Тайны Далечья - Юрин Денис Юрьевич. Страница 8

Вот как-то раз, прямо среди бела дня пожаловал к омуту добрый молодец. А день был летний, яркий, солнышко так разыгралось в небе, что лучи проникали сквозь самую густую листву, и даже Михрюткин омут, который звали в народе Черным, сверкал и переливался в солнечном свете подобно огромному драгоценному камню. Михрютка такие у Царя лесного видел да у вельмож, изредка в лес забредавших. Дед Онуфрий в соседнем болоте на кочке грел старые косточки да болтал с лягушками. Квакушки и принесли ему весть, что бредет по лесу гость незваный, а им о том сорока натрещала. Сороки везде летают, все видят. А бывает, и ведьма какая сорокой обернется, любопытные они, словно птицы. Дед закряхтел недовольно, поерзал на кочке, в затылке почесал, снова покряхтел и кликнул Михрютку. Лень было старому двигаться, а гость небось к омуту нацелился, так пусть хозяин его и встречает. Как удалось молодцу забраться так далеко в чащу? Скорее всего, погожий летний день тому виной. Кто из жителей лесных по делам разбрелся, кого разморило на солнышке, как вон деда Онуфрия. И лапой шевельнуть им лень. Как бы там ни было, да только добрался незваный гость до Черного омута.

Одет был молодец богато, но не по погоде. Кольчуга на нем новехонькая, на голове шлем; меч, как полагается, у пояса. А вот коня где-то потерял. Потому и запыхался так, попробуй-ка в жаркий день в полном облачении по лесу бродить да сквозь бурелом продираться. Хотя конь тут и не пройдет, так что, возможно, воин молодой и до леса пешком шел. Михрютка молодцу посочувствовал, хотел было уж спросить, что за нужда его в лес привела, да не успел. Как бухнется молодец в омут, ясно дело, сразу камнем на дно пошел. Что уж тут поделаешь? Кто ж в кольчуге да при мече ныряет? Вытащил его Михрютка, доставил к Лесному царю, как положено. Царь как глянет на добра молодца да как нахмурится, аж на солнце тучи набежали. И давай Лесной царь Михрютку ругать, на все лады чихвостить: «Что же ты, такой-растакой наделал, сына царского угробил! Теперь людишки воевать захотят, спокою нам не будет, лес разорят, а уж по деревням и вовсе не сунешься!» Хотел Михрютка возразить, что не виноват он, сам де царский сын в омут бросился, и откуда же знать омутнику простому, что за важный гость к нему пожаловал, да не слушает его Лесной царь, знай себе, ругается. Смекнул тут омутник, что неспроста- владыка гневается, есть, видать, тому причина. Стоит он, молчит, глаза потупил, с владыкой не спорит, ждет, что далее будет. Лесной царь тем временем успокоился малость и спрашивает Михрютку: «Ну, и что делать думаешь?» Тот и предложил царю оживить парня. Велика царская власть, а могущество Лесного царя и того больше. Коли не хочет он добра молодца в свои слуги взять али к делу какому приспособить, отчего бы не вернуть его туда, откуда пришел. «Дело говоришь, – покивал владыка лесной, – но просто оживить мало, он к твоему омуту за помощью пожаловал, а что получил? Вот тебе мое слово: быть тебе у этого человека в услужении, пока ты ему в горе не поможешь да самое заветное желание не исполнишь. А теперь ступай с глаз моих».

Расстроился Михрютка аж до слез, но как тут быть? С владыкой лесным не поспоришь, а то будешь пеньком трухлявым век вековать, пока не сгинешь. Вот она, судьба Михрюткина несчастливая, опять за свое взялась. Забрал он царевича, владыкой оживленного; наказал деду Онуфрию за омутом приглядывать, пока сам домой не вернется, и собрался в дальний путь. Посмотрелся в зеркало водяное, головой покачал – нет, негоже в таком виде царевичу служить, мордочка зеленоватая, пятачок перламутровый, словно раковина, меж пальцев перепонки. Кинулся о сыру землю, обернулся добрым молодцем, вот так-то оно лучше будет. Царевич, видя такие чудеса, вовсе дара речи лишился. Так и молчал, пока из леса не выбрались. Михрютка же решил царевича попусту не тревожить, парню и так досталось. Прочел потихоньку заклинание бабкино тайное, самое любимое, и все мысли царевича у него на лбу проступили, словно написанные, только читать успевай. Бабку-то Гапу из-за этого умения в лесу сильно побаивались, не было возможности от нее что-либо утаить. Шел себе Михрютка, шел, на царевича поглядывал и вот что узнал.

Царевич Матвей был третьим, самым младшим сыном царя Симеона. Царство у Симеона крохотное, делить там нечего, по наследству оно, понятно дело, к старшему сыну перейдет. А младших решил мудрый царь пристроить, поискал по соседям, у кого одни дочери и на выданье. Сначала среднего женил, а теперь и младшенького черед подошел. В соседнем царстве у царя Миколы как раз две дочери на выданье, Варвара да Василиса. Только вот незадача вышла, царь Микола уперся: пока старшую дочь замуж не выдам, к младшей сватов не засылать. А Матвей-то с младшенькой Василисой с самого детства дружил. А потом они полюбили друг друга. Василиса красавицей писаной выросла: стройная, как березка, глаза синие, будто озера лесные, брови соболиные, коса цвета спелой пшеницы в руку толщиной. Нрава приветливого, слова лишнего не скажет, зато улыбнется, как жемчугом одарит.

Старшая же дочка росту невеликого, зато характеру вздорного, спорит со всеми, на возраст да чины немалые не смотрит, иной раз и батюшке царю поперек слово молвит. И видом-то она в батюшку пошла: глаза зеленые, что вода болотная; рыжие волосы все норовят из косы выбиться, на носу веснушки костром полыхают. Огонь-девка, одним словом. Кто же на такой жениться захочет? Тем более зная это чудо аж с самого детства. Но царь Симеон твердо решил: раз должна Варвара первой замуж выйти, стало быть, жениться Матвею на Варваре, и точка. Матвей уперся и ни в какую. Кто знает, до чего бы их спор дошел, кабы не посватался к Варваре принц заморский. Счастливый Матвей уж начал к свадьбе готовиться, да тут новая напасть приключилась: похитил Змей Трехглавый, Чудо-Юдо поганое его нареченную.

Тут покрутил Михрютка головой, трудно стало мысли царевича читать, уж больно путаными они были, одни переживания да страдания. А что у царевича за горе да какова мечта заветная, понятно уже. Теперь поскорее бы мечту его исполнить да обратно в свой омут тихий, пока его обитатели без хозяина не разболтались совсем. Вот присели они отдохнуть, омутник и говорит:

– Так кто же твою невесту похитил? Змей Трехглавый али Чудо-Юдо?

– А разве это не одно и то же? – удивляется царевич.

– Вовсе нет, – поясняет Михрютка, – ежели Васька, то бишь Змей похитил, то идти нам вон к тем холмам, там пещеры его, да и драться вряд ли придется, разве что самую малость. А вот если Чудо-Юдо… У этого красавца характер дюже вредный, да и жить он подолгу на одном месте не любит, поискать его придется.

Подумал царевич и говорит, что Змей Василису похитил, так ему царь Микола сказал, а уж про Чудо-Юдо у него к слову вырвалось. И пошли они к пещерам змеевым.

– А почему же ты, царевич, в омут бросился? – спрашивает Михрютка. – С горя, что ли?

– Что я девка, с горя топиться? – обиделся Матвей. – Силушки прибавить хотел.

– А что ж доспехи-то не снял?

– Дак Настасья не велела.

Жена царя Миколы померла рано, жениться снова он не захотел, вот Настасья, жена воеводы Аникея ему по хозяйству и помогала, слугами управляла, мамками-няньками командовала да за царевнами приглядывала. Знал Михрютка эту Настасью, была она колдуньей и по слухам доводилась даже родней, правда дальней, Лесному царю. Странный же, однако, совет дала она Матвею. Ладно бы такое сказала бабка деревенская, неграмотная, а уж колдунья-то – женщина образованная. Хотя трудно понять ведьму, всю жизнь среди людей прожившую, к тому же и ведьмой-то была она лишь наполовину.

Дошли они до пещер, велел Михрютка царевичу уши заткнуть да как свистнет молодецким посвистом, аж ветер пронесся, деревья молодые к самой земле пригнуло, а холмы окрестные содрогнулись. Выскочил из пещеры Васька-змей, ругается: кто ж это, мол, такой смелый выискался, его жилище рушить? Вышел тут вперед Матвей-царевич, руку на меч положил, ну, ни дать ни взять богатырь, только головой потряхивает да говорит излишне громко. Видать, от посвиста Михрюткиного ему уши-то заложило. Прокричал царевич Ваське, чтобы он такой-сякой царевну отпустил, Васька в ответ на него огнем дыхнул, не сильно, так, для виду. Одна голова грозно смотрит, черный дым в небесную синь пускает, а две другие потихоньку ухмыляются. Царевич отскочил с перепугу, а Васька над ним еще пуще издевается, на честный бой вызывает. Какой уж тут может быть честный бой, когда противник тебе не ровня? Матвей-то по сравнению с Васькой – что дите малое, неразумное. «Не нравится мне все это, ох, как не нравится», – подумал Михрютка, вздохнул тяжело, подошел к царевичу, подул на него тихонько, пошептал что-то себе под нос да и говорит Матвею, чтобы тот на бой шел смело, ничего не боялся. Кроме огня, нет у Змея оружия, а огонь царевичу не страшен теперь. Васька-то дружка не признал в человеческом обличье, конечно, пригляделся, так узнал бы, но кто ж к слугам-то приглядывается? И настал Михрюткин черед ухмыляться.