Лощина (ЛП) - Халле Карина. Страница 37

Почему он оставил меня с той, кто относится ко мне как к товару, к бушелю, который можно обменять на что-то взамен?

Что-то мокрое капает на руку, и мне требуется мгновение понять, что я плачу. Вместо того, чтобы вытирать слезы, как обычно, я позволяю себе разрыдаться. Падаю на бок на кровати и рыдаю по отцу, сжимая пальцы в кулаки на простынях. Печаль пронизывает меня насквозь. Я скучаю по нему, по его преданности, по его любви. С ним я чувствовала себя в безопасности, которая оказывается, очень сильно мне нужна.

С мамой в безопасности я не буду.

Я чувствую себя такой одинокой, хотя человек, который должен любить и защищать тебя, человек, который должен быть опорой, просто становится тенью.

***

Пару часов спустя Ван Бранты сидят за обеденным столом со мной и моей матерью. Они настояли, чтобы Бром сел на одном конце стола, а я — на другом, как обычно делали мои родители. Это беспокоит меня так же сильно, как и Брома, но сегодня вечером его трудно понять. С другой стороны, когда речь заходит о нем, понимать нечего.

Его родители такие же странные, но по-другому. Я знаю Эмили и Лиама Ван Брантов всю свою жизнь, и они всегда были странными. Я бы списала это на то, что она ведьма, а Лиам — фермер, весь такой безразличный, да и вообще немногословный человек. Их отношения всегда были как у дальних родственников, а не у семьи. В этих частях страны, особенно среди голландских фермеров-иммигрантов, обычное явление, — когда в семьях царит холод и дистанция. Жизнь сводилась к выживанию на новой земле. На детей часто смотрели как на помощников. С ними никогда не нянчились.

И все же родители не заставляли Брома пахать. Бром все равно работал на ферме, отсюда и его крепкое телосложение, но у его отца были деньги, и он нанимал людей для выполнения большей части работы. И они тоже никогда не дружили; они просто как бы существовали. Люди, с которыми он делил дом, не более того. Они были ледяными, но никогда не жестокими. Безразличными, но не злыми.

Сегодняшний вечер ничем не отличается. Все должно быть по-другому. Они должны быть вне себя от радости, обнимать его, возможно, даже плакать от счастья, что он вернулся. Вместо этого они застыли на своих местах и смотрят на него с натянутыми улыбками на лицах, почти не разговаривая, просто наблюдая за ним, иногда за мной.

Единственное ощущение нормальности на этом званом ужине — Фамке. Несмотря на все, что она рассказала мне ранее, Фамке подает жареную тыкву и сало и следит за тем, чтобы все были сыты и довольны, комментируя, как давно у нас не было гостей. Во многом это правда. Когда Мэри только переехала в Сонную Лощину и я проводила с ней много времени, мама пригласила их семью на ужин, но только единожды. Думаю, ее семья была слишком «нормальной» для нас. И, кроме визитов к врачу и к своим сестрам в школе, у моей матери, похоже, нет ни общественной жизни, ни друзей. Несмотря на то, что она всегда поддерживала дружеские отношения с Ван Брантами с тех пор, как исчез Бром, ничего не было как прежде. Только он держал их вместе.

Иногда я думаю, что и сама держалась благодаря Брому. После смерти отца я обратилась к нему за утешением. После того, как он ушел, мне пришлось научиться добывать все самостоятельно (в конце концов, мама не была отличной компанией). Если бы он остался, я знаю, что вышла бы за него замуж, родила детей и стала женой, и никогда не узнала бы, кто я такая.

— Я хочу произнести тост, — говорит мама, поднимая бокал вина. Она смотрит на Брома и тепло улыбается ему. — Как же замечательно, что ты вернулся в Сонную Лощину, Бром. И посещаешь институт. Я знаю, что учеба никогда не входила в твои планы, но теперь, уверена, мы все можем согласиться, что в этом есть большой смысл.

Я фыркаю на это, и мама резко смотрит на меня. Брови Брома почти скрываются за линией роста волос.

— Катрина? — раздраженно спрашивает мама. — Ты хочешь что-то добавить?

Я обмениваюсь взглядом с Фамке, которая лишь едва заметно качает головой, прежде чем поспешить на кухню.

— Забавный выбор слов, — говорю я, прежде чем сделать глоток красного вина. — Потому что все это не имеет никакого смысла. И ты это знаешь. Вы все это знаете!

— Кэт, — твердит Бром своим грубым, тихим голосом, выражение его лица говорит мне не раскачивать лодку. Но меня тошнит от того, что все ведут себя так, будто это нормально.

— Что? Это ненормально! — кричу я, игнорируя его. — Брома не было четыре года, и он ничего не помнит. Он должен пойти к врачу, к психиатру. Если вы хотите использовать колдовство, тогда он должен пройти регрессионный гипноз, обратное гадание, что угодно. А вы просто смирились!

— Катрина, — говорит Эмили, ее рука слегка дрожит, когда она складывает салфетку. — Мы все в шоке, дорогая. Мы знаем, что это ненормально, но делаем все, что в наших силах. Бром вернулся, и это все, что сейчас не имеет значения. Разве это не важно для тебя? Что он вернулся?

Мое сердце замирает. Я умоляюще смотрю на Брома, надеясь, что он знает, как это важно для меня.

— Конечно важно! И я тоже в шоке. Я так долго ждала, но… нужно узнать, что с ним случилось. Должно быть объяснение. Я не могу просто сидеть здесь и не узнать, в чем правда.

Я оглядываюсь. Все смотрят на меня с таким сочувствием, что мне хочется перевернуть стол. Только Бром остается обеспокоенным, сжимая в кулаке нож, его темные глаза сосредоточены на тарелке.

— Думаю, ты проводишь слишком много времени с этим профессором Крейном, — упрекает мама, и Бром резко переводит взгляд на меня. — Всегда хочешь получить ответ на что-то и задаешь слишком много вопросов, упуская общую картину. Я была добра, позволив ему остаться на ночь, но думаю, тебе следует сосредоточиться на Броме.

«Что ты делаешь?» — хочется мне накричать на нее. «Почему ты так говоришь о Крейне в присутствии Брома?»

Я осмеливаюсь взглянуть на него, и он сжимает нож так крепко, что костяшки его пальцев белеют, а в глазах безошибочно читается гнев и предательство.

— Профессор Крейн, — размышляет Эмили. — Я никогда о нем не слышала. Но, возможно, живя в кампусе, Бром тоже сможет с ним познакомиться.

— Бром… будет жить в кампусе? — говорю я. Смотрю на Брома, но в его глазах огонь.

— Да, — говорит мама с самодовольной улыбкой. — Бром переезжает в кампус в эти выходные, — ее улыбка становится еще шире. — И ты тоже.

Глава 20

Бром

Темнота.

Я вижу только темноту. Жгучее. Гнилостное. Черное ничто. Черное все.

В моем сердце горит пламя, темный огонь. Он поглощает все, не оставляя ничего.

«Уничтожь ее», — говорит голос в моей голове, злоба сочится из каждого слова.

«Трахни ее».

«Схвати и трахни».

«Оскверни ее».

«Слушай, как она молит о пощаде».

«Излей в нее свое семя».

«Уничтожь его».

«Просверли дырку в его глазах своим членом».

Трахай его мозги, пока они не полезут у него из ушей».

— Бром, — упрекает отец, стоящий рядом со мной. В голосе слышится страх. В его голосе всегда звучал страх, когда он разговаривал со мной, но сегодня он дрожит. Этого достаточно, чтобы вытащить себя из черной тины, отделиться от жути внутри себя.

От другого мужчины.

От другого «я»?

Смотрю на свою руку. Сжимаю нож. Так крепко, что костяшки пальцев белеют.

Оглядываюсь по сторонам.

Никто не обращает на меня внимания.

Все обращают на меня внимание.

Кэт выглядит ошеломленной. Ее рот открыт. Она расстроена из-за своей матери. Она была расстроена весь вечер. Из-за меня и не из-за меня.

— В смысле, я буду жить в кампусе? — говорит Кэт высоким голосом, полным замешательства. Она все время в замешательстве с тех пор, как я появился.

Появился.

Как будто все это волшебный фокус.

Сначала был в одной руке, затем оказался в другой. Монетка за ухом. Кролик в шляпе.