Ухищрения и вожделения - Джеймс Филлис Дороти. Страница 8

— А вы и не знали, что я могу так, верно?

Потрясенные картиной, ни Адам, ни Элис не услышали почти бесшумных шагов Райана Блэйни, вошедшего в открытую дверь. Он обошел комнату, встал рядом с ними и впился взглядом в портрет, словно видел его впервые. Девочки, как бы подчиняясь невысказанному приказу, окружили отца. Будь они постарше, это инстинктивное движение можно было бы принять за сознательное выражение семейной солидарности. В последний раз Дэлглиш видел Блэйни полгода назад: тот шлепал босиком по воде у самой кромки пляжа, с походным мольбертом, кистями и красками в холщовой сумке через плечо. Адам был поражен переменой, происшедшей с этим человеком. Высокий, под два метра ростом, в драных джинсах и распахнутой почти до пояса клетчатой шерстяной рубахе, в сандалиях, открывавших костистые грязные ступни, он казался просто иссохшим. Его черты словно докрасна раскалила ярость: рыжие волосы и борода растрепались, глаза налились кровью, кожа, туго обтянувшая лицо, покраснела от ветра и солнца. Но под глазами и на высоких скулах синяками лежала усталость. Дэлглиш заметил, как Тереза вложила ладошку в широкую ладонь отца, а одна из двойняшек обняла его ногу обеими руками. Каким бы яростным ни представал этот человек внешнему миру, у его детей не было перед ним страха.

Элис Мэар спокойно сказала:

— Добрый день, Райан.

Ответа она, по всей видимости, и не ждала. Кивком головы указав на портрет, она продолжала:

— Это действительно потрясающе. Что вы собираетесь с ним делать? Полагаю, она вряд ли согласилась позировать вам, и не думаю, что вы это писали по заказу.

— Зачем ей было позировать? Я это лицо наизусть знаю. Выставлю портрет в Норидже, на Выставке современного искусства, в октябре, если сумею его туда доставить. Мой универсал вышел из строя.

Элис Мэар сказала:

— На следующей неделе я собираюсь в Лондон. Могу захватить портрет и завезти на выставку, если вы дадите мне адрес.

Блэйни ответил:

— Как хотите.

В его голосе не было ни тени благодарности, но Дэлглишу показалось, что в нем звучало облегчение. Потом Блэйни добавил:

— Я его упакую, надпишу и оставлю в сарае, где работаю, слева от двери. Свет там прямо над дверью. Можете забрать картину, когда вам будет удобно. И стучать к нам не надо.

Последние слова он произнес почти как приказ, как суровое предупреждение.

Мисс Мэар откликнулась:

— Я позвоню вам, как только выяснятся мои планы. Кстати, вы, кажется, не знакомы с мистером Дэлглишем. Он увидел ваших ребятишек на дороге и решил подвезти их до дома.

Блэйни не сказал «спасибо», но после некоторого колебания протянул Дэлглишу руку, которую тот поспешил пожать. Потом произнес грубовато:

— Мне по душе была ваша тетушка. Она позвонила, когда жене стало худо, и предложила свою помощь, а когда я ответил, что ни она, ни кто другой ничем помочь не могут, не стала больше приставать. Некоторых людишек не оторвать от смертного одра. Вроде Свистуна — удовольствие получают, глядя, как человек помирает.

— Да, — сказал Дэлглиш. — Она никогда ни к кому не приставала. Мне ее очень недостает. И мне жаль, что такое случилось с вашей женой.

Блэйни ничего не ответил, только пристально посмотрел на Адама, как бы оценивая искренность этих простых слов. Потом сказал только:

— Спасибо, что ребятам помогли. — И взял сынишку, сидевшего у Адама на плече. Жест был явно прощальный.

Пока Дэлглиш выезжал по немощеному проезду на верхнюю дорогу, они молчали. Впечатление было такое, как будто их обоих окутала особая атмосфера коттеджа, и необходимо было сбросить чары, прежде чем заговорить друг с другом. Вывернув на асфальт, он спросил:

— Что это за женщина на портрете?

— Мне и в голову не пришло, что вы ее не знаете. Это Хилари Робартс, исполняющая обязанности главного администратора электростанции. Вообще-то вы увидите ее у меня на обеде в четверг вечером. Она купила Скаддерс-коттедж года три назад, когда впервые приехала в эти места. И с некоторых пор пытается выставить Блэйни оттуда. Мы тут все несколько задеты происходящим.

Дэлглиш спросил:

— Зачем ей выселять их? Она что, собирается жить в этом доме?

— Вряд ли. Я думаю, она просто хотела вложить деньги в недвижимость, а теперь собирается продать коттедж. На нашем побережье, даже в таком глухом месте — особенно в таком глухом месте, — дом — это ценность. И в каком-то смысле справедливость на ее стороне. Блэйни говорил, что снимает коттедж ненадолго. Мне кажется, она испытывает к нему неприязнь из-за того, что он как бы воспользовался болезнью жены, ее смертью, а теперь использует детей в качестве предлога, чтобы отказаться от своего обещания и ничего не предпринимать для переезда теперь, когда коттедж ей понадобился.

Дэлглиш был заинтересован и удивлен: Элис Мэар так много знала о делах округи, а он-то полагал, что она человек замкнутый и ее вовсе не волнуют ни дела соседей, ни их проблемы. А сам он? Размышляя о том, продать мельницу или оставить себе и наезжать сюда в отпуск, он думал сбегать сюда от лондонских забот; смотрел на нее, как на нечто экзотическое, удаленное отовсюду, способное дать ему временное укрытие от служебных проблем и тягот литературного успеха. Но насколько мог он, пусть и временный обитатель здешних мест, отрешиться от тех, кто жил рядом, от их личных трагедий, не говоря уже об их званых обедах? Уклониться от соседского гостеприимства довольно просто, надо только набраться решимости, а он умел быть безжалостным, когда приходилось защищать свое уединение. Но менее явные требования добрососедства вряд ли можно отбросить с той же легкостью. Это в Лондоне можно жить совершенно анонимно, создавая свою собственную среду; можно сознательно выстраивать собственный образ, который хотелось бы представить миру. В деревне же человек — существо общественное, ежедневно и ежечасно подвергающееся суду и оценке других таких же существ. Именно так он и жил в детстве и ранней юности, в таком же пасторском доме, принимая по воскресеньям участие в литургии, которая не только отражала, но толковала и освящала сменяющие друг друга времена сельскохозяйственного года. Это был мир, который он покинул без особых сожалений и вовсе не ожидал, что в Ларксокене снова встретится с ним. Но обязанности, налагаемые этим миром и глубоко укоренившиеся в его иссохшей, бесплодной почве, никуда не исчезли. Тетушка Адама, человек весьма замкнутый, вела уединеннейший образ жизни, но даже и она навещала соседей и старалась помочь семейству Блэйни. Он подумал о художнике, недавно потерявшем жену и прикованном к этому захламленному коттеджу за массивной каменной дамбой; о том, как из ночи в ночь этот человек прислушивается к непрекращающимся стонам морского прибоя и ведет счет обидам — реальным или воображаемым, — которые и породили ту самую ненависть, что полыхает в созданном им портрете. Это не могло пойти на пользу ни ему самому, ни его детям. Впрочем, мрачно усмехнулся Дэлглиш, вряд ли это могло пойти на пользу и Хилари Робартс. Он спросил:

— А что, ему хоть кто-то официально помогает с детьми? Ведь ему нелегко.

— Помогают, когда он соглашается эту помощь принять. Местные власти устроили двойняшек в дневную детскую группу. Их подвозят туда почти каждый день. А Тереза, разумеется, ходит в школу. Ездит на автобусе — он подходит к самому переулку. Вместе с отцом они кое-как справляются с малышом. А Мэг Деннисон — она ведет хозяйство у пастора Копли и его жены, живет с ними в старом пасторском доме — считает, что мы должны делать для них гораздо больше, только трудно сказать, что именно. Я-то полагала бы, что ей уже до смерти надоело возиться с детьми, она ведь бывшая учительница. Что до меня, я и притворяться не стану, что хоть что-то в детях понимаю.

Дэлглиш припомнил, как она секретничала с Терезой в машине, вспомнил внимательное личико девочки и преобразившую ее улыбку, и подумал, что мисс Мэар понимает по крайней мере одного ребенка гораздо лучше, чем готова это признать.