Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен. Страница 19

После обеда он попытался вздремнуть, но уже через десять минут проснулся, встал, принял ванну и потом позвонил теще, чтобы договориться, когда он за ней заедет. Ему показалось, что в ее голосе слышится какая-то неуверенность, она почему-то спросила, не простужен ли он, но он сказал: «Нет, чего вдруг?» — и тогда она объяснила: «У тебя какой-то простуженный голос», и он снова повторил: «Нет, абсолютно ничего такого», но она все же выразила сомнение, стоит ли ему выезжать из дома в такой дождливый день, и он сказал: «Почему бы нет?» — но ему все еще казалось, что она как-то колеблется, и наконец она призналась, что не успела приготовить к ужину свои всегдашние вафли. «Но это же совершенно не важно! — сказал он и, чтобы уговорить ее приехать, добавил: — Ведь на следующей неделе Анат уже не будет». В конце концов они сговорились, и он, по уже образовавшейся у него привычке, приехал заранее, немного постоял в вестибюле, глядя, как арабские служители готовят маленькую синагогу к молитве, потом долго изучал меню, лежавшее на одном из столов в полутемной столовой, снова смотрел на чистых и аккуратных стариков, отдыхавших с немецкими иллюстрированными журналами в руках и явно довольных усилившейся снаружи грозой, и под конец, вспомнив о тех, кто умирает здесь на пятом этаже, опять подумал, под каким бы предлогом все-таки проникнуть туда.

Но тут звякнул лифт, и теща вышла из дверей, закутанная в большую старую шубу. «Тебе действительно не стоило выезжать в такой вечер», — сказала она, но он решительно запротестовал: «Так мы с вами никогда не встретимся». И она улыбнулась — они оба знали, что болезнь одарила их общими секретами, которые осели и запечатлелись в их памяти, и теперь их объединяла прочная связь, которая не требовала словесных подтверждений, хотя теща, кажется, все еще иногда подозревала, что он заботится о ней только по просьбе покойной жены. Старики поднялись ей навстречу и обратились к ней по-немецки — наверно, пытались отговорить ее выезжать в такой дождь, — но Молхо уже открыл зонт и, взяв ее под руку, сказал: «Я могу понести вашу палку», на что она ответила: «В этом нет никакой нужды», — и оказалась совершенно права, потому что палка преспокойно висела у нее на руке все время, пока он вел ее к машине, пробираясь между лужами. «Как прошел концерт?» — вдруг спросила она, когда они уже отъехали, и он сначала растерялся и сильно покраснел, но потом сказал: «Прекрасно. Гайдн был исполнен великолепно, и „Времена года“ Вивальди тоже были сыграны безукоризненно». — «Кто это был с тобой, Омри?» — «Нет, я был один», — сказал он. Оказалось, что старики — владельцы магазина оптики, которые донесли на него, ошиблись, решив, что сидевший рядом с ним молодой человек — его старший сын. «Вы так и не будете ходить на концерты весь этот год?» — спросил он, и она ответила: «Скорее всего, нет».

На ужин он приготовил новое блюдо, которое сварил из большого пакета, купленного в супермаркете, — кускус с полосками овощей и соусом, — и вначале ему показалось, что всем понравилось, но потом оказалось, что никто не хочет добавки. Теща спросила, как это готовят, но при этом посмотрела на него с некоторой жалостью и упрекнула Анат в том, что та не помогает отцу. Сразу же после известий она привстала, чтобы уйти, но он сказал: «Останьтесь еще немного, я все равно должен выйти, так я по дороге отвезу вас обратно». Он хотел проверить, как она отреагирует на это, но она восприняла его слова совершенно спокойно. Тогда он добавил, чтобы показать, что ничего от нее не скрывает: «Меня пригласила та вдова, юридическая советница из нашего министерства», но она равнодушно выслушала и это известие и снова села, даже не поинтересовавшись деталями. Он вторично побрился и сменил костюм — медленно, не торопясь, чтобы не прийти слишком рано. В машине теща бегло глянула на него и осторожно заметила, что у него осталось мыло в ушах, и он тут же его вытер. Дождь уже кончился, и она вышла одна, но на этот раз он не стал дожидаться, пока она войдет в вестибюль и навстречу ей, как обычно, поднимется маленькая испуганная старушка.

Было уже поздно, он направился на Французский Кармель, сначала чуть запутался в незнакомых улицах, но в конце концов нашел нужный дом — лестничная клетка была еле освещена, он начал подниматься, но почувствовал неприятное давление в низу живота и подумал, что зря не зашел в туалет перед уходом. Он даже решил было выйти на минутку на задний двор, чтобы справить там малую нужду, но побоялся, как бы его не увидели через окно и не подумали о нем Бог знает что. Возле слегка облупившейся двери ее квартиры он остановился, чтобы прислушаться, но из-за двери ничего не было слышно. Он позвонил, послышался смех, и тут же раздался звук ее торопливых шагов — ее волосы были уложены не так старательно, как на работе, каблуки тоже были ниже, и было что-то ребячливое в том, как она стояла, глядя на него слегка прищуренными раскосыми глазами, как будто не узнавая. За ее спиной он видел темноватую, в сигаретном дыме, гостиную, в которой стояли несколько мужчин — только войдя, он заметил двух женщин, которые сидели в стороне, но именно эти пятеро мужчин создавали в комнате теплую и дружескую атмосферу. Гостиная была небольшая, но мебель в ней была современная, не занимавшая много места, в углу горел камин, и его оранжевое пламя поражало своей чистой красотой.

Хозяйка представила его присутствующим — это были в основном ее родственники: отец, прямо державшийся и еще крепкий мужчина, младший брат, с такими же, как у нее, узкими восточными глазами, два ее деверя, братья покойного мужа, и еще какой-то старый адвокат, недавно приехавший в гости в Израиль, чье отношение к этой семье так и осталось для Молхо непонятным, — все это были дружелюбные, образованные, жизнерадостные хайфские евреи румынского или венгерского происхождения, люди свободных профессий, подтянутые, слегка лысеющие адвокаты и агенты туристических компаний, которых его жена всегда считала людьми пустоватыми и не стоящими знакомства. Вначале, поняв, что его без предупреждения пригласили на смотрины, Молхо держался скованно, но вскоре увидел, что они изо всех сил стараются, чтобы он чувствовал себя как дома, да и хозяйка всячески избегает излишне подчеркивать свое внимание к нему, предоставив новому гостю полную свободу. Его с непринужденной естественностью усадили в удобное кресло — возле женщин и напротив камина, поскольку он пришел без плаща, в одном пиджаке, — и предложили виски и засахаренные фрукты, все еще сохранявшие свежий и живой цвет.

Разговор был оживленный и беспорядочный. Молхо, правда, еще дома заготовил несколько тем — преимущественно юридического толка, — но быстро убедился, что его старания были излишни, потому что присутствующие хорошо знали друг друга, между ними царило полное взаимопонимание, и его тактично и без нарочитости перебрасывали от одного собеседника к другому. Сам он тем временем неприметно осматривал квартиру в поисках туалета, хотя сразу же отлучаться туда не хотел, чтобы не дать повода к кривотолкам, и потому сидел, сжав колени, в таком положении в животе давило не так сильно. Мужчины то и дело подходили к нему, вновь представляясь, теперь уже по одному, и заводили разговор, нащупывая темы, в которых он чувствовал бы себя свободно, чтобы иметь возможность сразу же согласиться с ним, но так, чтобы это не выглядело пустой вежливостью. Одна из женщин, как выяснилось, немного знала его жену, с которой встречалась на каких-то курсах усовершенствования в университете, и заговорила о ней с такой искренней и теплой симпатией, что Молхо даже разволновался, — она, разумеется, знала и о том, как преданно он ухаживал за женой, когда она заболела, и что та умерла дома, и припомнила в этой связи знакомые ей аналогичные случаи, в Хайфе и других местах, и оказалось, что некоторые из этих случаев Молхо знал тоже. Один из шуринов спросил его мнение о последнем концерте, где он заприметил Молхо, — сам он, как выяснилось, был настроен весьма критично, особенно по отношению к солистам, которые, по его утверждению, сильно фальшивили и даже опускали целые куски. Молхо был потрясен — ему и в голову не приходило, что музыканты могут пропускать ноты на публичном концерте и к тому же в таком известном произведении, неужто и здесь возможен обман?! — возмутился он. Разговор оживился, посыпались названия оркестров и имена дирижеров, европейских хоров и солистов, присутствующие проявляли незаурядную осведомленность, чувствовалось, что они хорошо знают музыкальный мир. Молхо с изумлением понял, как много они путешествовали, — они упоминали множество ресторанов и гостиниц, но главным образом все же концерты и оперы — не было, казалось, такого оперного зала, где бы они ни бывали, даже в Восточной Европе. К его удивлению, они, видимо, считали его знатоком, потому что вдавались в тончайшие детали. Он слушал с интересом, но заметил, что стоило ему что-то сказать или задать какой-нибудь вопрос, как тут же воцарялась тишина, как будто всем было крайне важно в точности узнать его мнение и правильно отреагировать на него. Он признался, что впервые выехал из Страны всего двадцать лет назад. «Я из потомственных сефардов, пятое поколение в стране, и Европа все еще чужда нам». Упоминание о пятом поколении очень возбудило всех, это означает, что он уже выполнил норму пребывания в Израиле, пошутил кто-то, ему уже можно отсюда уезжать. И все засмеялись. Он понял, что ее родичи взяли на себя ответственность развлекать гостя разговорами, а на ее долю оставили приготовление чая и легких закусок, покончив с которыми она опустилась на лежавшую на полу большую кожаную подушку и улеглась перед камином, как большой разумный домашний пес. В основном она слушала, но, когда вмешивалась в разговор, ее замечания тотчас встречались с полным одобрением — у нее, несомненно, был острый и живой ум, и Молхо никак не мог понять, чем же он привлек ее внимание: просто ли тем, что выглядел довольно интересным мужчиной, с этими своими курчавыми седыми волосами и темными глазами, или тем, что посещал концерты и ее компания сочла, что он разбирается в музыке? Как бы между прочим, обращаясь не то к другим, не то к нему, она сообщила, что в следующем месяце отправляется на конференцию юристов в Германию, и Молхо вдруг остро позавидовал ей, к тому же его опять задело, что эта женщина на целых три ступени выше его по служебной лестнице: работники его уровня никогда не удостаивались поездки за границу на государственный счет, с горечью сказал он. «Мы тоже никогда не удостаивались, — шутливо пожаловались ее родственники, — а ее вот уже третий раз посылают за счет налогоплательщиков», — и посмотрели на нее с дружелюбной симпатией: как это ей удается всякий раз убедить государство платить за нее? Молхо тут же спросили, когда он в последний раз был в Германии, и он признался, что никогда там не был. И хотя его покойная жена родилась в Берлине и прожила в этом городе несколько лет и им обеим — ей и ее матери — только в самый последний момент перед войной удалось бежать оттуда, после того как ее отец, детский врач, покончил самоубийством, она наотрез отказывалась возвращаться туда, у нее это был принцип. Они несколько раз побывали в Европе, в основном в Париже, где жила ее любимая двоюродная сестра, но никогда не были в Германии.