Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович. Страница 29

— Говори по-французски, чтобы не понял «товарищ кучер», — неожиданно остановил ее полковник, сказав по-французски.

— Хорошо! Я продолжаю, — снова заговорила она, но уже по-французски, — видишь ли, этот комиссар Коровай, бывший фельдшер, с которого так горько смеялся профессор Крукс, оказался все же порядочным человеком, и куда лучше того «мерзавца», как его окрестил Крукс, Скудного. Этот без всяких разговоров выдал мне удостоверение и пропуск и предоставил в наше распоряжение двое саней с лошадьми и кучерами.

— Потому-то он и «медведь серый», — возразил Давид Ильич, смеясь, — «нашим салом, да по нашей же шкуре», как говорят вообще черниговские хохлы… Эта любезность мне нравится! Посмотри-ка хорошенько, обе лошади наши, мои собственные верховые, которых они конфисковали еще в конце октября… Это скоты, мерзавцы, грабители и все что хочешь, но только нелюди…

— Ну, ну, ну, успокойся, — тихо проговорила она. И Давид Ильич замолчал. И только фырканье лошадей, бойко бежавших по снежной дороге, да хруст под санями снега временами нарушали установившуюся тишину.

На станции поезд стоял уже под парами, готовый к отходу; и верный его денщик гусар Филипп Кабура с помощью кучеров быстро внес вещи в вагон 3-го класса «допотопного типа», где молча заняли места полковник и его супруга, а сбоку их примостился и Филипп, по данному секретному знаку. Поезд тронулся.

В составе поезда лучшего классного вагона не было — почему супруги Казбегоровы решили, не раздеваясь, спать по «советскому способу», сидя, положив головы на плечи. Но и в этом вагоне было много стариков-солдат, едущих из армии домой.

О политике из них никто теперь не говорил: молчат и курят, и опять молчат, сидя или стоя, но все о чем-то думают, и думают, по-видимому, серьезно, так как головы их опущены на грудь, глаза открыты, и губы у каждого шевелятся.

От неудобного спанья в сидячем положении полковник Казбегоров проснулся первым, и потягиваясь и разминая онемевшие члены, тихо проговорил:

— Вот и Псков! В прифронтовой полосе еще есть сравнительный порядок, но здесь, в тылу, смотри, полный хаос и беспорядок, все бегут, все лезут, но куда? Они и сами не знают…

— Ай, ай, ай! — протянула Людмила Рихардовна: — Теперь все равны, все серы, все нищие… Свобода… — и она нервно схватила мужа за руки.

Филипп тем временем поспел принести кипятку и три фунта ржаного хлеба. Больше ничего нельзя было достать: буфетов на станции нет, а лавочки при станции пусты, закрыты. Станционные залы классов полны солдат: спящие, сидящие и так толкающиеся сюда-туда; на перроне море человеческих голов в серых солдатских шапках, приступом и с боем захватывая места на крышах, на площадках и даже на тормозах.

И когда поезд тронулся, то товарные его вагоны, теплушки без отопления, конечно, оказались полны стоящими людьми. О сидячих местах тогдашние «свободолюбивые» люди забыли еще со времени Октябрьской революции. Это явление не осталось без внимания «наших» фронтовиков. А верный Филипп почти в восторге, но тихо, доложил полковнику на ухо, наливая в кружки чаю ему и Людмиле Рихардовне:

— Наш поезд идет на Петроград через Дно — Русса — Новгород, и пересадка нам не нужна. А на станции Дно я сам устрою барыню в другом поезде на Витебск.

— За нами очень строго следят чекисты. Три человека из них в соседних вагонах, а четвертый — вот, сидит напротив нас.

— Хорошо, хорошо. Имейте только в виду: наш конечный путь и центр командировки — Старая Русса, а дальше… я скажу вам после, когда закончу свои служебные дела и переговорю с местным начальством…

— Со мною и барыней держите себя как равный: не проявляйте и признаков, что я ваш начальник, а мое служебное положение — полный секрет, — также на ухо Филиппу ответил полковник тихо.

А затем, повернувшись к Людмиле Рихардовне, он также тихо передал и ей то, что получил от Филиппа, и то, что сам ему сказал. На это она только больно улыбнулась; незаметно для других все же поцеловала его в щеку, и шепотом проговорила:

— Вот и Дно! Чекиста я заметила еще из Валка; он следит за нами, и довольно строго… Ну, будь здоров! Я все же буду усиленно и с верой ожидать тебя у родителей, в Витебске… Будь только всюду дипломатичным и не дай обмануть себя, — и она поднялась, взяла некоторые вещи, а Филипп тем временем достал с полки семейные их чемоданы и они вышли.

Чекист, по-видимому, не ожидал такой перемены декора в его наблюдениях; сразу как-то нервно засновал на своем месте, поднялся на ноги, заглянул в окно и, косо бросив взгляд на полковника Казбегорова, вновь присел и погрузился в чтение какой-то книжки, отмечая в ней что-то карандашом и по временам исподлобья все же продолжая посматривать на полковника. Но скоро в вагон вернулся и сам Филипп; чекист усилил свои наблюдения.

В поведении Филиппа ничего не было подозрительного, что бы могло выдать их. Он разыгрывал роль «равного», как о том и раньше было дано ему указание, безупречно. Подойдя к полковнику, он широко улыбнулся и тихо на ухо доложил об устройстве Людмилы Рихардовны в вагоне поезда на Витебск в обществе каких-то трех крестьянских женщин и пятерых их детей и что поезд их уже отошел, а для поезда на Старую Руссу нет дров, да и паровоз не держит пару; по расчету же, поезд их в Старую Руссу подойдет только лишь около полуночи.

— Хорошо, Филипп! В Старой Руссе меня разбудите, — ответил полковник тихо; а сам уперся спиной в угол вагона на нижней скамье, поднял меховой воротник полушубка, натянул на лоб кавказскую черную барашковую папаху и спокойно заснул.

X

Сурово и недружелюбно встретила Старая Русса наших фронтовиков: глухая ночь и пасмурная погода с большой снежной метелью наводила на каждого из вновь приехавших какую-то грусть и безнадежность: вокруг ветер воет, рвет, мечет падающие хлопья снега как озверевший зверь, набрасываясь на беззащитную толпу людей, куда-то торопящуюся и вокруг тревожно суетящуюся. На перроне и в помещениях станции такая же толпа серых людей, бегающих, кругом толкающихся, стоящих, а то и просто сидящих и лежащих на мокром снежном полу, измученных от бесцельного переутомления и голода. Всюду видно разложение и нравственно-психическое падение «свободных» граждан великой страны.

У подъезда извозчиков не оказалось, а про автомобили в городе забыли так же скоро, с началом Октябрьской революции, как и появились они в первые годы мировой войны; когда население тыла в лице подрядчиков и заготовителей для армии от разных союзов и благотворительных комитетов за счет казны и экономии от операции поставило свою жизнь на широкую ногу удовольствий и наживы, породив тем впоследствии и своего же большевика, завистливого захватчика. Почему Генерального штаба полковник Казбегоров и вынужден был на сей раз взять часть вещей из рук денщика и вместе с ним пешком направиться в город, в ту же гостиницу «Россия», где более года тому назад он короткое время уютно и с комфортом жил, честно и аккуратно исполняя возложенные на него служебные поручения.

Хозяин гостиницы купец Патриотов сразу узнал полковника Казбегорова, немного замялся, а затем в восторге бросился на шею, по-братски его обнял и расцеловал, увлекая молча в свою теплую и уютную, богато обставленную квартиру. Правда, других свободных комнат в гостинице в то время не было, и вполне понятно. Патриотов поторопился объяснить свою любезность по-купечески:

— Это только для вас, полковник! Приезжай сам губернатор или высший комиссар — и им бы не дал…

А затем он осведомился и о здоровье Людмилы Рихардовны и где, мол, она теперь находится в это «тревожное время». Получив же короткое объяснение, он безнадежно махнул на все рукой и поспешно вышел.

В своей комнате полковник поместил и денщика.

На следующий день, утром, он навестил местного коменданта, выбранного «товарищами» из старых, но малоопытных полковников; там же устроил свои некоторые служебные дела и регистрацию документов, а после отправился в местный полевой госпиталь.