Убить фюрера - Курылев Олег Павлович. Страница 30

Перед ошарашенным ювелиром появилось еще несколько чертежей.

— Кстати, — продолжал Нижегородский, — в немецкой Восточной Африке у меня есть хороший приятель. Он разводит страусов. Отныне у вас не будет недостатка в страусиных когтях.

— В когтях?

— Ну да. Вы разве не применяете порошок из толченого страусиного когтя для полировки алмазов?.. Нет? Ну что вы! Это первое дело. — Нижегородский завязал тесемки на своей папке и поднялся. — Я не хочу вас торопить и зайду через два дня. Подумайте. По поводу оплаты, я полагаю, договоримся. В конечном счете меня интересуют только четыре крупных бриллианта и два-три средних. Все остальное можете оставить себе. До свидания.

Через несколько дней Нижегородский и Якоб ван Кейсер подписали договор. Ювелир затребовал на огранку первого бриллианта два года. Во-первых, необходимо было изготовить кучу новых приспособлений для обдирки, шлифовки и полировки. Во-вторых, ван Кейсер намеревался сначала потренироваться на стеклянных стразах и копиях из таких близких по твердости к алмазу минералов, как совсем недавно открытый муассонит.

— А что вы намерены делать с «Фараоном», если все получится? — спросил он на прощание.

— Уж конечно, не стану держать его в сундуке, — ответил Нижегородский. — Я выставлю его на каком-нибудь аукционе, так что ваше искусство увидит весь мир.

— Между прочим, я тут тоже на печи не валялся, — сказал как-то по возвращении Нижегородского Каратаев и достал из ящика своего секретера двойной лист плотной белой бумаги с легким кремовым оттенком. — Вот, посмотри. Да гляди, чернила пальцами не размажь.

— Что это?

— Это сертификат, выданный Августу Максимилиану Флейтеру и свидетельствующий о том, что означенный господин прошел расовое тестирование в клинике профессора Бюргера-Вилингена.

Нижегородский с недоумением взял в руки бумагу и стал разглядывать. Это был большой бланк довольно замысловатой формы, сложностью узорной рамки и других аксессуаров несколько напоминавший ценную бумагу или акцию какой-нибудь угледобывающей компании. Вадим даже посмотрел его на просвет — нет ли водяных знаков. В верхней части, под штриховым изображением аллегорической женской фигуры в боевом шлеме (она олицетворяла Германию), располагались графы, заполненные данными исследуемого. Имя, пол, возраст, рост, вес, группа крови. Далее шло семейное положение, где стояли одни прочерки. Ниже мелким почерком были вписаны многочисленные антропометрические данные: цвет кожи, волос, зрачков, губ, языка, размеры кистей рук, ступней и тому подобное. В особой графе на другой половине бланка, над которой было напечатано изображение человеческого черепа в профиль, шло перечисление каких-то многочисленных параметров с применением латинской терминологии. Внизу находились росписи и большая печать с руническими знаками. В центре печати Вадим разглядел знак свастики красного цвета.

— Это что, какое-то медицинское обследование?

— Это сертификат, удостоверяющий семьдесят шесть процентов расовой чистоты.

— Чьей? Твоей, что ли?

— Ну да. Роберт Бюргер-Вилинген изобрел знаменитый пластометр. Это целый комплекс инструментов для обмеров человеческого черепа. Некоторые из них похожи на обыкновенные штанген- или кронциркули. Но главное в том, что он разработал методику обработки этих данных, на основе которой и делает свои выводы о проценте чистоты.

— Погоди, погоди, — прервал его совсем сбитый с толку Нижегородский, — до нацистов, если я не ошибаюсь, еще лет двадцать, так?.. Так. А тут что, уже черепа меряют?

— А ты как думал? — с нотками превосходства в голосе принялся разъяснять Каратаев. — Что все это изобрели после тридцать третьего? Нацисты, чтоб ты знал, пришли на все готовенькое. Это я тебе как специалист по данной теме говорю. Им только оставалось что-то выбрать и развить, а что-то отбросить. Ты вот вступил в общество «Любителей мопсов». Так туда записывают всех, у кого есть собака соответствующей породы. А, например, в «Германский орден» тебя на порог не пустят без такого вот сертификата, удостоверяющего твою собственную породу.

— А мне туда и не надо.

— Это сейчас не надо. А потом… Впрочем, потом их разгонят те же национал-социалисты. Но это не важно: теория Вилингена и много чего другого, что есть уже сейчас, останется.

— Я так понял, Каратаев, ты запасаешься справками на будущее? — спросил с иронией Вадим, возвращая сертификат.

— Зря смеешься. Как бы потом оказалось не до смеха. Годы идут быстро, Вадим. К началу тридцатых нам еще не будет и пятидесяти. Самый возраст…

— Да ты чего, Каратаев, серьезно? Решил прислониться к нацистам? Не проще ли уехать отсюда к чертовой матери, чем собирать бумажки? И потом… — Нижегородский прищурился. — Что-то не очень ты похож на чистокровку. Помесь чалой с пегой.

— Ну… — Савва положил драгоценный сертификат в ящик секретера и запер его на ключ. — Тут ты прав. Пришлось немного заплатить. Со мной работал не сам профессор (тот, говорят, мужик принципиальный), а один из его ассистентов. У него получилось как раз все наоборот.

— Что наоборот? — не понял Нижегородский.

— Проценты наоборот. Двадцать четыре нордических, остальные — всяких там динарских, альпинских и прочих. С такими показателями в ордене новых тамплиеров, например, можно рассчитывать только на самый низший разряд слуг, да и то вряд ли. Для того, чтобы стать полноправным неофитом, нужно не менее пятидесяти процентов расовой чистоты. Такой впоследствии может сделаться и мастером, если докажет свою полезность новым рыцарям Храма. С моими же показателями я могу претендовать на статус каноника, а в теории даже пресвитера. Стопроцентных же арийцев, Вадим, теперь не сыщешь и среди германских принцев.

— Савва, ты только успокойся, — придвинув стул, сел рядом Нижегородский. — Выпей воды. Принести? Ты ответь: у тебя крышу повредило еще там или уже здесь, после всех этих свалившихся на нас миллионов и алмазов? Какие, к чертям свинячьим, тамплиеры? Их разогнали еще в четырнадцатом веке за то, что они неприлично разбогатели. Какие «Германские ордена»? Когда я говорил, что неплохо бы куда-нибудь вступить, я же не имел в виду всякие секты и ложи. Ну что, тебе мало простых человеческих организаций? Вот Общество трезвости, например. Уверяю тебя, никто не станет там мерить твой череп и подсчитывать проценты. Или вот Немецкая лига фрезеровщиков. Там, наверное, очень интересно. А что ты скажешь насчет Земледельческого союза Верхней Баварии? Я читал на днях об их учредительном съезде. Давай вступим. Купим немного земли, сдадим в аренду, станем латифундистами и уважаемыми бюргерами. Будем жить на природе. А еще лучше: засадим нашу землю виноградом! — Нижегородский от этой мысли даже подскочил. — Черт возьми, Савва, ты только представь: старинный каменный дом под красной черепицей в окружении лесов и полей, рядом ветряная мельница, река, пастухи гонят коров. Август, вечер, жужжат стрекозы, летают шмели. На каменистых склонах под тяжестью гроздьев уже клонятся лозы. Мы выкатываем на берег речушки бочонок прошлогоднего рислинга. Костер, удочка, жареный поросенок. А на праздники в Мюнхен или в Нюрнберг. Знаешь, что такое «нюрнбергский товар»? Игрушки! В этом городе испокон века делают игрушки. А в Дрездене — фарфоровую посуду, а в Мюнхене варят пиво. Как насчет пары кружечек «Левенброя», господин Флейтер? А ты: «каноники», «пресвитеры», «нордическая кровь»…

— Через два года, Нижегородский, начнется Первая мировая война, — буркнул Каратаев. — Слыхал о такой?

— Ну и что?

— А то! — Савва встал и направился промочить горло. Его голос глухо доносился из столовой. — Еще через год твоих коров съедят, а пастухов отправят на Марну и под Верден. Те, кто вернутся оттуда, будут злыми и никому не нужными. Тем временем сочинят Версальский договор, и все тут будут словно пыльным мешком стукнутые. Инфляции, революции, контрреволюции. А потом, пока ты будешь сидеть и пить мюнхенское пиво из дрезденской кружки, придут штурмовики и нацисты. И тебя — чеха Вацлава Пикарта, если ты им так и останешься, — они вышвырнут вон.