Дом на берегу лагуны - Ферре Росарио. Страница 41

20. Клятва Исабель

После смерти Баби Кинтин продолжал приезжать ко мне в Понсе каждые выходные, но о свадьбе было нечего и думать, так как денег у него не было. В конце лета нам повезло. В Бостоне умерла Маделейне Росич и оставила Кинтину, своему любимому внуку, приличное наследство. Кинтин сразу же сообщил мне об этом, и мы назначили дату нашей свадьбы: ровно через год, в тот же день. Нам нужно было решить, где мы будем жить в Сан-Хуане, и надо было сделать все необходимые приготовления для обустройства нашего домашнего очага. Я решила продать дом на улице Зари, но оставаться с мамой до последнего момента. За неделю до свадьбы я поместила ее в лечебницу.

Кинтин отдал Ребеке все деньги, которые заработал, руководя фирмой «Мендисабаль и компания», и попросил ее купить бриллиант для моего обручального кольца. Ребека пригласила к себе донью Саломе Бегин, сеньору арабского происхождения с пышными руками и подкупающей улыбкой, которая торговала коврами, а также «изящными безделушками» на дому в Старом Сан-Хуане. Донья Саломе достала плоскую коробку, обитую изнутри черным бархатом, на котором сверкали созвездия прекрасных круглых камней, но Ребека выбрала продолговатый, с острыми концами бриллиант, похожий на маленький кинжал. Это было очень неудобное кольцо; оно цеплялось за все: за волосы, когда я причесывалась, за одежду, когда одевалась, и за нейлоновые чулки каждый раз, когда я натягивала их на ноги. Однажды, когда мы с Кинтином играли в теннис, он попал мне мячиком прямо по руке, и бриллиант раскололся надвое. У меня сжалось сердце – плохое предзнаменование, – но Кинтин заверил меня, что его любовь вечна, даже если бриллианты этим качеством и не обладают.

Мы с Кинтином поженились в июне 1955 года, после того как два года были обручены. Венчание состоялось в церкви Сан Хосе в Старом Сан-Хуане: это самая старая церковь на Острове и до сих пор моя самая любимая. Мне всегда нравились ее скромные размеры и место, которое она занимала, ни на что не претендуя, на углу одной из площадей города. Ее строгий фасад в колониальном стиле поднимался в голубое небо, словно волна белого известняка. Там не был похоронен ни один конкистадор; могила Хуана Понсе де Леона находилась в кафедральном соборе Сан-Хуана в нескольких кварталах оттуда, на улице Христа.

Мы хотели устроить скромную свадьбу, только «для своих», но из этого ничего не вышло. Мы с Кинтином составили список приглашенных: мои тетки Антонсанти и мои двоюродные сестры в Понсе, с которыми я почти не встречалась; тетя Ортенсия, сестра Кармиты, в доме которой я останавливалась, приезжая в Сан-Хуан; Норма Кастильо, моя учительница балета, и несколько подруг из Балетной школы Керенски. Среди этих последних Эстефания Вольмер, которая явилась на мою свадьбу в полупрозрачном газовом платье, из лифа которого – цвета герани – весело выпрыгивали ее груди. Эсмеральду Маркес, мою лучшую подругу, мы не пригласили, но она прислала нам великолепный подарок: скатерть из старинных португальских кружев, которую я до сих пор использую во время званых ужинов. Кинтин, в свою очередь, пригласил несколько товарищей по Колумбийскому университету, так же как и своих двоюродных братьев Росич из Бостона, но, к сожалению, мало кто из них мог приехать на Остров.

Ребека настояла на том, чтобы праздновать свадьбу на золотой террасе, и уговорила нас передать ей бразды правления по подготовке торжества. Она дополнила список приглашенных своими кандидатурами, и очень скоро он разросся до размеров официального приема. Ребека пригласила всех своих друзей из высшего общества Сан-Хуана; Буэнавентура – своих приятелей по «Казино» и друзей-дипломатов; Игнасио добавил нескольких друзей-художников. Родина и Свобода тоже не захотели оставаться в стороне и пригласили порядочное количество девчонок и мальчишек подросткового возраста. В конце концов в списке значилось около трехсот имен, и нам не оставалось ничего другого, как любезно согласиться.

Ребека постоянно пребывала в плохом настроении и едва с нами разговаривала; было такое впечатление, что она завидует нашему счастью. Впрочем, мы не думали об этом, нас закружил вихрь разных дел. Я должна была заниматься свадебным платьем и приданым. Тетя Ортенсия великодушно предложила мне платье из тончайшего шелка бабушки Габриэлы, а также ее мантилью из кружева Шантильи. Донья Эрмелинда, мать Эсмеральды, втайне от всех подгоняла и то, и другое у себя в ателье под мой размер. Нужно было также подумать о букете, для которого я выбрала цветы кофейного дерева из имения в Рио-Негро, где у мамы все еще оставался кусок земли, унаследованный от деда Винсенсо. Очень много времени занимала у меня покупка приданого: ночные рубашки, нижнее белье – все должно было быть новым и тонкого вкуса, потому что теперь я надевала все это не только для себя и для того, чтобы мне было удобно, но для того, чтобы порадовать Кинтина и быть всегда для него желанной. Я к тому же должна была вести учет свадебных подарков, которые уже поступали, чтобы потом, после медового месяца, всем разослать соответствующие открытки с благодарностью.

Кинтин был занят не меньше моего. На деньги, унаследованные от Маделейне Росич, он купил красивую квартиру с видом на океан в одном из современных кварталов Аламареса и попросил меня, чтобы я помогла ее обустроить. Мы вместе покупали все необходимое: простыни, полотенца, тарелки, кастрюли, сковородки. Мы купили кое-какую новую мебель, но перевезли много чего и из нашего дома в Понсе. Первое, что я оттуда забрала, были мои книги. Я превратила одну из гостевых комнат в кабинет, достала книги из коробок и расставила их на полках. В гостиной мы поставили диван и несколько кресел, которые много лет назад папа украсил резными маками, ирисами и анютиными глазками. А в столовой нашлось место для одной из его великолепных консолей с мраморной крышкой. Когда мы с Кинтином увидели себя в двухстворчатом зеркале папиной работы, то вдруг впервые почувствовали, что совершенно счастливы. Мы обнялись и поцеловались, будто заключили договор. Иметь собственную квартиру значило для нас в конечном итоге возможность жить своей собственной жизнью.

В день свадьбы мы прибыли в церковь на «роллс-ройсе сильвер-клауд», принадлежавшем Буэнавентуре, который вел Брамбон, одетый в униформу из плотного хлопка. Платье бабушки Габриэлы сидело на мне прекрасно. Кинтин в сюртуке и цилиндре Буэнавентуры был похож на принца из сказки. Ребека двадцать лет хранила и то и другое завернутым в папиросную бумагу, чтобы ее дети надели и сюртук, и цилиндр в день своей свадьбы. Когда мы шли по центральному нефу, я не могла не вспомнить папу, – как бы он радовался сейчас, если бы был жив. Баби тоже радовалась бы моей свадьбе, но только если бы я выходила замуж за кого-нибудь другого. Она не хотела видеть меня замужем за Кинтином.

После церемонии, около шести часов вечера, мы вернулись в «роллс-ройсе» в дом на берегу лагуны на свадебный ужин. Дом выглядел прекрасно. Перила террасы были обвиты гирляндами белых орхидей, а столы поставлены у самой воды. Петра самолично изготовила свадебный торт: трехэтажное сооружение, покрытое глазурью и увенчанное парой сахарных голубков, которые клевали из купели, расположенной на самом верху. Утром Петра позвала нас с Кинтином в кухню и показала нам торт; она хотела, чтобы мы увидели его первыми.

– Любовь – единственный источник молодости, – сказала она, и ее ослепительная улыбка растянулась на пол-лица, будто половинка луны. – Это тот самый секрет, который Ребека так и не сумела разгадать.

Буэнавентура распорядился, чтобы подавали шампанское «Кодорнью» – сорт, который ему привозили из Испании, – и в течение всего ужина официанты в белых куртках и белых перчатках сновали между столами, наполняя бокал то одному, то другому гостю. Игнасио после долгого бормотания по причине нервного напряжения сумел наконец произнести тост за здоровье молодых, и оркестр заиграл «Ты и я», мелодию Мореля Кампоса, под которую мы с Кинтином должны были танцевать. Мы уже хотели было встать из-за стола и выйти на середину, как вдруг у самой террасы показалась целая флотилия лодок, украшенных фонариками из разноцветной бумаги, которые весело подмигивали над черной водой. В лодках сидели люди, они пели и играли на гитарах. Такой была серенада, которую Петра вместе с остальной прислугой заказали в нашу честь.