Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович. Страница 17

Но дальше, не встретив больше на пути никаких батарей, не застав пехоты, разъезд постепенно втянулся в предместья столицы, а затем, миновав арку Нарвских ворот, вошел в соприкосновение с Петроградом и медленно направился по улицам в центр города. И что ты думаешь? Солдатские массы, бродившие по улицах от безделья с лузганьем семечек, как угоревшие кидались в первую попавшуюся подворотню, с криком: «Черкесы пришли, черкесы пришли…».

И этот крик бежал во все стороны по городу. Не прошло и часу, как все улицы и квартиры столицы знали и даже видели своими собственными глазами черкесов. Никогда не бывшие на войне, облепившиеся, распущенные солдаты и рабочие столицы передавали друг другу со страхом, боясь расплаты за свои безобразия и бесчинства. Обыватели же, наоборот, как жертвы всех безобразий, говорили о черкесах с похвалой и искренно желали о скорейшем смятении заодно и слюнявую «керенщину» и разбойно-настроенный «совет» в Смольном. Но все решительно почему-то прятались, очевидно, боялись первых расстрелов на местах, а вторые, запуганные, колебались, не зная, чья возьмет. Здесь и выказалась неуверенность в решимости вождя. При такой обстановке начальник разъезда ротмистр Тугарин чувствовал себя покорителем столицы Петрограда. Просто легендой кажется: он медленно вел свой маленький отряд по улицам, осматриваясь кругом ради интереса. Ему нечего было бояться: лучший его союзник — это 11 всадников и 2 офицера, а навеянная ими паника на всю столицу создавала вокруг мертвое пространство, через которое множится маленький разъезд в сотни тысяч раз. На Забал канском проспекте, у какой-то Серапинской гостиницы, Тугарин сделал короткий привал. Офицеры вошли в ресторан подкрепиться, а ингушей оставили коноводами; но и им скоро вынесли пирожков и холодного мяса, а от водки они отказались, как истые «сыны» Магомета. Минут через десять все были уже на лошадях и также медленно направились дальше, свернув по Фонтанке к Невскому проспекту. На Невском представилась им безобразная картина: гранитные цоколи знаменитых клодтовских коней сплошь заклеены революционными воззваниями, а одному из античных юношей вставлен в руку красный флаг. Это разило тупой безвкусицей и пошлостью. Но разъезд продолжал свое движение в Смольный, в этот подлый российский гнойник, как его там называют. В Смольном также показалось тихо, как будто бы он вымер; из окон уже никто не выглядывает. И только над старыми, вековыми деревьями кружились голодные черные вороны, сопровождая разъезд противным карканьем. Оказалось, депутатская мелкота разбежалась: одни в провинцию, другие попрятались, а депутаты покрупнее выжидали событий на Финляндском вокзале и даже на границе. Между металлической оградой Таврического сада и низенькими флигельками офицерской кавалерийской школы разъезд подъехал к одному знакомому дому, где и остановился во дворе, на временный постой, послав донесение генералу Гагарину в Гатчину. Это-то «наступление на Петроград», в самый решительный его момент, и повисло в воздухе, остановилось, а затем постепенно сошло на нет.

— Да не может же быть! — вскрикнула Людмила Рихардовна. — Это предательство! Измена! Всех их нужно предать военно-полевому суду!.. Играть судьбой великой свободной страны и ее народов, начав доброе и великое дело, предательски остановиться на полпути… Какая психологическая трагедия? Боже мой!.. Позор!

— Но обожди! Эти события развиваются дальше, и еще хлеще, а военно-полевых судов теперь не существует. Временное правительство «великой свободной России» в решительный момент войны поторопилось упразднить их еще с 15 марта этого года. И вот это-то наступление растаяло теперь не перед мало-мальски реальной силой, все ведь видели и знали эту силу, а перед фактом. Неудача эта — морально-политическая неудача. История еще не знает случаев, чтобы спаянная дисциплиной, воинственная и отлично вооруженная кавалерийская дивизия очутилась в таком бездейственном положении перед «пустотою», где орудия противника уперлись хоботами в землю, а пехота его весело и радостно пропускает «неприятельские» разъезды к себе, в тыл. В этом случае все виноваты понемногу: генерал Корнилов, лишенный диктаторского честолюбия и тяготения к власти, не повел сам дивизии, а предоставил ее Багратиону и Гатовскому, из коих один трус, а другой политикан.

Эти двое — трус и — политикан еще с Рижского фронта: Гатовский, получивший в 1915 году летом, в Курляндии, несколько ударов стеком по лицу и по голове от командира бригады сербского принца Арсения Карагеориевича, за нелепые и невыполнимые задания и оскорбления, будучи в «особом кавалерийском отряде князя Трубецкого», действовавшем против германских войск, наступавших на Ригу, теперь оставались далеко в тылу и погубили все. Дело мог спасти еще и сам князь Гагарин, если бы он, дотянувшись до Гатчины, немедленно посадил бы бригаду на лошадей и двинулся бы вслед за Тугариным на Петроград, не ожидая приказания из штаба дивизии. А когда наконец получил приказ «ожидать в Гатчине дальнейших распоряжений», не пренебрег этим и самовольно не двинулся вперед. Виноваты и генерал Шлохов и инженер Фисташкин, не исполнившие в точности возложенного на них задания, а предпочли кутить и присвоить большие деньги, данные им на восстание среди гарнизона столицы. Керенский тем временем воспользовался этими случаями и поспешил выпустить и разослать свое «всем, всем, всем», в котором заклеймил генерала Корнилова изменником и контрреволюционером, желающим якобы расправиться с «завоеваниями революции» под свист чеченских нагаек. А видные депутаты «совета», прикрытые псевдонимами барон Сильватичи и Отто Бауэр, поспешили подсказать своему другу Виктору Чернову, а последний своему другу Керенскому — послать, мол, навстречу Туземной дивизии, в Гатчину, делегацию из столичных туземцев-мусульман — для уговаривания всадников… Решено — сделано: на скорую руку собрали десяток петроградских мусульман, хорошенько заплатили им из Государственного банка, по ордеру на клочке бумаги, и выслали их на грузовике в Гатчину. Начальник разъезда ротмистр Тугарин, конечно, не допустил делегатов к переговорам, но некоторым из них все же удалось перекинуться словом с отдельными всадниками:

— Зачем вам вмешиваться в дела «великорусских»? Разве мало вы навоевались и разве не ждут вас в родных аулах ваши семьи? Довольно! Керенский отправит вас на Кавказ и еще так хорошо наградит, что хватит на всю жизнь!…

Семя зла брошено удачно на подготовленную почву, а тут еще неподвижность и бездействие, могущие поколебать и самых стойких и твердых бойцов; ну и пошло после этого разложение в рядах кавказских джигитов. Только тогда в Гатчину прилетели на автомобиле генерал Багратион и полковник Гатовский, вполне довольные случившимся, обменявшись и мнениями между собою: это, мол, была авантюра и что это и должно было так кончиться.

Не входя в суть дела, эти вожди дивизии скоро уехали в Петроград, пообедать в первоклассной гостинице «Астория»; а оттуда поспешили в Зимний дворец к Керенскому, излить ему свои верноподданнические чувства. Последний не остался в долгу, благосклонно пожурив их, пообещал Туземную дивизию переименовать в корпус, и Багратион, мол, поведет этот корпус прямо на Северный Кавказ, уже в должности командира корпуса.

Между прочим, в обеде начальства в гостинице «Астория» принимал участие и командир бригады генерал князь Гагарин, но видеться с Керенским отказался наотрез. На что у генерала князя Багратиона хватило даже смелости заметить:

— Напрасно, напрасно, Александр Васильевич! Был царь-батюшка, мы верно служили ему, а теперь вписана уже новая страница истории, и ее никак не вырвешь…

Гагарин остался при своем.

После этого проходит один-два дня, и новость: Багратиона также обманули. Им нужно было время, время разложить окончательно и состав его Туземной дивизии. И когда состоялся приказ о переименовании дивизии в корпус, то командиром его был назначен генерал Половцев [34], который в то же время бесцеремонно устранен от командования Петроградским военным округом и которого нужно было Керенскому куда-нибудь и как-нибудь сплавить подальше, а именно на Северный Кавказ, вместе с туземцами.