Истории, нашёптанные Севером (сборник) - Коллектив авторов. Страница 55

Прямо как зефирки. Вылитые. Ни дать ни взять.

Одна мама с короткой стрижкой пытается за чашечкой кофе побеседовать с другой, пунцовой мамой, которая своей энергией заполняет все кругом. Сняв одежду, пунцовая мама прикладывает младенца к одной из грудей, чтобы тот умолк. Она загорелая, только грудь у нее белая, как фарфор, и из-за этой груди тоже невольно смущаешься, ведь она такая нежная, что хочется прильнуть к ней щекой, хоть самую малость. Или потыкать в нее пальцем — в общем, она почти как лягушачий живот.

Сандра не знает, у кого из детей сегодня день рождения, и потому никак не возьмет в толк, как поступить с подарком.

В конце концов она ставит коробку на пол, как можно дальше от полосатого коврика, и садится на стул, который для нее выдвигает Нарядная мама.

Два мальчугана вынуждены начать сильно толкаться друг с другом, а то вдруг их тоже будут грудью успокаивать, а потом один из них падает со стула, но ничего, забирается обратно, чтобы еще потолкаться.

— Во-от так!

На шейке Сандры появляется тоненькая эластичная лента на голове — что-то вроде шляпки. И:

— Ах, ну что за маленькая принцесса, вы только посмотрите! — радуется Нарядная мама.

Cолнечный свет заглядывает в стеклянные стаканы, и в них, посверкивая, переливается мультифруктовый сок. Рубин, красная дрема, рябина! Как-то так. Как в сказке! Нарядная мама старательно нарезает торт, и Сандре достается такой огромный и красивый — можно сказать, роскошный, — кусок, который теперь величаво стоит в самой серединке тарелки в цветочек. Остальные дети кладут сладко-слюнявые ложки на скатерть, но Нарядная мама так мила, что ни единого словечка на этот счет не говорит.

Сандра легонько мотает ногами, про себя напевая песенку про Хартов-Голда. Стоит ей воткнуть ложечку в кусок торта, как, прорвавшись через коржики, наружу выливаются банановое пюре и малиновый джем. Банановое пюре и малиновый джем, вот это вкуснятина! И сливочный бордюрчик лежит такими аккуратными завитками, и все-все так идеально, как будто взято с фотографии в журнале «Аллерс».

У кофейных мам с языка не сходит Марлена. Та самая девочка. Марлена то, Марлена се.

— А у меня, кстати, тоже ессь спрятанный трупик, уж очень он был красивый, — вставляет Сандра.

Но тут вдруг позади нее появляется Нарядная мама и слегка теребит ее за руку:

— Да не слушай ты их, Сандра. У них там свои, взрослые разговоры.

Фраза «взрослые разговоры» прозвучала как-то строго, и девочка, как по волшебству, исчезает из беседы мам, сменяясь словами:

— Только представь, как быстро время летит!

И всяким другим, о чем Сандре им рассказать нечего.

По краям блюда с тортом лежат сдобренные сливками свечки. Они нужны, чтобы измерять время. Свечки на торте, часы и календарь объединения «Северных лесовладельцев», который висит дома на кухне, в нем Папаня особым красным карандашом отмечает свои подработки. А здесь, на кухне, повсюду цветы. Цветы на шторах, в горшках и в синей стеклянной вазе на столе. А часы стоят в углу, ростом они со взрослого и тоже в цветочек. Все. Все. Как на сказочном лугу.

Один мальчик с ямочками на щеках случайно опрокидывает стакан с соком, который стекает через край прямо на юбку девочки в платьице. И Нарядной маме приходится вытирать со стола и промакивать чистыми желто-синими салфетками платье девочки. Жалко так тратить салфетки: они были довольно красивые. Девочка очень расстроилась и плачет:

— Ну-ну, не нада, не нада, — твердят мамы. — Совсем ничего в этом нет страшного, ничего не будет видно после стирки, вот увидишь!

— Да и вообще судят не по обложке, — добавляет Сандра.

Но тут кофейная мама с короткой стрижкой резко фыркает на нее, и это значит: «Помолчи-ка-лучше». Не проронив больше ни слова, Сандра, предавшись своей застольной песне, мотает ногами и все ест и ест: пусть, мол, сами разбираются со своими проблемами.

Какой-то мальчик с джемовым ртом, посыпанным бисквитной крошкой, положив подарок Сандры на стол, разрывает на нем упаковку и, отодрав скотч, открывает коробку.

Лягушек в коробке разморило, и они стали липкие, словно покрывшись сахарной глазурью. Одна маленькая лягушка пристала к спине Солидного Принца, как будто у нее случился обморок.

— Сандра?

Но Сандра ест торт. Кусочек еще не свалился набок. Сливки, красный джем и банан. Ест она осторожно, чтобы кусок не падал. Крошечки кекса в сливках. Сливки с вареньем и бананом. Вкуснятина!

— Сандра Густавсон?

И мамы все повторяют своим нарядным детям лягушек не трогать:

— Не трожьте!

Выбравшись из коробки, одна маленькая лягушка с другой, чуть побольше размером, вываливаются на испачканную праздничную скатерть. Светит солнце, и на всех стаканах хорошо видно мутные следы от детских пальцев, а у краев — еще и от губ. Это новый мир, и существа бурого цвета исследуют его ощупью, угловато передвигаясь по цветастому фарфору, ложкам и грязным салфеткам.

Облокачиваясь на спинку сиденья по дороге домой, Сандра чувствует корону на голове и тоненькую кружевную ленту на шее. Корона сделана из плотной бумаги, внешне она золотистая, а внутри белая. Игрушечная. Сандра ее снимает и кладет рядом. Вместе с обертками от мороженого, купонами спортлото и паклей.

Спрашивает:

— А можно порулить?

А Папаня отвечает:

— Попозже.

Никогда ей нельзя рулить на большой дороге.

— Попозже, Сандра, как будем поближе к дому.

Пер Улов Энквист

«Марш музыкантов»

(Отрывки из романа)

В переводе Ольги Денисовой

Напасть греховная

Она снилась ему до конца жизни.

Всплывала в старческих снах, являясь ему одновременно девочкой и старушкой. Никаких кошмаров, все очень естественно и правдоподобно. Лицо Эвы-Лийсы, каким оно было, когда она только пришла к ним, но с царапиной, как в последнюю встречу. Всё сразу. Глаза широко распахнуты, смотрят без упрека, но с немым вопросом. Во сне он совершенно точно знал ответ, но вопрос, каким был вопрос?

Еще это было как-то связано с крысами в западне.

Дело было в первые годы. Никанор с Эвой-Лийсой соорудили за хлевом загон для пойманных крыс. Вырыли ямку, стенки обшили плотно пригнанными друг к другу досками. Сверху лежала жестяная пластина. Туда кидали крыс, и они еще довольно долго оставались живыми и бодрыми. Было весело, и вместе с тем чуточку жутко. Иногда вниз кидали картошку или отходы, чтобы продлить веселье и посмотреть, как крысы дерутся. Самым замечательным и самым ужасным были их междоусобные войны, пока у животных еще оставались силы. Тогда Никанор с Эвой-Лийсой сидели и, замерев, наблюдали за происходящим.

На их лицах не было злобы или вредности, просто бледно-желтыми летними вечерами в прибрежном краю Вестерботтена они сидели и с любопытством, задумчиво и невинно наблюдали за тем, как внизу в бессмысленной братоубийственной войне сражаются крысы. Вероятно, дети думали: «мы — не крысы», и голодные крысы продолжали сражаться в этой бесполезной войне, в битве своих против своих, каннибализме, ненависти и отчаянии, а сверху за ними наблюдали любопытные детские глаза.

Во сне ее глаза будто спрашивали: почему увиденное ничему нас не научило?

Или же: как же нам следовало поступить?

Никто точно не знал, как все началось. Но вдруг это случилось. Вдруг она начала воровать.

По мелочи. Просто чтобы отметиться.

Может быть, неправильно говорить «по мелочи». Кража краже рознь. Два эре не всегда просто два эре, а одна крона не всегда просто одна крона. Первая и единственная сохранившаяся кассовая книга в доме Маркстрёмов осталась с 1908 года, когда семья переехала в Оппстоппет: записи делались чернилами, аккуратно, и, если сложить все доходы за год (что сделано! И верно!), оказывается, что никогда не отлынивавший от работы Карл Вальфрид Маркстрём за год заработал 864 кроны. Вот и все, остальное растворилось в деталях: разгрузка леса у Д. А. Маркстедта в Коге, 12 дней по 4 кроны 20 эре. (Замечательно! А на выходные он приезжал домой?) Сортировка в Брэдгордене, 103 часа по 32 эре. Похуже, но зато близко, ночевать можно дома. В январе в общей сложности 15 дежурств на лесопилке по 2,94 кроны за смену — удача! Удача! Кому еще с декабря по февраль выпадет заработать, когда лесопилка то и дело простаивает? Расходы также аккуратно прописаны.