Запретный мир - Громов Александр Николаевич. Страница 4

– Деда! – подал голос мальчик. – Давай я сбегаю. Я бы уже давно там был. Ты поднимешься, а я уже и Дверь нашел, а?

Старик, которому мальчик приходился не внуком, а правнуком, не оборачиваясь погрозил клюкой. Клюка была не повседневная, деревянная, а праздничная, заметно изогнутая, с любовью сработанная из редкой кости зверя-громадины с волосатой ногой на морде, который ныне не встречается, – мальчику доводилось видеть необработанную кость, привозимую на мену с закатных равнин. К тому же резьба на клюке многократно повторяла изображение все того же зверя.

– Нашел бы? Экий прыткий. Лучше скажи: лозу срезать не забыл?

– Срезал, деда, даже две.

– Там, где я говорил? За ручьем? Дай-ка посмотреть. Окажутся плохи – обратно побежишь, так и знай.

Подросток только пожал плечами. Старик, зажав клюку под мышкой, придирчиво осмотрел оба прутика с одинаковыми развилками на концах. Попробовал, как лежат в четырехпалой, с давно отрубленным мизинцем руке, покачал туда-сюда.

– Эта хороша. И срезал верно, молодец. А вот вторая твоя лоза даже в костер не годится, разве что на порку. Небось там резал, где заросли пожиже? У валуна, так я понимаю?

– Там ивы хорошие, – потупился подросток.

– Лентяй. Хочешь иметь хорошую лозу – не бойся исцарапаться.

Подросток обиженно шмыгнул.

– У тебя же своя лоза есть, дед!

– Есть-то есть, да старая. Я ее в то новолуние резал. Сила в ней уже не та. Уходит сила… – Старик вздохнул. – Опять я с тобой заболтался! Пошли.

Он не хотел признаться ни мальчику, ни себе, что короткая – на минуту – остановка пришлась как нельзя более кстати. Серая пелена качалась перед глазами, ноги отказывались служить, в висках бухали медные молоты и отдавались тупой болью в сердце. И зачем он отказался от мысли заночевать здесь же, на склоне горы, в шалаше углежогов! Понадеялся, что не придется воззвать о помощи? Вообразил, что плосколицые гости с востока после первой неудачи откатятся в свои болота?

Ну и глупо. Раз уж враги переправились через Мать Рек, значит пожаловали всерьез, всей силой. Просто так не уйдут. Прожил долгую жизнь, а ума нажил разве что чуть больше, чем у Ер-Нана. Тот, как ни отговаривали, увязался утром с запасным отрядом – не запретишь, уж взрослый, хотя и бестолковый. Внук называется. Стоит сейчас, должно быть, за завалом, а то и на завале, призывая гнев Матери-Земли на головы атакующих. Много он напризывает. Разбудить Землю не всегда удавалось даже древним чародеям, что уж говорить о нынешних, тем более о Ер-Нане. Если убережет в схватке свою голову – и то ладно. Вот Юмми – старик через плечо покосился на мальчика – как ни жаль, и способнее, и умнее. Она… он и заменит, когда придет время… если сможет. Уже сейчас берется за то, что пока не по силам, с недетской осторожностью. И давно догадывается, что все, ну почти все из того, что приписывают чародеям соплеменники, о чем за глаза болтают небылицы, – небылицы и есть или еще того хуже – просто фокусы. В лучшем случае – перевранные легенды о былых чародеях, не нынешних. А на самом деле единственное, ну почти единственное, что умеет чародей и чего не умеет никто другой, – открыть Дверь.

Разведчиков плосколицых проморгали, да, по правде сказать, и не высматривали особо. Охотники племени не любили уходить далеко от гор, редко кто из них хотя бы раз в жизни переправлялся через Мать Рек в челнах соседей-рыбарей из родов Выдры и Лосося. Соседи с востока, хоть и были людьми чужого языка, казались мирными. К торговле они, правда, приучены не были, но и особой воинственностью прежде не отличались. Стычек с ними не случалось уже много лет, а о больших войнах не помнили и старики. Плосколицые, с желтой кожей люди населяли обширный край болот, чахлых лесов, пустошей и тундр, перегоняли с места на место неисчислимые стада оленей с большими раздвоенными копытами, держащими животину там, где человек тонет, и, как рассказывали старики, до того привыкли щуриться от гнуса, что глаза у них сузились в щелки, а скулы раздались вширь. Люди как люди, только странные. Зачем жить в болотинах среди гнуса, если можно уйти поискать места на высоком?

Так они и сделали. То ли случился небывалый доселе падеж оленей, то ли какая иная причина была тому виной, только мир с людьми востока кончился вдруг, когда орда переправилась через Мать Рек. Передовые отряды плосколицых показались позавчера перед закатом у входа в долину и едва не прорвались с ходу, воспользовавшись внезапностью и суматохой. Не сонные дозорные, проворонившие врага, а запыхавшиеся от сумасшедшего бега мальчишки, с детскими луками охотившиеся поблизости на уток, подняли тревогу в последнюю минуту. Растак собрал немногих мужчин, оказавшихся в деревне, и еле успел заткнуть узкий проход – неглубокое ущелье, промытое ручьем в распадке, самый удобный вход в долину и самое уязвимое место, случись обороняться. В короткой схватке пошли в ход топоры, каменные и медные молоты, дубинки, охотничьи рогатины, мотыги, даже бабьи серпы – что у кого случилось под рукой. Враг был отброшен, подоспевшие стрелки проредили убегавших и долго улюлюкали вслед. Своих погибло двое, а раны получил почитай каждый второй из сражавшихся. Большинство ран, нанесенных в свалке камнем или костью, оказались легкими, но все же пятерых воинов унесли в деревню под призор старух-травниц, а выживут или нет – то знает Земля.

Если бы Растак по праву вождя распоряжаться на войне всем и вся не приказал усилить древний каменный вал в шестьдесят шагов длины, перегородивший ущелье от скалы до скалы, люди начали бы делать это без его распоряжения. До ночи мужчины и женщины собирали, громоздили друг на друга гранитные обломки и сланцевые плиты, подпирали для крепости бревнами. Дети тащили окатыши из русла ручья, старались выбрать потяжелее. На гребень вала валили разлапистое корье, из-за которого так удобно бить из луков. Никто не знал, какова сила пришлой орды; городить вал на высоту человеческого роста вошло в спасительную привычку. Последний раз этим пришлось заниматься шесть зим назад, когда люди Выдры напрасно вздумали поживиться богатством соседей, – теперь с ними мир, и урок они помнят. А вал с тех пор успел наполовину рассыпаться, подмытый половодьями да паводками. Ручей, для которого в валу пришлось оставить щель в три шага бурной воды шириной, – он только летом ручей, а по весне настоящая река.

Враги держались у кромки леса в двух-трех перестрелах от вала и до самых сумерек, когда к ним подошло подкрепление, не предпринимали попыток штурма, лишь выли в голос, указывая на тела убитых сородичей, да где-то далеко в лесу плосколицый чародей бил в бубен. В сумерках лес как бы зашевелился, далеко слышался многоногий топот, хрустел валежник, чужой говор сливался в равномерный шум. Враг, уверенный в своей силе, шел без излишней осторожности. Но с темнотой все стихло.

Безлунной, как назло, ночью жгли яркие костры, метали в темноту стрелы с зажженными пучками просмоленной шерсти. Никто не спал в эту ночь; воины сжимали оружие, каждоминутно готовые к бою, женщины продолжали таскать камни. Тропами в потемках пробирались гонцы. Предупрежденные пастухи готовились с первыми проблесками зари начать отводить стада в горы.

Ночь прошла спокойно: то ли плосколицые ночью не воевали, то ли не решились на нападение в плохо знакомой местности. Костров врага не было видно – вероятно, плосколицые, боясь ночной вылазки, отошли с темнотой глубже в лес. Зато с рассветом они вышли из леса в количестве многих сотен.

Широко разойдясь вначале, медленно, как бы в нерешительности поднимаясь к проходу, плосколицые скучивались плотной темной массой. Теперь каждый мог хорошо рассмотреть врагов. Низкорослые, темноволосые, одетые в длинные, ниже колен, кожаные рубахи, у многих прихотливо расшитые и отороченные мехом, обутые в толстую, пропитанную жиром кожу, в которой равно удобно ходить по болотам и карабкаться на скалы, плосколицые, по разумению людей Земли, были вооружены как попало и чем попало. Бывалые воины качали головами, глядя на копья с наконечниками из обточенного кремня или рога, на костяные гарпуны, на палицы, каждая из которых являла собой палку с сидящим на конце просверленным булыжником, даже на дубины, простые и с вбитыми в комель осколками халцедона. Лишь первые ряды прикрывались небольшими щитами, обтянутыми кожей морского зверя и без блях.