Песок - Хауи Хью. Страница 42

Лилия кивнула:

— В лагере начались ссоры. Некоторые люди из города говорили, что нас слишком много, что постоянно приходят все новые, что из-за нас их жизнь становится хуже. Но хуже становилась и наша жизнь. Отец говорил, что я должна выбраться, что я молодая и сильная и что у меня все получится. Он заставлял меня нырять ночью, когда все спали. И в течение многих месяцев он пил только половину нормы, заполняя другой половиной пузыри крыс. Он ловил их и вялил крысиное мясо. Он говорил, что все это его поддерживает, позволяет чем-то себя занять. Говорил, что никогда бы туда не отправился, не бросил бы свой народ, но у меня все получится, потому что я смогу вернуться и рассказать о мире, которому на нас наплевать.

— Так ты песчаный дайвер? — полным благоговейного трепета голосом проговорил Роб, когда Лилия замолчала, чтобы перевести дух. После многих ночей пути, размышлений и одиночества ей хотелось рассказать обо всем сразу.

— Нырнуть было легко, — сказала она. — Тяжелее всего было идти. Я шла двенадцать дней. Отцу потребовалось девять, но он сказал, что у меня это займет двенадцать и что мне нужно считать дни. Было очень важно, в какой именно день я выйду. Он нарисовал картинку гор и показал мне, какая из них Пайк и что она должна оставаться слева от меня, а звезда на севере — прямо над моим правым плечом, и на двенадцатый день я увижу дым, а на двенадцатую ночь — костер, прямо за расселиной в земле, которую, как он сказал, я смогу перепрыгнуть в самом узком…

— Он знал, что мы отправимся в поход, — сказал Коннер.

Лилия кивнула:

— Он сказал, что, если я не увижу костра, я должна дойти до большой стены и маленького городка, но, если я найду дым и костер, я сразу же окажусь дома. И все было хорошо — я шла ночью, спала днем и экономила воду. Пока не появился волк…

— Волк? — переспросил Роб.

— Вы… Похоже, вы называете их кайотами. В лагере называют вещи другими именами и говорят на совсем другом языке. Я выросла среди обоих, так что забыла, какой к чему относится. Отец говорил, что у меня акцент как у них. Кайот пришел за остатками моего вяленого мяса, пока я спала на девятую ночь. Мне следовало просто отдать ему мясо, но я перепугалась и попыталась отбиться. Он здорово меня подрал, разорвал мой рюкзак, и я убежала. Последний мой пузырь порвался, и вода пролилась, а я бежала весь день, думая, что… кайот за мной погонится, но он исчез. Я очень устала и умирала от жажды, а до той трещины в земле оставалось еще два дня пути, я ободрала колени, у меня болел живот, но я шла день и ночь, а на двенадцатый день я заснула на ходу и проснулась на песке, под жарким солнцем, и мне снились дурные сны, у меня горели ладони и колени, но потом я увидела дым, как говорил отец, а когда наступила ночь, я увидела костер, а затем мне приснился ты.

Лилия посмотрела на Коннера и несколько раз глубоко вздохнула. Она поняла, что столь долгая речь без передышки всерьез ее утомила. Но наградой за усилия стал очередной глоток из кувшина, а когда ее вторая мама Роза убрала волосы с ее лба и заправила за уши, выражение лица женщины изменилось, и рука ее осталась на плече Лилии. Все остальные в комнате смотрели на нее, беспокойно хмурясь, но Лилия лишь откинулась на подушки, наслаждаясь прикосновением простыней и урчанием получившего воду желудка. Она больше не беспокоилась. Она добралась. Как и говорил отец.

42. Письмо

Роза оставила девочку отдыхать в слишком редко использовавшейся для сна кровати, велев Коннеру и Робу не мучить ее больше расспросами. Несчастного Роба пришлось оттаскивать силой. Оба брата провели прошлые сутки, кружа вокруг кровати в ожидании, когда девочка очнется, придет в себя, скажет хоть что-нибудь. Теперь же они сидели внизу за столом в медленно пустеющем баре и жадно поглощали остатки тушеного мяса. Роза наблюдала за ними с балкона, пытаясь собраться с мыслями.

Из-за двери, дальше вдоль балкона, доносились тяжелые вздохи и стоны какого-то пьяницы. Комната Валерии. Нечто столь низменное, происходящее на фоне ошеломляющих событий, казалось Розе некоей шуткой богов. Она с трудом подавила желание вломиться в дверь Валерии, скинуть с нее пьяного мужика, наорать на обоих, покончить с этим окончательно и бесповоротно — не только с «Медовой норой», но и со всем этим подобием жизни, прозябанием среди дюн. Если девочка говорила правду и там, где исчез ее муж, было еще хуже, чем здесь, мечта столь многих о легком бегстве превращалась лишь в еще один невообразимый ад.

Роза наклонилась через перила, гадая, куда подевалась Диана. Она поймала на себе пристальный взгляд Коннера. Роб тоже поднял глаза. Они были просто мальчиками. Просто мальчиками, но у них уже возникло некое покровительственное чувство по отношению к девочке. Коннер даже назвал Лилию своей сестрой после того, как она снова заснула. Еще одна сестра — девочка, способная вызвать бурю. Да, как только о ее истории станет известно, начнется хаос. Новости о Данваре по сравнению с этим ничего не значили. После такого никто не станет сидеть сложа руки.

Трудно было поверить, что прошел лишь день с тех пор, как мальчики пришли сюда с девочкой на руках. Роза едва не отправила их прочь. Ей не раз приходилось обрабатывать раны после случавшихся драк или когда клиенты вели себя слишком грубо с ее девушками, но ей вовсе не хотелось, чтобы все знали, что к ней можно тащить любого раненого неизвестно откуда. А потом Коннер объяснил, как далеко находится это «неизвестно откуда», сказав, что девочка пришла из Ничейной земли и что у нее послание от их отца.

Хватило половины услышанного, чтобы у Розы подкосились ноги. Она едва помнила, как отнесла девочку наверх, к себе в комнату. Она едва помнила, как срезала с нее грязную одежду, вычищала песок из порезов, зашивала ее, будто пару рваных чулок. Казалось, будто чьи-то чужие руки накладывали мазь на раны и вливали воду между губами девочки. Кто-то другой орал явившемуся на десятичасовое свидание мужчине, чтобы тот пришел позже. Нет, это была она сама. Она это помнила. И она помнила, как говорила Диане, чтобы та избавилась от одежды, превратившейся в окровавленные лохмотья с обрывками проводов.

Теперь же ей пришлось просить Диану найти те самые лохмотья и достать их из мусора. Розе хотелось узнать побольше. Она разрывалась между желанием дать девочке отдохнуть и засыпать ее вопросами. Что это за далекий город? Что это за лагерь? Что стал бы делать ее муж, если бы они поменялись ролями? Она попыталась представить, как вел бы себя ее муж-босс, а не отчаявшийся безумец, пославший девочку предупредить его народ. Не он, а тот, более молодой, когда-то ставивший на колени других магнатов. Тот, о ком она никогда не рассказывала детям. Сбежал бы он, спрятался бы? Она в этом сомневалась. И тем не менее он просил их о том же самом.

У Розы вдруг возникла кошмарная мысль. Что, если ее муж остался прежним и его полный боевых шрамов опыт подсказал ему, что бегство — единственный выход? Что, если он знал, что пришло время залечь на дно, сдаться, скользнуть в глубины песка? Роза сердито вытерла слезу на щеке, проклиная его, что давно стало для нее ежедневным ритуалом.

— Похоже, это все.

Повернувшись, она увидела рядом Диану, державшую сверток завязанных в кухонное полотенце лохмотьев. Роза даже не заметила, как та поднялась по лестнице.

— Хорошо, хорошо. Спасибо. — Роза взяла сверток.

Диана взглянула на дверь:

— С ней… С девочкой все в порядке?

— Будет жива и здорова.

— Очередное нападение? Похоже на бомбу, судя по тому, как порвало ее одежду.

— Нет. Кое-что другое. Присмотри за моими мальчиками. И никого ко мне не пускай.

Диана нахмурилась, но Роза не стала ничего объяснять. Войдя к себе в комнату, она закрыла дверь.

Девочка все еще спала, сжимая забинтованными руками край простыни и подтянув ее к подбородку. Еще одна жалкая жизнь, которую произвел на свет ее муж. Еще одна жизнь, погубленная, вне всякого сомнения, во имя любви.