Дом на берегу лагуны - Ферре Росарио. Страница 56

Ребека жила в убеждении, что Кинтин никуда не годный управляющий. По ее мнению, сын ничего не понимал в торговле. Объемы продаж абсолютно не соответствовали затраченным усилиям; а ведь продукты от «Мендисабаль» были такого высокого качества, что только их и покупали. Ребека высказывала это Кинтину прилюдно и жестоко унижала его.

Кинтин работал как каторжный. Он приходил в офис в шесть утра; в десять шел на пристань наблюдать за разгрузкой товара; в одиннадцать отправлялся на улицу Тетуан, в здание таможни, и платил за поставки, которые только что получил в порту; в двенадцать шел на улицу Ресинто Сур, в Управление испанской торговли, договориться о новых контрактах на поставки с представителями из Европы; к часу дня приходил в Новый шотландский банк, чтобы положить деньги, вырученные с продаж предыдущего дня; в два он на ходу обедал бутербродом с ветчиной и сыром в «Палм Бич» и тут встречался с Хуаном и Калисто, которые возвращались из «Ла Майоркины», ковыряя в зубах зубочисткой.

Однажды, когда все служащие уже ушли, Кинтин обнаружил, что кто-то закрыл снаружи железную дверь склада и ему не выйти. Он стал кричать, но было уже больше семи часов, и никто его криков не услышал. Я ждала его дома до десяти, потом позвонила Ребеке, но та ничего не знала о том, где он может находиться. Я бросилась в магазин, нашла дежурного охранника, и мы вдвоем открыли дверь склада. Кинтин, похожий на пыльного крота, был бледен, с кругами под глазами, – он почти задохнулся от запаха стружки, в которую упаковывали бутылки с вином. Мы освободили его из плена, пропахшего суслом, и отвели домой совершенно измученного. Еще немного, и произошла бы трагедия.

Кинтин понимал, что его эксплуатируют, но не придавал этому значения. Каждое воскресенье, утром, он приносил в дом на берегу лагуны гостинцы для Ребеки – копченый окорок, паштет, швейцарский шоколад – и оставлял все это на столе в столовой, но Ребека ни разу даже не поблагодарила его.

Предпочтение, которое Ребека отдавала Игнасио, всегда было для Кинтина как нож в сердце, но когда Игнасио вернулся жить на Остров, положение ухудшилось. Игнасио окончил университет в декабре 1959 года. Он специализировался по истории искусств, и Ребека хотела после окончания курса подарить ему путешествие по Европе. Не успел Игнасио распаковать чемоданы, как она объявила за ужином:

– Я хочу, чтобы ты поехал в Италию. Теперь ты из первых рук узнаешь то, чему учился по книгам.

– Но ему никак нельзя ехать сейчас, мама, – встревожился Кинтин. – У нас слишком много работы в офисе, и мне необходима его помощь.

Ребека оскорбилась. Она, видимо, считала, что деньги растут на деревьях.

Игнасио любил, когда Ребека баловала его. Он простил ей историю с Эсмеральдой Маркес. Ребеке, со своей стороны, хотелось загладить свою вину. Так как Петре больше не разрешалось готовить для Игнасио его любимые блюда – меренги из гуайабы, нежный свиной шпик и рис в кокосовом молоке, – Ребека готовила их сама. Игнасио наслаждался жизнью холостяка. Он часто встречался со своими друзьями и всегда всех смешил, мне, однако, казалось, что на самом деле ему грустно. Он напоминал мне астронома, который смотрит на мир через искажающие линзы телескопа и все видит не таким, каково оно есть.

Он писал неплохие акварели, но они никогда не казались ему достаточно хороши. Ему нравилось бродить по Старому Сан-Хуану и рисовать крепостную стену вокруг города в сумерках, когда ее окутывает лиловый свет. Но если кто-то хвалил его работы, он смеялся и говорил, что все это ерунда. Если на празднике к нему подходила одна из девушек и говорила, что посвятить себя искусству – значит прожить интересную жизнь, потому что тебя всегда будет окружать прекрасное, Игнасио отвечал, что настоящее искусство всегда состояло, в общем-то, из трагических обстоятельств плюс тяжкого труда и посему не стоит завидовать никакому художнику, кто бы он ни был.

Но что больше всего огорчало меня в Игнасио – это его полная неспособность иметь хоть какие-то убеждения. Если кто-то спрашивал его, какой, по его мнению, должна быть политическая ситуация, наиболее отвечающая интересам Острова, он всегда уклонялся от ответа. Если собеседник говорил о независимости, Игнасио заявлял, что и он так думает. Но если через пять минут в разговор вступал сторонник интеграции в состав США, он точно так же уверял, что и с этим согласен. Игнасио был настолько компанейским, что никому не мог возразить. Вплоть до того, что, когда ему предлагали выпить лимонаду, а он не хотел, он все равно пил, потому что отказаться было выше его сил. Он казался бесплотным, у него никогда не было собственного мнения.

У Игнасио было много друзей из мира искусства, и он часто приглашал их в дом почитать стихи или поиграть на фортепьяно что-нибудь из классического репертуара. Ребека обожала такие вечера и тут же приказывала выкатить «Стейнвэй» на террасу. В таких случаях Игнасио доставал из кармана белоснежный носовой платок и тщательно протирал стекла очков. У него была настоящая мания: все остальное могло оставаться каким угодно, но стекла в золотой оправе всегда должны быть безупречны. Ребека сидела подле него, слушая, как он играет прелюдии Шопена или читает стихи Пабло Неруды, и он казался ей самым красивым юношей на земле.

Игнасио стремился наладить добрые отношения с Кинтином, несмотря на то что поведение брата в истории с Эсмеральдой Маркес его больно ранило. Его любовь к Эсмеральде была всепоглощающей, она заставила его преступить самые строгие семейные законы. Но когда он попытался избавиться от этого чувства, что-то в нем надломилось. Прошло более четырех лет после свадьбы Эсмеральды с Эрнесто, прежде чем Игнасио стал смотреть на вещи по-другому. Однажды он признался Кинтину, что все помнит и считает теперь, что его брат был тогда прав.

– Эсмеральда Маркес мне не подошла бы, – сказал он ему. – потому что из-за нее я терял душевный покой. Твоя пощечина меня отрезвила, ты вернул меня к реальности.

Кинтин просил Игнасио помочь ему в управлении торговлей, и Игнасио стал регулярно появляться в «Ла Пунтилье». Он рано приходил и оставался до пяти вечера, помогая наблюдать за работой в магазине. Но запах сухой стружки, в которую заворачивали бутылки с вином, усугублял его астму, и она раздирала его бронхи, будто дикобраз. Делая героические усилия, Игнасио перемещался по лабиринту магазина с ингалятором в руках, ловя ртом воздух, словно рыба, вытащенная из воды, и периодически нажимая на красную кнопочку, чтобы глотнуть кислорода и облегчить мучения. Но по большому счету это не спасало.

Тогда Игнасио стал работать в конторе. Работник он был добросовестный. Если, например, в какой-нибудь частный клуб заказывали ящик шампанского для свадьбы, он лично проверял, чтобы все бутылки были в отличном состоянии, и проверял их одну за другой. Если какая-нибудь банка спаржи из Аранхуэса казалась ему чуть вздувшейся или слегка покрытой плесенью, он заворачивал в Испанию весь заказ, поскольку не хотел, чтобы его клиенты отравились. Он скучал над бухгалтерскими премудростями, а собирать продавцов и наставлять их, что и как они должны делать, было для него просто невыносимо. Единственное, что ему нравилось, – рисовать новые этикетки для продуктов дома «Мендисабаль», он посвящал этому занятию часы, и они получались все более художественными.

Игнасио придавал большое значение рекламе и настаивал на том, что половина цены продукта определяется его рыночным спросом. Он, например, придумал новую упаковку для копченой ветчины, и ее стали покупать гораздо чаще, чем любую другую. Теперь ветчина из Вальдевердехи была упакована в золотистый целлофан с нарисованными на нем красными маками, которые еще больше подчеркивали нежность розового мяса. Спаржа продавалась в банках, на которых была изображена Пласа-де-Армас, а на колбасных этикетках красовались виды пляжа Лукильо.

Больше всего Игнасио нравилось оформление десертных вин и ликеров. Буэнавентура получал их со всех концов света – иногда в виде эссенции, иногда в порошке, – и в задней части магазина было выделено специальное место, где с помощью воды из-под крана на каждую бутылку приклеивалась элегантная этикетка с надписью «Производство „Мендисабаль и компания"». До прихода Игнасио все десертные напитки продавались в одинаковых бутылках, а именно литровых, в которые разливали ром и которые дешево шли на предприятии Бакарди. Но когда в магазине появился Игнасио, он стал рисовать эскизы красивейших бутылок, которые изготавливал его друг-стеклодув. Мандариновая эссенция, которую привозили с Мартиники, продавалась в изящном сосуде волнистого желтого стекла, которое напоминало апельсиновую кожуру; ликер «Плоды гуайабы» из Сан-Мартина разливали в круглые бутылки цвета гуайабы; «Перечная мята» из Гранады поступала в продажу в сосудах дымчатого стекла, напоминавших листья мяты. На каждую бутылку Игнасио приклеивал этикетку «Сделано в Пуэрто-Рико» вместо «Производство "Мендисабаль и компания"». Кинтину все это очень не нравилось, но, чтобы не вызывать конфликтов, он ничего не говорил брату.