Дом на берегу лагуны - Ферре Росарио. Страница 83

Заметив, как встревожился при этих словах брат, Мануэль решил умолкнуть. Он внимательно пригляделся к Вилли, увидел его поврежденный глаз и шрамы на правом виске.

– Да, единственное, что умеют делать эти свиньи. Они никогда не осмелятся напасть на сильного. Вьют только слабых.

Вилли отпил пива. Ему не понравилось, что брат считает его слабым.

– Я сейчас не собираюсь возвращаться в Институт Пратта, – сказал он, желая сменить тему. – Уже учусь в Университете Пуэрто-Рико, а по вечерам помогаю папе в «Импортных деликатесах». Он отдал мне твой прежний кабинет, там, где на стене висит старый потертый ковер.

Мануэль поставил стакан на стол.

– Не напоминай. Он наобещает тебе золотые горы, лишь бы ты занял мое место. Но «Импортные деликатесы» он не передаст в наследство никому.

– Это не так, Мануэль, – сказал Вилли, пытаясь его успокоить. – Перед смертью Петра сказала мне, что Кинтин решил оставить все свое состояние какому-то фонду, с благотворительными целями. Меня фирма не интересует, я просто хочу помочь папе.

Мануэль ему не поверил. Разозленный, он вскочил, опрокинув стул, и, выбежав на улицу, размашисто зашагал. Через несколько дней Вилли обнаружил на своей «тойоте» листок бумаги, засунутый под «дворник», где было написано: «"Импортные деликатесы" – торговая фирма фашиста! Будешь там работать – пожалеешь».

В эти трудные дни Перла была единственным утешением Вилли. Красота ее несла покой и умиротворение, так что ее имя очень ей подходило. [5] Она была совсем не похожа на Кораль, совершенно не интересовалась политикой. Когда Кораль заговаривала о политике. Перла вставала и уходила из комнаты. Она каждый день приходила в дом на берегу лагуны, чтобы увидеться с Вилли, и рассказывала ему о своей работе – она работала медсестрой в пригороде. Когда она в первый раз увидела скопище хижин, затерянных в лабиринте зарослей, то просто поверить не могла, что среди такой красоты может существовать эта преисподняя. Берега покрывали кучи мусора, везде валялись использованные шприцы, покореженная мебель, драные матрасы, старая резина от проржавевших машин: все было завалено отбросами.

В пригороде было множество беспризорных детей – в большинстве своем дети наркоманов. Родители уходили на целый день, а детей запирали в хижине, бросив на пол что-нибудь из еды. Самолеты, груженные наркотиками, прилетали из Колумбии поздно ночью, кружили над пригородом и сбрасывали пакеты, упакованные в пластик, возле берега лагуны Приливов. Во время прилива волна подтаскивала пакеты почти к самым хижинам, расположенным на берегу.

– Иногда пакеты плавают у самой веранды, – рассказывала Перла Вилли. – В пластиковый пакет вкладывают зажженную лампочку на батарейке, чтобы его было видно в темноте. Перекупщики их собирают, поднимают, загружают маленькие катера и лодки, которые легко лавируют в зарослях, а затем передают их наркоторговцам. Но сами перекупщики тоже употребляют наркотики, поэтому в Лас-Минасе так много наркозависимых. Я несколько раз видела, как они колются. Это похоже на групповой обряд: они пользуются одной и той же ложкой, размешивая героин в воде, одной свечкой, чтобы эту воду подогреть, одной и той же резинкой, чтобы перевязать руку, и той же самой иглой, чтобы уколоться.

В пригороде существовал медицинский диспансер, и Перла после школы работала там каждый день. Это была девушка хрупкого сложения, но с железной волей. Она была похожа на свою бабушку, донью Эрмелинду: не боялась ничего. Перла заплетала волосы в длинную косу, надевала потрепанные джинсы «Ливайс», выгоревшую футболку и бесстрашно устремлялась в лабиринт убогих хижин. Она делала что могла: помогала пациентам диспансера избавиться от наркозависимости, знакомила их друг с другом, чтобы они вместе могли противостоять этому злу. Больше всего у нее болела душа за детей. Случалось, что в диспансер приходила женщина, похожая на скелет, с ребенком на руках, потом оставляла ребенка на полу и уходила.

– Они оставляют их и никогда не возвращаются, – говорила она Вилли со слезами на глазах.

Они вместе ездили в Лас-Минас и помогали беспризорным детям. Однажды привязали лодку возле одной из хижин и увидели, что входная дверь открыта. Перла вошла и на цыпочках по гнилым доскам прошла в глубину комнаты. Там на куче старых газет спал ребенок шести или семи месяцев от роду, худой и грязный. Перла взяла его на руки – он весил не больше, чем мешочек с косточками ящерицы.

– Если бы я была постарше, я бы взяла его к нам домой, – сказала она Вилли. Тот с восхищением смотрел на нее.

За четыре дня до референдума произошла трагедия. Терроризм набирал силу: в Сабана-Сека взорвался автобус с американскими морскими пехотинцами, двое солдат погибли, девять получили ранения. Чуть позднее в университетском городке был обстрелян грузовик внутренних войск. Губернатор Родриго Эскаланте поклялся, что виновников найдут, и приказал Национальной гвардии прочесывать жилые кварталы в поисках независимых. Вооруженные автоматами и винтовками солдаты дежурили в бедных кварталах столицы у входа в каждый дом и осматривали всякого, кто входил и выходил. Однажды у машины Перлы сел аккумулятор, и она поехала из школы в Лас-Минас на автобусе. Она вышла на остановке «Рабочий квартал», где в этот момент завязалась перестрелка между солдатами Национальной гвардии и жителями соседних домов. Шальная пуля попала Перле в висок и убила ее на месте.

44. Похороны Перлы

Эсмеральда и Эрнесто поседели от горя, за несколько дней они постарели на десять лет. Дедушка Лоренсо, Игнасио, папа – все они умерли не своей смертью. Но тут было совсем другое. Перле Устарис было всего шестнадцать лет, ее жизнь, по сути дела, еще не начиналась. Я ездила в больницу и видела ее до того, как тело увезли в похоронное бюро. Эсмеральда убрала ей волосы так, что они обрамляли лицо, и ее кожа, как никогда, отливала прекрасным перламутром. Нет и не может быть прощения тому, кто совершил подобное злодеяние.

Экспертиза показала, что невозможно установить, откуда летела пуля, кто стрелял – жители квартала или солдаты. Эсмеральда и Эрнесто были настолько сломлены горем, что их мало интересовало, найдут виновных или нет, – они могли только оплакивать свою дочь. Но вот Кинтин был в ярости. Он утверждал, что это пуля террористов и что АК-47 прячутся повсюду.

– У тебя нет никаких доказательств, – сказала я, пытаясь успокоить его. – Выстрелить мог любой член банды наркоторговцев, которых полно в Лас-Минасе. – Но Кинтин мои доводы не слушал.

Пока процессия двигалась к кладбищу, Кинтин все повторял, что Перлу убили независимые. Мы стояли вокруг гроба, священник читал заупокойную молитву, как вдруг появилась Кораль. На ней была черная кожаная юбка, едва доходившая до середины бедер, и лакированные ботинки на высоком каблуке. Волосы были распущены и лежали на плечах, словно рыжее облако. Когда гроб стали опускать в могилу, Кораль достала из сумки листок бумаги и начала громко читать стихи: «Зов» Луиса Палеса Матоса, поэта, которым Ребека и ее друзья так восхищались много лет назад. Стихи были прекрасные, что-то о зове смерти, которому мы все подчинимся в конце нашего пути. Но Кинтин усмотрел в этом чтении недостаток уважения со стороны Кораль, потому что Палее принадлежал к независимым.

– Ты не имеешь права здесь находиться, – сказал он Кораль. – АК-47 убили твою сестру, а ты – одна из них. Ты соучастница убийства.

Кораль испуганно посмотрела на него и бросилась прочь.

Однако больше никому из присутствующих не приходило в голову обвинять Кораль в том, что она имеет какое-то отношение к смерти сестры. Не все независимые были террористами: большинство было законопослушными гражданами, которые боролись за независимость мирными методами. Эсмеральда и Эрнесто, например, оба верили в то, что Остров должен наконец обрести собственный путь, но из страха перед преследованиями никогда не выражали своего мнения публично.