Дом на берегу лагуны - Ферре Росарио. Страница 35

По дороге домой Баби разразилась потоком брани в адрес профессора Керенски.

– Только через мой труп ты не пойдешь в университет, – сказала она мне. – Я не для того всю жизнь уродовалась, катая сыры из кислого молока и утюжа карамельные десерты, чтобы ты в результате всего «взбивала суфле» среди этих шавок на «Радио-сити».

Подобные строгости меня удивили. Однако я училась в последнем классе школы высшей ступени и была так же упряма, как Баби. Я знала: если захочу, все будет по-моему, и никто не сможет заставить меня поступать в университет, если мне этого не захочется.

Наконец наступили декабрьские каникулы, и мы, используя все свободное время, каждый день репетировали в студии. Репетиции шли успешно, и все были полны энтузиазма. Профессор Керенски был одержим хореографией как таковой, и каждое произведение ставил в собственной оригинальной манере. Нам было не под силу исполнить весь балет целиком, только отдельные сцены, и каждая имела свою сценическую версию. «Лебединое озеро» – балет длинный, и у нас не было балерин, которые справились бы с такими трудными партиями. Андрей передал занятия в руки Тамары и долгие часы проводил, запершись у себя в комнате, сидя на полу и слушая фонограммы балетной музыки.

– Хореография – самое тяжелое испытание, на которое обречен танцовщик, – говорил он. – Движения должны исходить из души, только тогда они станут явлением искусства.

Все вместе мы отправились к портнихе: очень толстой сеньоре, которая жила на улице Виктории, – она сняла с нас мерки. Профессор тщательно проследил за всеми деталями костюмов: он опасался, что короны из бижутерии, крылья из кружевного тюля и особенно нижние юбки из кринолина, которые так любили жители Понсе, будут затруднять движения балерин и сделают девочек неповоротливыми и неловкими. Керенски особо настаивал на том, чтобы у всех лебедей кордебалета в «Лебедином озере» были совершенно одинаковые костюмы. Иначе, когда мамаши исполнительниц будут общаться между собой, а это неизбежно, то начнется: «У вашей девочки пачка должна быть пожестче» – «А у вашей крылышки повоздушнее», – что приведет в конечном итоге к полному разнобою и испортит всю картину.

Профессор Керенски поручил Эстефании партию Одетты, белого лебедя, а мне – партию Оди-лии, черного лебедя. Каждая должна была приготовить костюм лебедя с одинаковым плюмажем. Из-за чего возникли конфликты: плюмажи стоили довольно дорого, а наши родители не хотели очень уж тратиться на костюмы, так что пришлось прибегнуть к поцелуям и уговорам. У обеих были маски: у Эстефании из белого атласа, у меня – из черного, – в виде изящных овалов с прорезями для глаз. Но самый яркий костюм из всех был, конечно, у Тони Торреса в «Жар-птице». Профессор Керенски сам нарисовал его в стиле Марка Шагала, который делал эскизы к балету Стравинского в постановке «Метрополитен-опера». Он состоял из золотистого трико и плаща из красных перьев, который ниспадал с плеч, словно огненный водопад. Золотистая маска с выступающим клювом полностью закрывала лицо. Костюм стоил дорого, но друзья Тони из Мачуэло-Абахо пустили шапку по кругу и помогли его купить.

Первое отделение спектакля – пять коротких сцен из «Лебединого озера». В первой мы с Эстефанией танцевали сольную партию, каждая свою; во второй мы с ней исполняли дуэт; в третьей и четвертой мы танцевали с Тони, а последняя представляла собой трио. В кордебалете участвовали начинающие ученицы, за него отвечала Тамара. В спектакле были заняты все ученицы школы, чтобы все мамы остались довольны. Вторая часть вечера включала балет «Жар-птица», где танцевали только Эстефания, Тони и я. Профессор Керенски поручил мне роль Ивана-царевича, а Тони был Жар-птицей, эта партия содержала множество акробатических элементов. Эстефания танцевала плененную княжну, которую Жар-птица освобождает в последние минуты адажио.

Тони был прирожденный танцовщик. Он не был просто манекеном, в нем сочетались изящество газели и жесткость баскетболиста. Его антраша зависали на расстоянии полутора метров от пола, значительно выше, чем у самого Керенски, и каждый раз, когда он делал гран жете, казалось, что он улетит, как птица, высоко над нашими головами. У него от природы были очень красивые линии, и он так бережно придерживал нас за талию, когда я или Эстефания делали арабеск или пируэт, что нам было чрезвычайно легко их выполнить. Профессор Керенски был одновременно и удивлен, и обрадован данными Тони.

Репетиции в театре начались за две недели до спектакля, и друзья и родители Тони не пропустили ни одной. Они каждый вечер приходили посмотреть на него, и каждый раз, когда Тони исполнял какое-нибудь особенно трудное па, хлопали в ладоши и свистели, будто пришли на баскетбольный матч и Тони забросил мяч в сетку. Несмотря на оглушительный успех Тони, мы с Эстефанией предпочли бы танцевать с профессором Керенски и не могли удержаться от разочарования.

Когда в школе появлялась новая девочка, профессор Керенски обращал на нее особенное внимание, чтобы понять, какое амплуа ей ближе и какую партию она сможет исполнять в спектакле. Эстефания, по его мнению, была романтическая балерина, поскольку отличалась лиризмом и чувственностью. С ее рыжими волосами и белой как молоко кожей ей как нельзя больше подходило танцевать адажио, когда исполнительница кажется фигуркой из снега, которая вот-вот растает в руках партнера. У меня же было амплуа балерины характерной, потому что мой танец всегда был огненно-темпераментным. Мой стиль – это динамика и блеск; мне, с моими волосами цвета гагата и оливковой кожей, больше подходили сарабанды и страстные ритмы Средиземноморья, чем романтические нежности. Я танцевала с такой отдачей, что порой за одно занятие приводила в полную негодность балетные коски. Один раз профессор Керенски мне сказал:

– Мне очень нравится страстность, с которой ты танцуешь, выражая на сцене присущую тебе независимость духа. Надеюсь, ты не потеряешь ее в дальнейшем, потому что это подчеркивает твою индивидуальность.

Он не догадывался, что я танцую с такой страстностью не потому, что оттачиваю какой-то стиль; так я забывала домашние невзгоды.

Всю последнюю неделю перед спектаклем профессор Керенски часами репетировал с Эстефанией, Тони и со мной. Мы были в восторге, что он отдает нам столько времени. Отшумит премьера, но его новаторская хореография отныне будет связана с нашими именами. Мы воспринимали себя как наследие его гения и чувствовали глубокую благодарность. Музыка Стравинского казалась волнами прибоя, который уносил нас в неведомое. Таинство природы звучало в ней и заполняло все вокруг пламенными волнами.

Эстефания часто опаздывала на репетиции, и профессор Керенски, Тони и я начинали без нее. Когда же она наконец появлялась в студии, мы уже заканчивали занятия и спешили домой. Баби всегда приходила за мной, чтобы я не задерживалась, так как дома остывал ужин, а Тони торопился готовить ужин для своей матери, которая не вставала с инвалидной коляски. Тони ездил в свой квартал на велосипеде; я же садилась в синий «понтиак» бабушки Габриэлы, и Эстефания с профессором оставались в студии репетировать.

Наконец настал день спектакля, и около семи вечера мы вышли на улицу Зари с наглаженными костюмами, которые несли на вытянутых руках, чтобы они не помялись. Никого в городе не удивила подобная процессия в такой час – мы шли в черных трико и в розовых балетных тапочках. Понсе – это город, который живет ради зрелищ; люди не пропустят ни одного. И потому каждый дом здесь как маленький театр: на каждом есть балкон, выходящий на улицу. По вечерам обитатели сидят на балконах, болтают и сплетничают или наблюдают спектакль жизни, самый интересный из всех. В тот вечер, когда мы проходили мимо, нам приветливо махали рукой и говорили, что непременно скоро увидят нас в спектакле, который начинался в восемь.

Профессор Керенски не мог оплатить настоящий оркестр, так что музыка была, как говорится, «под фонограмму». Тамара, сидя в оркестровой яме, вручную заводила патефон «Филипс», и звук усиливался благодаря двум рупорам, расположенным по обе стороны сцены и направленным в зал. За неделю были проданы сотни билетов. Почти в каждой обеспеченной семье дочь или племянница учились в студии, так что все высшее общество Понсе было представлено в театре целиком. Профессор Керенски, верный своим идеалам социальной справедливости, дал Тони порядочное количество билетов, чтобы тот распространил их среди своих друзей и родственников, жителей Мачуэло-Абахо, которые хотели прийти посмотреть, как он танцует.