Дворец ветров - Кей Мэри Маргарет. Страница 104

Их лица без приглашения всплыли из глубин памяти и жеманно заулыбались ему. Четыре молодые женщины, которые были старше и гораздо искушеннее Аша и привлекали мужчин своей откровенной, беззастенчивой чувственностью. Однако ни одна из них не преследовала корыстных интересов, и сейчас казалось нелепым, что он хотел жениться на Белинде Харлоу, обладательнице мелочной торгашеской души, поскольку по сравнению с ними она казалась воплощением очарования, добродетели и целомудрия и вдобавок была «леди». Он говорил себе, что любит Белинду, потому что она другая, совсем не похожая на четырех любвеобильных распутниц, чьи тела он знал досконально, но чьих душ не знал вовсе и никогда не стремился узнать. Ему потребовалось больше года, чтобы понять, что души Белинды он тоже не знает и что все восхитительные качества, которые он видел в ней, он сам выдумал и приписал некоему воображаемому образу.

«Бедная Белинда!» – подумал Аш, с легким отвращением вспоминая придуманный им эфемерный идеал и занудного молодого хлыща, которым он сам был тогда. Белинда была не виновата в том, что не сумела соответствовать своему идеализированному образу, да и какая женщина сумела бы? Настоящая Белинда была вовсе не ангелом, а весьма заурядной и довольно глупой девушкой, которая волей случая оказалась миловидной и тщеславилась своей миловидностью, избалованная лестью и низкопоклонством окружающих. Теперь Аш ясно понимал это. Сознавал он и то, что практичность, заставившая ее принять предложение мистера Подмор-Смита, и мстительность, погубившая бедного Джорджа, вряд ли могут считаться непростительными пороками, ведь очевидно же, что очень и очень многие люди обладают такими свойствами. Вероятно, когда бы дело касалось любой другой женщины, он сам назвал бы первый поступок разумным, пусть и неромантичным, а во втором увидел бы естественную реакцию женщины, обиженной на то, что ей солгали. Но поскольку эти поступки совершила Белинда, он воспринял их как подлое предательство по отношению к себе и испытал столь острое отвращение, что одно время был близок к помешательству.

Даже теперь при мысли о том, как она поступила с Джорджем, Аша слегка замутило. Он до боли ясно помнил лицо Джорджа, каким оно было тем жарким сентябрьским днем в Пешаваре. Но вот черты Белинды ускользали от него, и, пытаясь вызвать в памяти ее образ, он обнаружил, что помнит только, что глаза у нее голубые, а волосы золотистые, но как она выглядела в точности, как говорила, смеялась или двигалась, он забыл. Образ бывшей возлюбленной поблек, точно старый дагерротип, слишком долго пролежавший на солнце, и, если учесть все душевные муки, которые он претерпел из-за нее, казалось странным, что Лили Бриггс он помнит гораздо лучше. Хотя, возможно, в этом не было ничего удивительного: Лили поощряла Аша исследовать каждый дюйм своей теплой наготы, тогда как с Белиндой глубокое уважение удерживало любые проявления чувств в строгих рамках, и в тех редких случаях, когда Ашу дозволялось заключить в объятия туго затянутый в корсет стан девушки, его поцелуи дышали такой почтительностью, словно он был русским крестьянином, целующим икону.

В любовной истории с Белиндой элемент чувственности отсутствовал начисто, тогда как во всех предыдущих чувственное наслаждение было единственной целью. В результате, испытав на собственном опыте обе эти крайности, Аш решил, что теперь узнал о женщинах все, и, глубоко разочарованный своими познаниями, навсегда излечился от любви (при данных обстоятельствах вполне понятная реакция, хотя и не оригинальная). Однако, как и многие пережившие крушение иллюзий влюбленные, он снова влюбился, причем как будто в первый раз. И он точно знал, что в последний.

Это открытие не доставило Ашу никакой радости: он многое отдал бы за то, чтобы избежать любви, и, будь у него выбор, он бы даже сейчас предпочел отказаться от нее, поскольку сложившаяся ситуация грозила обернуться неминуемым разочарованием для него или для Джули, а то и для них обоих. Но он уже ничего не мог поделать. Прошло слишком времени с той ночи, когда он вернул девушке половинку перламутровой рыбки и заключил ее в объятия – и в тот же миг понял, что они созданы друг для друга, точно две половинки разломанного талисмана, и что не только талисман Джули, но и он, Аш, снова обрел целостность, а вместе с ней несказанное счастье. Он не смог бы ничего изменить даже при большом желании и был не способен проанализировать или объяснить свое чувство. Оно просто было – как солнечный свет или воздух, которым он дышал. Неотъемлемая часть его существа…

Джули так же отличалась от всех женщин, которых он знал прежде, как ясный день в Гималаях отличается от пасмурного на Солсберийской равнине. Аш мог свободно говорить с ней обо всем на свете, и она все понимала. Потерять ее сейчас – все равно что лишиться сердца или души. А разве можно жить без первого или уповать на райское блаженство без второй?

«Я не могу отказаться от нее, – подумал Аш. – Не могу… не могу!»

Козодой спорхнул в сухое русло и уселся на валун, не распознав человека в неподвижной фигуре всего в ярде от себя. Рыщущий в поисках корма мангуст на мгновение замер, настороженно принюхиваясь, а потом решил, что человек не представляет опасности, и подкрался ближе, движимый исследовательским интересом. Но Аш не замечал их. Он пребывал в своем замкнутом, уединенном мире и настолько глубоко погрузился в размышления, что, появись там той ночью вооруженные бандиты, может статься, он так и не вернулся бы в лагерь. Осознав, что он не в силах расстаться с Джули, Аш сделал лишь первый шаг по долгому и опасному пути – и только тогда начал ясно понимать, сколь велики и труднопреодолимы преграды, стоящие между ними.

То, что при встрече с ним Джули обрела такое же ощущение целостности своего существа, он знал без всяких слов и знал, что она привязана к нему больше, чем к любому другому человеку на свете, – так было всегда. Но привязанность и любовь – разные вещи, и если она питает к нему всего лишь то же самое чувство беззаветной преданности, какое в прошлом выказывала обожающая его маленькая девочка, бегавшая за ним по пятам и считавшая его самым лучшим и самым умным братом в мире, то этого недостаточно. Если он не сумеет внушить Джули более глубокое чувство, он точно потеряет ее…

Только перестав быть для нее братом, он может попросить Джули разделить с ним судьбу и принять все возможные последствия такого шага: бесчестье, великие трудности и бесчисленные опасности. Сам он питает к ней отнюдь не братскую любовь: он хочет жениться на ней. Но даже если она полюбит его не сестринской любовью, это будет всего лишь первым шагом, ибо она по-прежнему останется Анджули-Баи, принцессой и индуской. И пусть даже она пренебрежет своим общественным положением, но вопрос кастовой принадлежности может оказаться для нее непреодолимым.

Приемная мать Аша была ревностной индуской, и он получил должное религиозное воспитание. Он изучал Ригведу [49] и знал историю о принесении в жертву Пуруши, первочеловека, в результате расчленения которого возникли все элементы мироздания и четыре индусские касты. Из дыхания Пуруши произошли брахманы, каста жрецов; из рук – кшатрии, или воины; из бедер – вайшьи, каста земледельцев и торговцев, а из ног – шудры, то есть мелкие крестьяне и ремесленники. Все остальные люди были неприкасаемыми, одно лишь их присутствие оскверняло. Для индусов кастовая система являлась самой важной вещью в жизни, она определяла общественное положение и род деятельности каждого человека и так или иначе влияла на все аспекты существования. Ничто не могло изменить этого. Человек, рожденный шудрой, живет и умирает таковым. Никакие богатства или власть не могут поднять его до более высокой касты, и его дети, внуки, правнуки и все потомки до конца времен останутся шудрами. Только в высшей степени добродетельная жизнь и благие деяния дают шудре возможность в следующей жизни родиться представителем более высокой касты. Никаких иных способов избежать своей участи у него нет.