Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен. Страница 13

На тридцатый день на кладбище собрались родственники и друзья, а также те, кто почему-либо пропустил похороны, и, хотя день был дождливый и все стояли, сжимая в руках зонты, во время церемонии не упало ни капли. Все стояли молчаливые и притихшие, один из ее коллег по школе произнес теплую надгробную речь, и люди почувствовали какую-то необычную близость друг к другу. Памятник уже стоял на своем месте, и Молхо слегка пожалел, что на нем написаны только ее имя и даты рождения и смерти, но виной тому были дети, которые боялись всего фальшивого и сентиментального. К своему изумлению, он увидел среди собравшихся и свою знакомую юридическую советницу, которая пришла с одним из сотрудников, — она была в голубоватом дождевике и элегантном костюме, в руках у нее были зонт и букет цветов, и он слегка покраснел, почувствовав, что у него почему-то перехватило дыхание: наверно, она пришла посмотреть на его семью — на его мать, на тещу и на детей, но все равно, ее появление здесь, с этим букетом, при том, что она вообще не была знакома с покойной, да и с ним самим имела только поверхностное знакомство, — это неожиданное появление показалось ему чем-то дерзким, как будто она решила обнажиться перед ним прямо здесь, посреди могил. Церемония закончилась, и он был потрясен и растроган, увидев, как она рассыпает свои цветы на могиле его жены, и поэтому потом, когда проходил мимо нее, поддерживая под руку свою с трудом ковыляющую мать и то и дело останавливаясь, чтобы пожать руки и произнести пару слов, он на минуту задержался и тепло ее поблагодарил, и она сначала смутилась, но затем произнесла: «Мы представляем здесь все наше министерство», — и при этом подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза, так что у него снова перехватило дыхание, и он растерялся, бормоча что-то невнятное, но тут же собрался с мыслями и произнес: «Мне очень дорого ваше присутствие, я вам очень благодарен, поверьте». В машине теща спросила его: «Кто это?» — и он объяснил ей, кто эта женщина, и теща сказала: «А, это та самая вдова!»

Теперь он уже понимал, что сближение с этой женщиной — только вопрос времени, и все время размышлял про себя: не слишком ли скоро? готов ли он к этому вообще? и какие требования она предъявит ему в постели? Он уже много лет не лежал с женщиной, не слишком ли она спешит? Он попытался осторожно собрать более подробные сведения о ней, и знакомые охотно и не чинясь удовлетворяли его любопытство, но оказалось, что в целом они знали немногим больше, чем он сам, если не считать ее служебного положения. Он всегда был уверен, что она выше его лишь на одну ступеньку служебной лестницы, но, к его изумлению, выяснилось, что разрыв между ними составляет целых три. Каким образом она так преуспела, кто это так быстро ее продвигал? Как-то вечером он остановился возле ее дома на Французском Кармеле — скромное здание, построенное еще в начале шестидесятых, с четырьмя квартирами, — бесшумно вошел в подъезд, прочел имена на почтовых ящиках, чтобы представить себе, кто ее соседи, не увидел ни одной знакомой фамилии, но выяснил, что один из них — врач-терапевт, и это ему почему-то понравилось. Он походил еще немного вокруг, разглядывая старые мусорные ящики, травяные лужайки и маленький садик — все это показалось ему сильно запущенным, и у него возникло впечатление, что ее домовой комитет не очень-то энергичен. Они работали в разных отделах, и, поскольку он пока еще хотел немного отсрочить их новую встречу, ему достаточно было закрыться в кабинете и поменьше выходить в коридор, где он мог ее встретить, — он даже в буфет не ходил, тем более что после смерти жены заметил, что белый батон, который он ежедневно покупал а булочной, теперь никак не кончается, и поэтому стал готовить себе два больших бутерброда и термос кофе вдобавок. Куда мне спешить!

И вдруг у него оказалось много свободного времени, и тогда он понял, как занят был болезнью жены, сколько часов проводил в беседах с ней и с ее гостями, какое количество текущих, непрерывно сменявших друг друга дел приходилось ему решать и как трудны были эти решения, в какой постоянной готовности находился он и днем, и ночью, как всегда напряжен был в предчувствии того неизвестного, что было уготовано ему, — и утром, и на работе, и во время телефонных разговоров с ней, и в ходе долгих бесед наедине с врачами и медсестрами. Он был героем драмы, двигавшимся по сцене, в центре которой возвышалась большая больничная кровать, драмы, в которой он играл главную роль, шептал, кричал и плакал, потому что ей и впрямь удавалось доводить его до рыданий. Он вдруг начал тосковать по тем минувшим дням, и эта тоска наполняла его сердце теплом. Потому что сейчас все кончилось, и декорации убраны, толпа друзей покинула зал, да и сама сцена превратилась в кучу досок, и перед ним открылось время — утомительная и пустая протяженность, напоминавшая дорогу в пустыне, тонущую в оранжевом мареве. Он возвращался домой после обеда, ложился ненадолго отдыхать, потом поднимался, шел в небольшой продовольственный магазин недалеко от дома или заходил в банк, проверял состояние своих акций и переводил деньги со счета на счет, еще немного гулял и возвращался послушать музыку, но почему-то музыка на кассетах стала казаться ему пресной; дочь раздобыла ему книгу Джейн Остен в ивритском переводе, «Гордость и предубеждение», и он начал медленно погружаться в историю английской семьи с ее пятью дочерьми, размышляя про себя — вот и я совсем как Лиз и Джейн, меня тоже пора женить, но предварительно нужно было выяснить, как возродить в нем желание, чтобы он не провалился на экзамене. Он подумывал, не купить ли ему какие-нибудь дешевые журналы с фотографиями обнаженных женщин, а пока листал их в магазине, с холодным отвращением разглядывая слишком уж идеальные женские формы. К тому же еще розоватые.

В конце концов он решил пойти в буфет, в надежде встретить там свою советницу, но она не появлялась, как будто вообще исчезла. Тогда он начал искать какой-нибудь повод повидать ее по работе, но боялся, что повод покажется ей слишком надуманным. Он хотел рассмотреть ее как следует, поближе, чтобы решить, подходит ли она ему вообще. Хорошо было бы заглянуть в ее личное дело — там хотя бы указано, сколько ей лет. Женщины, правда, и в личном деле порой маскируют свой возраст, но все-таки не намного. Ему казалось, что ей за сорок, но вполне могло быть, что и под пятьдесят, если не больше. И хотя в душе он был согласен с покойной женой, что лучше избегать слишком молодых женщин, ему не хотелось иметь дело и со слишком пожилой. Ведь мне не к спеху, все повторял и повторял он про себя, однако, несмотря на это, снова и снова заглядывал в буфет и в конце концов действительно встретил ее там. Она сидела в окружении нескольких своих подчиненных, и он хорошенько рассмотрел ее со спины, у нее были прямые стриженые волосы, слегка красноватого отлива — разумеется, крашеные, он знал этот медный оттенок, когда-то он сам помогал жене готовить соответствующий раствор, когда она красила себе волосы, — до того, как надела парик. За окном стоял серый осенний день, она говорила решительно, энергично помогая себе руками, у нее был приятный овал лица, хотя он заметил на нем немало морщин, а глаза были небольшие, узкие, почти китайские, и вообще в ней было что-то беличье. Проходя мимо, он приветливо кивнул ей, но она не ответила, как будто не заметила, — может быть, она близорука? Он пил крепкий черный кофе, удивляясь, неужто она так увлечена разговором, что даже не припоминает его. И вдруг она его узнала, мило улыбнулась в знак приветствия, но не поднялась, а продолжала говорить, и тут он подумал, что если она вдовеет уже три года и не торопится искать нового мужа, то с какой стати торопиться ему? И вдруг почувствовал, что крепкий кофе слишком возбудил его и теперь он, пожалуй, не заснет после обеда.

Потому что у него все еще сохранялись некоторые привычки, выработанные при жизни жены и трудно поддававшиеся переменам, — тот же дневной сон, например. Может, не стоило так уж строго придерживаться этой привычки? Ведь тогда он спал как бы впрок, чтобы набраться сил для безумного, обрывочного сна ночью. Да и жена заботилась, чтобы он поспал днем, это было самое приятное время дня — Молхо лежал возле нее, завернувшись в одеяло, окруженный тишиной, в послеполуденной полутьме, и даже ее болезнь казалась ему в эти часы какой-то далекой и не такой уж опасной. Сейчас он пытался вновь найти сладкий вкус того сна, но напрасно — время его послеобеденного отдыха становилось все короче, сам этот отдых утратил свой прежний смысл, и он просыпался через каких-нибудь пятнадцать — двадцать минут, раздраженный и вялый. И хотя он приходил домой рано, чуть ли не в час дня, вернуть былые сны ему никак не удавалось.