Ухищрения и вожделения - Джеймс Филлис Дороти. Страница 4
Его маленькое, грустное, какое-то ребячье лицо странно контрастировало с весьма плотной фигурой, делая его похожим на Билли Бантера. [6] Казалось, он постоянно решает трудную задачу, где носить брючный ремень — над брюшком или под. Над — признак оптимистического отношения к действительности, под — явный симптом депрессии. Сегодня ремень опустился куда-то поближе к чреслам, свидетельствуя о пессимистических предчувствиях, которые и подтвердились в ходе последовавшей затем беседы. В конце концов Дэлглиш заявил очень твердо:
— Нет, Билл, я не стану спускаться на парашюте на стадион «Уэмбли» с книгой в одной руке и микрофоном в другой. И не собираюсь соревноваться с диктором вокзала Ватерлоо, читая по радио стихи пассажирам пригородных поездов. Этим беднягам хорошо бы на свой поезд успеть, до стихов ли тут.
— Да так многие делали, это старо как мир. А вот про Уэмбли это вы зря. Даже не знаю, кто вам такое мог наплести. Но послушайте-ка, вот что будет интересно на самом деле. Я рассказал Колину Маккею, и он прямо ухватился за эту мысль. Мы нанимаем красный двухэтажный автобус и ездим по всей стране. Ну, не по всей, а сколько успеем объехать за десять дней. Я попрошу Клер показать вам черновой план поездки и расписание.
— Как автобус партийной предвыборной кампании? — серьезным тоном спросил Дэлглиш. — С плакатами, лозунгами, громкоговорителями и воздушными шарами?
— А какой смысл все это делать, если люди даже не будут знать, что мы к ним едем?
— Ну, если на борту будет Колин, они в любом случае узнают о нашем приближении, и притом очень быстро. Как вы собираетесь добиться, чтобы он хоть изредка просыхал?
— Ну, он же замечательный поэт, Адам. И восхищается вами.
— Что вовсе не означает, что он будет рад путешествовать вместе со мной. И как же вы собираетесь назвать этот автобус? «Поэты — вперед!»? «В стиле Чосера»? [7] А может — «Вирши на колесах»? Нет, пожалуй, это слишком уж в духе Женского Института. [8] Что ж, тогда — «Поэтический автобус»? Это по крайней мере без претензий.
— Мы что-нибудь придумаем. Мне больше по душе «Поэты — вперед!».
— И где же мы будем останавливаться?
— В окрестностях городов, у соборов, в зданиях деревенских советов, в школах, пабах, придорожных кафе — повсюду, где соберется народ. Перспектива просто увлекательная. Мы подумывали о том, чтобы поезд нанять, но автобус гораздо маневреннее.
— И гораздо дешевле.
Костелло пропустил колкость мимо ушей.
— Поэты — в верхнем салоне, напитки и закуски — в нижнем. Стихи читаются с помоста. Реклама на всю страну. Радио. Телевидение. Отправляемся с набережной Темзы. Есть шанс, что дадут эфир на четвертом канале, ну и, конечно, в программе «Калейдоскоп». Мы рассчитываем на вас, Адам.
— Нет, — ответил несгибаемый Дэлглиш. — Даже шарики меня не соблазнят.
— Господи, Адам, вы же пишете все это! Это же вам должно быть интересно, чтоб люди вас читали… ну, хоть покупали бы ваши книги. А люди интересуются больше всего именно вами, особенно после вашего последнего дела, этого берроунского убийства.
— Их интересует поэт, который ловит убийц, или полицейский, который пишет стихи, а вовсе не его вирши.
— Да какая разница, что именно их интересует? И не говорите мне, что комиссар будет недоволен. Эти полицейские байки уже в ушах навязли.
— Ладно, не стану. Но он и в самом деле будет недоволен.
В конце концов, что нового мог он сказать? Он слышал вопросы читателей бесчисленное количество раз и старался ответить на них, как мог, если и без особого энтузиазма, то по крайней мере честно и искренне: «Почему такой тонкий поэт, как вы, занимается ловлей преступников?», «Что для вас важнее — поэзия или полиция?», «А то, что вы следователь, вам помогает или мешает?», «А зачем удачливому сыщику писать стихи?», «Какое из раскрытых вами дел вы считаете самым интересным? А вам когда-нибудь хотелось написать об этом поэму?» «А ваши любовные стихи — они написаны женщине, которая жива или умерла?»
Интересно, думал Дэлглиш, что, Филиппу Ларкину тоже досаждали вопросами о том, как ему удается одновременно быть поэтом и библиотекарем? Или Рою Фуллеру — приходилось ли ему тоже рассказывать, как он сочетает поэзию с юриспруденцией? [9]
— Ведь все вопросы вполне предсказуемы, — сказал он. — Я мог бы наговорить ответы на пленку — это сэкономило бы всем уйму времени и избавило от хлопот. Потом вы эти ответы прокрутили бы с автобуса.
— Ну, это же будет совсем не то. Они же именно вас хотят услышать, вас лично. И вообще можно подумать, что вы не хотите, чтоб вас читали.
А в самом деле — хотел ли он, чтобы его читали? Разумеется, ему хотелось, чтобы кое-кто прочел его стихи. Особенно одна читательница. И, прочитав, оценила. Может, это и унизительно, но так оно и есть. А другие… Что ж, по правде говоря, он хотел бы, чтобы его стихи читали, но чтобы покупали против воли — вовсе нет. Такая сверхчувствительность вряд ли могла прийтись по вкусу издательству «Герн и Иллингуорт». Дэлглиш чувствовал на себе взволнованный, умоляющий взгляд Билла. Так малыш смотрит на вазу со сладостями, которую отодвигают от него подальше. Дэлглиш подумал, что нежелание пойти Биллу навстречу — проявление одной из не самых лучших, но весьма типичных черт его характера. Ему и самому это было не по душе. Ведь и в самом деле нелогично: хотеть, чтобы тебя опубликовали, и не беспокоиться, покупают твои книги или нет. То, что публичное выражение признания, шумный успех, аплодисменты ему неприятны, вовсе не означает, что он совершенно лишен тщеславия. Просто ему легче, чем другим, удается держать это чувство в узде, не давать ему разрастаться. В конце концов, у него есть работа, верная пенсия в будущем, а теперь еще и значительное состояние, унаследованное от тетушки. Так что ему и нужды нет беспокоиться. И, взглянув на себя со стороны, Дэлглиш решил, что находится в положении неоправданно более привилегированном, чем, скажем, Колин Маккей, который скорее всего смотрит на него как на дилетанта в поэзии, да к тому же еще неженку и сноба. И кто же бросит в Колина камень, если это так?
Дэлглиш почувствовал облегчение и благодарность, когда распахнулась дверь и Нора Гэрни, завредакцией поваренных книг, энергичной походкой вошла в кабинет. Она всегда напоминала ему какое-то наделенное интеллектом насекомое; впечатление это усиливали блестящие, выпуклые глаза за круглыми стеклами огромных очков, непременный желтовато-коричневый свитер в поперечный рубчик и остроносые туфли без каблуков. Она ничуть не изменилась с тех пор, как Дэлглиш впервые ее увидел.
Нора Гэрни обрела власть и стала весьма влиятельным лицом в британском издательском деле исключительно в силу своей долговечности (она появилась у «Герна и Иллингуорта» в незапамятные времена, никто и не помнил, когда именно) и благодаря твердому убеждению, что иначе и быть не может. Похоже, что и при новой расстановке сил она по-прежнему будет обладать и влиянием, и властью. В последний раз Дэлглиш виделся с Норой месяца три назад на одном из приемов, регулярно устраиваемых фирмой. Адам не видел иного повода для этих приемов, кроме как заверить авторов, угощая их неизменными винами и бутербродами, что издательство по-прежнему существует, ведет с ними дела и остается все той же старой, неизменной и любимой фирмой. В список приглашенных включали в основном самых престижных авторов из всех издательских отделов — тактический ход, лишь усиливавший атмосферу напряженности и неловкости и мешавший сближению между фракциями. Поэты напивались и становились слезливыми или слишком любвеобильными в зависимости от склонностей; прозаики сбивались в кучку в одном из углов, словно рычащие псы, которым запретили кусаться; ученые мужи, игнорируя и остальных гостей, и хозяев, беседовали между собой, пространно аргументируя каждый свою точку зрения, а кулинары демонстративно, чуть надкусив, откладывали бутерброды на первую попавшуюся горизонтальную поверхность, при этом лица их выражали либо явное отвращение, либо полное боли удивление, а иногда — легкий задумчивый интерес. Нора Гэрни отыскала Дэлглиша в каком-то углу и не выпускала его оттуда, желая обсудить с ним придуманную ею теорию: поскольку отпечатки пальцев каждого человека неповторимы, почему бы не взять их у всего населения страны? Затем ввести эти данные в компьютер и провести исследования с целью выяснить, не являются ли определенные сочетания линий и витков на этих отпечатках показателем криминальных наклонностей? Таким образом можно будет остановить преступность, а профилактика болезни ведь легче, чем лечение. Дэлглиш на это заметил, что криминальные наклонности скорее всего повсеместны, судя уже хотя бы по тому, где и как гости издательства припарковали свои машины, и справиться с данными такого рода будет просто невозможно. Не говоря уже об организационных трудностях и сложностях этического порядка, которые неминуемо возникнут при повальном снятии отпечатков. Следует учитывать и то, продолжал он, что преступность, если считать сравнение ее с болезнью правомерным, как и болезнь, гораздо легче диагностировать, чем лечить. И он даже почувствовал что-то вроде облегчения, когда ужасающих размеров дама-романистка, втиснутая в костюм из цветастого кретона и от этого похожая на шагающий на двух ногах диван, извлекла его из угла, выгребла из своей огромной сумки ком мятых повесток за парковку в неположенных местах и сердито поинтересовалась, что он, Дэлглиш, собирается по этому поводу предпринять.