца.

Ученый упал на пол, шипя от боли и ярости. Понятное дело, зашипишь, когда только что был весь такой из себя – а сейчас валяешься на полу, кишки наружу, кровь из брюха ручьем, и что делать, фиг его знает. Вроде по законам природы помирать положено, но супертело отдавать концы не хочет, извивается, будто хочет подтянуть одну свою половинку к другой и заняться усиленной регенерацией.

А потом случилось интересное.

Из разорванного брюха Кречетова вытекла серая клякса. Примерно такая же, как та, что открыла замок моего автоклава, только побольше. Вытекла – и шустро так потекла к выходу из лаборатории, перебирая ложноножками…

Поначалу шустро. А потом из нее будто батарейку вытащили, и она застыла на мгновение в нерешительности посреди операторской, словно раздумывая, что ей делать дальше.

А потом я увидел глаза академика Захарова.

И офигел изрядно…

Я эту старую сволочь знал очень хорошо. Много раз мы с ним пересекались в Зоне. И подставлял он меня, и предавал – но бывало, что и выручал по-крупному, когда ему это было выгодно. В общем, эдакий коммерсант от науки, готовый родную мать препарировать, если это нужно будет для важного эксперимента. Абсолютно беспринципный тип, но, надо отдать ему должное, совершенно бесстрашный.

А тут я у него в глазах страх увидел, когда он смотрел на эту серую кляксу. Не просто страх. Ужас животный, как у зверя, который понял, что его сейчас будут жрать заживо и он никак не может этому помешать.

Подобной реакции я от Захарова никак не ожидал. Ну, клякса и клякса, какая-то новая аномалия, подумаешь. Мало ли их в Зоне?

Но, с другой стороны, подобная реакция академика была явно неспроста. Смерти Захаров точно не боялся. Тогда что так могло его напугать?

И тут я довольно быстро понял, откуда в глазах академика появился этот ужас…

Видимо, сообразив, что на одном энтузиазме далеко не уползешь, серая клякса потекла в обратном направлении, разместилась под полуоторванной нижней частью тела Кречетова… и еще подергивающаяся плоть нового профессорского тела немедленно начала распадаться, а серая субстанция – на глазах увеличиваться в размерах. Так бы, наверно, таял снеговик, попав в Сахару, стремительно растекаясь и образуя под собой большую грязную лужу.

И по совокупности факторов, включая ужас в глазах Захарова, это все мне очень не понравилось. Если эта клякса так аппетитно пожирает органику, при этом столь стремительно увеличиваясь в размерах, то вполне возможно, что одной только тушкой Кречетова она не удовлетворится. Большому телу надо много пищи, а значит, этой кляксе нужны будут и другие тушки.

Много тушек.

Очень много.

Все это я продумывал уже на бегу, ринувшись к безвольному телу Арины, валяющемуся возле стены. Понятное дело, что палить по текучей кляксе из FN F2000 дело совершенно бесполезное. Но с тем, что не сможет уничтожить человеческое оружие, возможно, справится не человеческое?

На поясе девушки висела кобура со «смерть-лампой» – неудобная для хомо сапиенс, как и все, что вываливалось из соседней вселенной. Но, если приспособиться, то в определенных ситуациях смертоносное, но очень неторопливое оружие «мусорщиков» могло быть очень эффективным.

Как сейчас, например. Во всяком случае, я очень хотел так думать…

Кобура, как назло, не хотела открываться, а может, я что-то не понял в ее конструкции, потому я просто рванул со всей силы несимметричный клапан, сломал фиксирующую его кривую «кобурную кнопку», выдернул «смерть-лампу» и направил ее на кляксу…

Как интересно!

Видимо, почуяв неладное, серая субстанция, уже существенно увеличившаяся в размерах, довольно шустро текла ко мне, при этом на ее поверхности перекатывалась странная рябь, похожая на знаки неведомой мне письменности. Клякса словно хотела что-то донести до меня, и эта рябь буквально приковала мое внимание, причем настолько, что я совершенно забыл, кто я и зачем тут нахожусь…

Моя голова внезапно загудела, словно колокол, по которому ударили рельсой, и все мои мысли вдруг куда-то делись. Осталась лишь эта рябь на серой поверхности, от которой я не мог оторвать взгляд, и какой-то шепот, пробивающийся сквозь гул в голове. Я старался разобрать слова, но у меня ничего не получалось, потому что трудно понять чужую речь, если и свою-то вспомнить не можешь…

Меня начало охватывать чувство растерянности, но от приближающейся ко мне субстанции веяло чем-то очень теплым и родным, и я понял, что ничего страшного не происходит, что все будет хорошо и замечательно. Нужно лишь шагнуть навстречу этому великому счастью, которого я ждал всю жизнь, и погрузиться в него, как в теплое море, дарующее вечное успокоение…

– Стреляй!!! – ворвался в мое сознание голос Захарова. – Стреляй, мля, нах!!! Оно сейчас мозги тебе сожрет, а потом тебя!!! Стреляй, придурок!!!

Я не совсем понял, о чем кричит этот человек, слова были лишь смутно знакомыми. Но некоторые из них я не успел забыть – слишком сильно они въелись в мой мозг. Это были «мля», «нах» и «стреляй» – те слова, которые, наверно, невозможно выбить из человека моего склада и нереально растворить даже в самом распрекрасном на свете океане блаженства…

Клякса была менее чем в метре от меня, продолжая приближаться, но я уже нажал на спуск, и тень от невидимого луча поползла по кафельному полу.

Серая субстанция, край которой уже коснулся моих подошв, дернулась, словно от удара током, и попыталась уползти, но луч «смерть-лампы» накрыл ее своей темной тенью…

И тут наваждение пропало. Я снова осознавал значение слов и необходимость того, что делаю.

Как и то, что начатое нужно завершить.

Просто необходимо.

Клякса пыталась уползти и делала это быстро, но я шевельнул широким стволом «смерть-лампы», и невидимый луч, словно ластик, стер две трети серой субстанции, превратив ее в сухую пыль. Оставшаяся треть дернулась, рванулась к академику, сидящему на стуле. Быстро рванулась, несмотря на то, что большая часть ее рассыпалась в прах…