Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен. Страница 46

Было два часа дня, и солнце пекло так, будто в этот весенний день вдруг ворвалась яркая вспышка лета и не было ни сегодняшнего дождливого утра, ни облачного неба. Молхо миновал будку телефона-автомата, нерешительно размышляя, не позвонить ли матери или теще, но тут же решил: «А почему, собственно, я обязан? У меня тоже есть право исчезнуть на время», — и пошел к машине, которая стояла, раскаляясь под жарким солнцем. «Надо купить для нее чехол, — подумал он, — поберечь ее, а то еще выгорит на солнце и потеряет цену, когда подойдет срок ее менять». Он открыл дверцу, посмотрел на панель со всеми ее сложными приборами, потрогал новую обивку и снова удивился, почему этот новый «ситроен» не вызывает у него никакой радости, как вызывали все его прежние новые машины. Он снял пиджак, стащил свитер, расслабил галстук, сел за руль и, приоткрыв окно, ощутил на лице напор ветра, свистевшего так, будто там, в горах, кто-то направил на поселок огромный мощный вентилятор. В сущности, ему следовало бы сейчас завести мотор и отправиться восвояси — пусть этот жулик сам потом гоняется за ним, — но он чувствовал какую-то неприятную слабость в желудке, словно только что съеденное мясо клонило его к земле, и в ушах у него стоял этот назойливый свист ветра, и он решил просто передвинуть машину в тень и немного отдохнуть, но оказалось, что он потерял всякое представление, куда перемещается солнце, и поэтому в конце концов решил оставить ее там, где она стояла, и, закрыв на замок рычаг переключения скоростей и для надежности заблокировав двигатель секретным переключателем, запер дверцы и направился к дому девочки, чтобы сообщить ее отцу, что он уезжает.

И вот он снова шел среди полей, усеянных желтыми цветами, название которых он так и не удосужился узнать, вдали различались сиреневые очертания гор, в воздухе по-прежнему висела застоявшаяся, вековая тишина, — видно, все еще досыпали, а в поле, где раньше горел маленький костер, сейчас — ни души, только сероватый дым еще поднимался над тем местом. Молхо свернул посмотреть — зола была еще горячей, и в ней перемигивались огоньки и искры, как будто там переливались большие капли ртути, а влажная земля вокруг была цвета темной меди. Со своего места он различил тропу, ведущую в глубокое ущелье, заросшее густым кустарником, — на той стороне, на противоположном склоне, высились острые зубчатые утесы, точно скелеты первобытных ящеров, бессильно прислонившихся к этому склону перед своей кончиной. На зеленом и синем фоне сверкали пятна оранжевого и пурпурного цвета, и все это было подчеркнуто торжественно-коричневой линией тропы, пересекавшей склон точно по диагонали. И Молхо вдруг понял — вот же оно, то знаменитое вади, куда нас вели во время молодежной экскурсии! Значит, он и впрямь был здесь когда-то! Он долго стоял, прислушиваясь ко все усиливавшемуся ветру, и ему почему-то думалось, что, если он сейчас тоже умрет, никто не пойдет его искать. «Ну и ладно, — сказал он вслух. — Лишь бы оставили меня в покое».

Он вернулся на дорогу и пошел в сторону дома девочки, но не свернул к нему, а продолжил путь, поднимаясь к маленькому жилищу Бен-Яиша, и, подойдя, громко постучал в дверь, но ответа не было. Одно из окон было открыто, и он заглянул внутрь. Возле неубранной кровати стояли телевизор, видео и динамики, на столе высилась гора грязной посуды, как будто кто-то вышел отсюда совсем недавно. Он обошел кругом, пробираясь сквозь высокие сорняки и бурьян, стебли которых терлись о стены дома, и увидел чуть повыше совсем крохотную деревянную будку, по форме напоминавшую поставленный на попа гроб. Это был старый туалет, того типа, который ставили возле первых, наспех построенных домов в пятидесятые годы. Он пошел к нему, продираясь сквозь одичавшие колючки, там была дверь — он открыл ее и вошел внутрь, будка была не выше человеческого роста, из отхожей ямы росла густая трава. Молхо плотно прикрыл за собой дверь и сквозь пересохшие деревянные стены услышал приглушенный шум ветра, как будто кто-то выл за стеной, прикрыв рот ладонью. Он расстегнул брюки и попытался помочиться в траву, но ему с трудом удалось выдавить из себя несколько капель, и он опять ощутил внутри какую-то странную слабость. Через маленькое окошко туалета он видел дом девочки на склоне — что за наваждение на меня напало? с чего это она так влезла мне в душу? я веду себя так, будто влюбился в эту маленькую черную девчонку и готов вот так торчать здесь, в этой дыре, и ждать еще семь лет, пока она повзрослеет и я смогу на ней жениться. Он вышел, закрыл за собой дверь, спустился и постучал в дверь ее дома.

Ему открыл индиец. «Ну что ж, я вижу, что ваш Бен-Яиш не торопится, — сказал Молхо с мрачным спокойствием. — Напрасно я тащился сюда. Думаю, мне лучше возвращаться. Только передайте ему, пожалуйста, что я приезжал и что я зол на него, как черт, — на самом деле он не чувствовал в себе никакой злости, — и если он думает, что может что-нибудь объяснить, если он вообще может что-нибудь объяснить, то пусть теперь побегает за мной, потому что я свое дело сделал». Индиец выслушал его тираду с глубокой серьезностью, стоя в дверях слабо освещенной комнаты, по которой снова были разбросаны книги. Потом он сказал: «Зачем же вам уезжать? Вы столько ждали, лучше подождать еще немного, в конце концов Бен-Яиш приедет, он обязательно приедет. А вы могли бы пока подождать его здесь, у нас, и пока отдохнуть». — «Чего мне еще ждать? — спросил Молхо. — Я уже устал ждать». — «Куда вы так торопитесь? Лучше отдохните. Вы можете пока полежать здесь». — «А разве ваша жена еще не вернулась?» — «Моя жена? — удивился индиец. — Что вы, она возвращается только в пять. — И, увидев, что Молхо молчит, снова начал уговаривать: — Останьтесь. Он будет очень жалеть, если узнает, что вы тут были и не дождались его. Входите». Молхо стоял в нерешительности. За его спиной снова дико свистел ветер. Странно, где же девочка? Он скользнул взглядом по заваленной книгами комнате, по кухне, где на столе все еще стояла грязная посуда. «Но где же… — растерянно пробормотал он. — Я ведь буду мешать…» — «Нет-нет, — перебил его индиец, — чем же вы можете нам помешать? Вы нам не мешаете». — «Ну, я как-то не знаю… — Молхо все еще не мог решиться. — Вы ведь работаете…» — «Это не работа, — мягко возразил индиец. — И вы не мешаете, право». Молхо замялся: «Может быть, у вас есть какое-нибудь другое место? Какой-нибудь склад? Я, собственно, мог бы и в комнате вашей дочери…» Но индиец повторил: «Вы и здесь не помешаете, у меня. Я тут просто расставлял книги…» Но, увидев, что Молхо по-прежнему стоит в нерешительности, сказал: «Ну хорошо, я устрою вас в другом месте». Он вошел в комнату девочки и вывел ее оттуда. Снова эта грациозная, точеная фигурка, и это черное трико, и эти очки на лице цвета потемневшей слоновой кости. Только теперь еще и учебники под мышкой. Отец усадил ее в углу салона и пригласил Молхо: «Входите. Здесь вам будет спокойно». Но увы, комната была совсем не похожа на детскую, сразу же понял Молхо, просто обычная, к тому же заставленная старой мебелью полутемная спальня с такой же старой, бабушкиной кроватью с высокими металлическими трубками по бокам. Хозяин подвел его к кровати, мягко погладил по плечу, и Молхо вдруг подумалось, что этот индиец обращается с ним, как с усталым стариком, который нуждается в отдыхе. «Но я не хотел мешать вашей дочери…» — слабо запротестовал он, уже опускаясь на мягкую постель. Но индиец даже не дослушал — он быстро достал из шкафа подушку и одеяло, закрыл жалюзи и сказало «Вот, тут вы сможете отдохнуть и дождаться Бен-Яиша. Он будет очень жалеть, если узнает, что вы приезжали и уехали ни с чем». И видно, что на самом деле его не волнуют ни липовые счета, ни даже затянувшееся ожидание заезжего гостя — ему почему-то важно лишь не огорчить молодого председателя. Сидя на постели с таким видом, будто делает хозяину одолжение, Молхо криво усмехнулся: «Все-таки, согласитесь, это большое свинство со стороны вашего Бен-Яиша. Мы ведь договорились». Но в его голосе не было злости, напротив — его удивляло, какое блаженное спокойствие и нежданная радость вдруг снизошли на него. «Вы можете снять обувь», — сказал индиец, но Молхо отказался и продолжал сидеть, дожидаясь, пока за хозяином закроется дверь. Вот, сейчас она закрывается. Выходит, он опять будет спать в чужом доме! Какие нотации он услышал бы от жены. Она-то всегда соблюдала приличия и старалась никогда не спать в чужих домах. Он встал, поднял со стола лежавший там том «Детской энциклопедии», весь в цветных картинках, положил в ногах кровати, чтобы не запачкать покрывало, и наконец улегся и прикрыл глаза, прислушиваясь к завываниям ветра, который то стихал, то начинал выть снова, и вой этот то спадал, то нарастал, как будто там, на небесах, кто-то все заводил и никак не мог завести двигатель своей капризной автомашины. «Какой убаюкивающий звук», — думалось ему сквозь дрему, и он, видимо, действительно задремал, потому что вдруг проснулся, испуганно глядя на часы, но оказалось, что прошло всего десять минут, — вокруг стояла мертвая тишина, только за стеной раздавалось еле слышное гудение холодильника. Он встал, подошел к окну, открыл жалюзи, увидел перед собой маленький коровник и, ощутив на лице дыхание чистого галилейского воздуха, не сразу понял — что это? где он? что он здесь делает? как будто у него нет ни дома, ни семьи и он один в целом свете! — но какая-то неодолимая сонливость уже снова поднималась в нем, словно чья-то мягкая, но властная рука сжимала ему грудь, и, стащив с себя пиджак и туфли, он взбил подушку, сдвинул книгу и снова лег, с наслаждением погружаясь в медовую сладость девичьей постели. «Видишь, куда меня занесло, — печально шепнул он жене, — смотри, до чего я докатился, — и все из-за тебя…» Глубокая грусть охватила его, и он снова уснул и проспал несколько часов, хотя много раз пытался и не мог очнуться, а когда наконец проснулся окончательно, в комнате было совсем темно, только багровые языки заката пробивались сквозь жалюзи, его подушка была слегка влажной от слюны, часы показывали шесть, и за дверью слышалось тихое плесканье. Он проспал больше трех часов. Молхо быстро вскочил, но тут же опять упал на подушку, однако пересилил себя, поднялся, надел туфли и пиджак, тщательно сложил одеяло, положил книгу на место, пригладил волосы, осторожно приоткрыл дверь и чуть не наступил на молодую, восточного, хотя не индийского; вида женщину с огромным животом, которая, стоя на коленях, мыла пол в коридоре. Значит, мать девочки уже вернулась! Он смутился и покраснел. Она посмотрела на него отчужденно, почти враждебно, как будто в том, что он спал у них в доме, было что-то неприличное. Худой индиец, надев передник, варил что-то на кухне. А девочка, сидя на ковре, готовила уроки, ее пальцы были в чернилах, она посмотрела на Молхо своими большими темными глазами сквозь помутневшие, будто от умственного напряжения, очки. Все они явно старались вести себя как можно тише, чтобы не помешать его отдыху. Он хотел было извиниться за свой бесцеремонно долгий сон и объяснить, что его сморил их непривычный ветер, но индиец, глянув на него, произнес безнадежным голосом: «Он так и не вернулся. Последний автобус уже пришел. Мы не можем понять, что с ним случилось. Может быть, он ошибся датой?» И Молхо, гневный, взъерошенный, как будто сон тоже был тяжким усилием, насмешливо откликнулся: «А может, он просто испугался меня. И правильно, что испугался». Девочка застыла с приоткрытым ртом, и он вдруг понял, что они тоже боятся его. «Если бы вы могли подождать еще немного… — неуверенно сказал индиец. — Может быть, он добирается попутными машинами». Но Молхо только саркастически усмехнулся: «Еще подождать? Он что, мессия? Впрочем, вы не виноваты. И она тоже устала, — добавил он, указывая на молодую женщину. — Я не могу больше вам мешать». Женщина действительно казалась усталой. Изможденная, хмурая, даже как будто немного чужая рядом со своим темным мужем и смуглой дочерью. «Я пойду, — сказал Молхо. — Уже темно, а я в новой машине, так что приходится ехать медленно». — «Идемте, я провожу вас», — сказал индиец, вытирая руки о передник, и девочка тоже поспешила подняться, точно собака, почуявшая, что хозяин собирается выйти из дома. Они вышли втроем, на улице было холодно, на всем лежал дрожащий, неуверенный вечерний свет, и Молхо в первый миг показалось, что солнце еще не решилось зайти — вот-вот передумает и выплывет назад из-за горизонта, торопясь разогнать сгущающуюся темноту. В коровнике печально мычала корова, и он вспомнил, что слышал это мычание во сне. Он быстро шагал к машине в сопровождении индийца и девочки. Стоял тихий весенний вечер, такой прозрачный, как будто только сейчас, с заходом солнца, он окончательно прояснился. И Молхо, как будто заново родившийся после долгого сна, с удивлением увидел, что маленький поселок тоже возродился к жизни. Вокруг его машины толпились люди — темные индийцы смешались со светлыми северо-африканцами, — и все как будто только и ждали его пробуждения, потому что им казалось, что такой глубокий и долгий сон начальственного гостя непременно должен означать что-то очень важное, и это порождало у них тревогу и одновременно вселяло смутные надежды. Кто-то бросился ему навстречу: «Неужели вы уже уезжаете?» — «Конечно», — улыбнулся Молхо. «Но он вот-вот приедет! — уговаривали они. — Если уж вы добрались в такую даль…» Но Молхо только улыбался, ничего не отвечая. Был тут и хозяин кафе. Все пытались переубедить гостя. Неужели он напишет в своем отчете что-то плохое об их любимом председателе? Ведь он не сделал ничего плохого. Видно было, что они всеми силами пытаются защитить своего загадочного Бен-Яиша. «Хорошо, хорошо, — успокаивал их Молхо. — Я пока не буду писать отчет. Пусть он позвонит мне завтра, мы назначим новую встречу». Он наконец вырвался из их рук, сел в машину, пристегнулся ремнем безопасности, разогрел двигатель, так что «ситроен» стал слегка приподыматься, и включил фары — стайка детей брызнула врассыпную от колес, и в их группе снова мелькнула вытянутая фигурка странной девочки. Что за черт, что, я действительно влюбился в этого ребенка?!