Дыхание осени 2 (СИ) - Ручей Наталья. Страница 7

— Открой глаза…

Дергаюсь от огненного прикосновения. Дыхание или поцелуй?

Тянусь рукой назад, но мерный голос успокаивает расшалившиеся нервы раньше, чем мне удается выйти. В нем ни намека на палящее дыхание, тем более — на поцелуй. Лишь отстраненная холодность, что мне гораздо удобней.

— В "моем районе", Злата — это просторечное выражение, и ты, как литератор, должна знать его значение. Помнишь, когда мы познакомились, я хотел привезти тебя в одну из своих квартир?

А мне и память напрягать не нужно. Салон машины тот же, и мужчина, у которого дремала на плече, и голос, запах — все как будто прежние… А я другая. Я не верю, что смогу расслаблено уснуть в его присутствии, и попросить наивно отвезти меня домой, не испугаться, когда исполнит просьбу по-своему. Нет, не смогу…

— Так вот, — выныриваю из воспоминаний под голос Яра, — одна из моих олосаквартир в этом подъезде.

Зачем мужчине, у которого есть необъятный дом, держать квартиры в том же городе? Для шлюх, конечно же, для шлюх. И если бы не моя оговорка, то и меня бы он привез сюда. Премило, и скольких отымел, пока я была в больнице? А скольких обработал, пока с ним жила? Наврал с три короба, что на работе, жена-дуреха все равно не проверит и вуаля, секс на другой жилплощади. А что? Не только смена партнерши, но и обстановки. Противно, Господи, противно, а впрочем, пусть… возможно, в постели его любовницы лучше меня…

— Как видишь, никакой мистики, — заканчивает Яр, и все внутри меня бурлит от его холодности, от ровного голоса. От пряди, что дразнящее ниспадает на его лоб и словно просит, чтобы я поправила ее. От взгляда, за которым целый мир, мой мир, безвозвратно потерянный. От свитера крупной вязки, такого белого, что снег, увидев этот цвет, стыдливо бы окрасился розовым. От брюк, бросающих мне вызов своими стрелками: проверь, такие ли мы острые? От выпирающего кадыка, что искушал не раз язык опробовать его на вкус и жесткость.

Яр говорит, нет никакой мистики, а мне невероятным кажется, что я сижу в одной машине с ним, и время — вспять, хотя я знаю, это только видимость. Кукушку бы сюда, чтобы ответила: как долго я смогу себя обманывать? Когда пора мне освежить рубцы и в бой. Я — мирный воин? Да, была. Теперь я просто воин, даже если мне войны не хочется. Я просто больше плен не перенесу.

И я прокручиваю мысленно последние два месяца, возобновляя злость, вытягивая на поверхность ненависть. Квартира у него здесь! Надо же!

— А где вторая? Случайно не в подъезде через один?! — взрываюсь, но не чувствую облегчения. Гной не выходит, он застывает желто-белым комом в горле. Не верю в совпадения, хотя бывают, вот Макар рассказывал… но здесь не верю. Возможно, дело не во мне, а в человеке на соседнем сиденье. Он так спокоен, когда злюсь, киплю и жажду разозлить его!

— У меня не одна квартира, Злата, — нагло так улыбается, — и если переедешь в другой район, мало ли, после сегодняшнего, не удивляйся, если мы снова пересечемся.

Не удивляться? Да я, мягко говоря, буду в шоке! И главное — ни нотки раскаяния во взгляде, мол, не так выразился, то се. А, может, не осознает, как его фраза выглядит со стороны?

— Очень похоже на угрозу! — замечаю.

— Очень надеюсь, что мне не придется светить все свои тайные адреса, — плюет на мое замечание.

А что если я неправильно поняла, и пусть и маленькая, но есть такая вероятность? Не может ведь он открыто говорить, что куда бы мы с Егором ни съехали, он непременно упадет на хвост? Нет, я не против, если относительно Егора — сын состоятельных родителей, хотят его оберегать, чтобы в случае чего сэкономить на выкупе. Но есть же службы охраны, есть детективы, а если Яр поближе хочет быть из братских чувств, кто им мешает встречаться на его территории? Делиться новостями лучше в большом доме, чем в нашей двушке. Она не для незваных гостей, она домашняя. Я не хочу, чтобы меня выслеживали. Я с детства не люблю повышенного внимания.

— Ну хорошо, — я скрещиваю руки, чтобы не видел, как дрожат, — в каком районе у тебя квартиры?

— Во всех.

— Так не бывает!

— У меня своя строительная компания.

— И что? Твоя компания строит дома по всему городу? А ты вместо того, чтобы продавать квартиры людям, сам их скупаешь?

— Зачем мне покупать у себя?

— А зачем тебе столько квартир?!

— Как знать, когда пригодятся, — и он еще мне усмехается!

С ним невозможно спорить. Я понимаю, я нутром чувствую, что встреча не случайна, но если оппоненту возмущение по боку, эмоции иссякают. Вот и мои так, медленно сходят на нет.

— Послушай, — перевожу дыхание, — я понимаю, ты хотел убедиться, где и как будет жить твой брат.

— Действительно понимаешь?

— Да, — говорю искренне, — я понимаю, хотя Егор и считает, что он тебе безразличен.

— Вот как?

Не собираюсь я его утешать. Саму бы кто-нибудь обнял, наврал, что худшее пережила, и теперь меня ждут лишь прогулки по радуге, а я поверю, и без страха вновь пройдусь по расколотым кирпичам.

— Да, я считаю нормальным узнать все возможные детали, если близкий тебе человек уходит жить к постороннему.

— Вот как…

Заклинило его на этой реплике, что ли? Хотя одна и та же фраза по-разному звучит; к примеру, сейчас Яр кажется расстроенным. Но с чего? Я для Егора посторонний человек, а вот люблю как своего, но это пусть останется между нами. Бывает так, все вроде бы логично и косноязычием сейчас я, как ни странно, не страдаю. Доступно говорю, и связно.

— Но, пожалуйста, — а здесь еще и проникновенно, — давай ты перестанешь маячить у меня перед глазами. Дом — это место, в которое хочется возвращаться, а если я постоянно буду видеть тебя…

Молчит, и даже, кажется, не моргает. Лишь жилка на виске пульсирует. Минута? Две? Как много пробегает мимо в ожидании. Боюсь пошевелиться, а под темным взглядом и вовсе статуей оборачиваюсь.

— Я услышал тебя, Злата.

— Правда?

И отмираю после кивка. Но что-то в его фразе не дает мне расслабиться, что-то неуловимое.

— Услышал и понял? — переспрашиваю.

— Да.

— Услышал, понял и так и сделаешь, как я прошу? — недоверчиво уточняю.

— Пока только первые два пункта, — усмехается.

Я так и думала, что будет подвох! Набираю воздуха побольше, чтобы выплеснуть накипевшее, но вдруг его ладонь проплывает в миллиметре от моих коленей, и… я сдуваюсь, как проколотый шарик, даже вроде бы издаю тихий писк. Но Яр не прикасается, достает из бардачка толстый журнал и обыкновенную шариковую ручку, кладет на панель, передо мной.

— Автограф дашь?

Мое удивление поднимается еще на несколько пунктов, ладошки чешутся прикоснуться к журналу — там моя сказка! А я еще не видела ее, так хочется пробежаться по буквам, наверное, украшенным картинками, а даже если и нет, даже если на серой бумаге, все равно любопытство зудит. Но я нахожу в себе силы не только не потянуться к журналу, но сделать вид, что вижу его в сотый раз и вообще.

— Я распишусь на документах о разводе, — бросаю небрежно, с толикой презрения, как я надеюсь.

— Ах, да, мы собираемся разводиться, — и слышен мне вопрос, а не утверждение.

— И ты при этом делишься деньгами! — мстительно добавляю.

Ну это-то должно его разозлить?! А он так смотрит, словно я на исповеди и он за все прощает на сто лет вперед. Но я хочу, чтобы он разозлился!

Мне надо, чтобы разозлился!

Ну же!

— Да, — мягко улыбается он. — Я дам тебе денег.

Он даст мне денег… Благодетель нашелся! Нет, не могу больше! Ненавижу! Я мысленно подкрадываюсь к его шее и сдавливаю, сдавливаю, заходясь в крике… Отбрасываю наваждение. Он жив. Он улыбается мне, и его улыбка ударяет в сердце, становится так больно, что если не отдать другому, не выдержу, забуду месть, себя, забуду все, что не могу простить.

— Жду-не дождусь, когда увижу, во сколько оценил смерть моего ребенка!

Я хлестко бью — осознаю по каменному лицу Яра, с которого как будто медленно сползает грим, улыбка тает, взгляд пустеет, и я впервые вижу на щеках трехдневную щетину, и две морщины, рассекающие лоб, а кожа его модно-бронзового оттенка оборачивается серой, безжизненной. И сам он словно исчезает. Вот оболочка, на соседнем сиденье. А Яра нет.