Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович. Страница 40

— Не удивляйтесь, господа! — неожиданно прервал рассказ и критику юнкера Авдуша Цепа Генерального штаба полковник Казбегоров. — До 90 % из всего состава русских офицеров Генерального штаба вынуждены изменить свои убеждения, через что потеряли и веру в свой истинный народ, но поспешили стать «спецами» у «С.С.С.Р-ов» и, как видите, верою и правдою служат им на пользу этому пагубному нововведению… Кто же будет спасать Россию и ее народы? Ведь жив и будет жить лишь тот, кто борется, кто верит в результат своей борьбы и смело поставил перед собою цель святую, стремится к ней и мыслями и душою, творя истинную черту Божества. Суворовых и Кутузовых теперь ведь нет, воспетых даже иностранцами: как они, полны любви, силы воли и не страшась трудов великих, взбирались упрямо на вершину и только с высоты, подобно исполинам, сурово и задумчиво глядели на мир… Теперь же мы видим совершенно обратное — личные мелкие расчеты и бесхарактерность: спасайся кто может! Масонский мистицизм, упорно насаждавшийся в народе в виде мистическо-художественной литературы и пропаганды, достиг своей цели, посеяв всюду пессимизм и обезличив граждан — все, мол, виноваты, только не мы… К тому же и веры нет у них самих: не могут положиться ни на себя, ни на свой истинный народ.

Отец Цепа в то время, как старший железнодорожный агент, с раннего утра был на службе, а старушка-мачеха дома у себя в комнате. Неожиданно к дому их подъехал открытый автомобиль, и из него выскочил комиссар Касуш Фрукт; как-то сгорбившись, он поспешно вошел в их дом, направляясь в комнаты старушки Цепа. Минут через двадцать Фрукт вновь появился около автомобиля, а за ним следовала сзади и «тетенька» его, старушка Цепа, по-дорожному одетая; и оба на том же автомобиле поспешно уехали куда-то в город.

Был приятный солнечный день конца февраля: тихо, тепло и снег начинал было уже быстро таять. Наши герои также поспешили выйти в город — насладиться первой солнечной теплотой, предвещавшей скорое наступление весны, а также и проветриться немного. Все трое направились на бульвар, где им и представилась первая картина. Все тот же автомобиль, но с красным флажком впереди мотора, а в нем четыре человека вооруженных красногвардейцев, одетых в новенькие серые шинели и такие же фуражки; на груди у каждого большие красные банты, а на фуражках, вместо кокард, нечто вроде большой звезды. Автомобиль мчался по Бульварному проспекту, мимо парка, направляясь к дому губернского комиссара «товарища» Дожи. Было 11 часов дня.

— Члены Чрезвычайной комиссии поехали куда-то на охоту, вероятно, нащупали где-то «живой и мертвый товар»! — шутя, проговорил полковник Казбегоров, обращаясь к жене, идущей с ним под руку; а толкнув локтем потихоньку идущего с ним рядом с другой стороны брата жены, юнкера Цепу, он добавил: — Мужайся, Авдуш! Не теряй надежды.

— Безобразная жизнь настала, — уныло протянул в ответ юнкер Цепа. — Сегодня ты живешь, а завтра?. Будешь ли ты жить? Про то никто не смеет даже и подумать. На ближайшего друга, товарища, отца и матерь и то нельзя положиться, что они не выдадут тебя! Все один другого предают, один на другого клевещут, и тем только и живут, — и он с болью на сердце опустил голову на грудь, как бы рассматривая человеческие следы.

— Нам следовало бы пробираться дальше, на юг! Здесь пропасть можно и с голоду и от безработицы, — вновь проговорил полковник Казбегоров неуверенным топом.

— Да, господа! Как видно, подошло их время, нужно быть очень осторожным, — согласилась и Людмила Рихардовна, — сегодня у меня хотя и пресквернейшие чувства, но все же с идеей Дэзи я вполне согласна.

— Ну, возьмем хотя бы для примера наших стариков, в особенности «матерь», — как бы продолжая свой предыдущий ответ, снова заговорил юнкер Цепа, — они возятся с этим негодяем Фруктом, со своим племянником, и вот сегодня же «мама» опять уехала куда-то с ним, вероятно, торгуется… А, впрочем, что тут и говорить! Господа, пойдемте-ка лучше за город, по шоссе и немного освежимся…

Все без отговорок скоро согласились: взяли ближайшего, случайно попавшегося на улице извозчика с санями образца московских троек и, удобно усевшись, приказали кучеру ехать шагом, а сами на французском языке стали выяснять причину усиленного разложения общественности и самого города. Виновника между ними, как и следовало ожидать, не оказалось. Всему виноваты были грабители-насильники «красные товарищи» и им «сочувствующие». И так, в непринужденном и веселом разговоре, они и провели время в поездке по шоссе до 12 часов дня. А затем заехали в городскую управу, как тогда ее называли, в городской комитет, получили дополнительные карточки на мануфактуру и галантерею и тем же извозчиком уехали домой обедать.

Около часу дня они были уже около дома своей квартиры. Полковник остался расплачиваться с извозчиком, а Людмила Рихардовна с братом поспешила войти в дом, как будто бы какая-то невидимая сила тянула ее туда скорее. И вот еще в передней через стеклянные двери она заметила, что дверь в их комнату открыта; она как пуля влетала в столовую, где у стола сидела мачеха ее и какой-то полуинтеллигент, молодой мужчина в статском, но подпоясанный солдатским ремнем, и сбоку, на ремне висит у него большой револьвер в деревянной кобуре, а на столе — много пачек каких-то бумаг, предметов и вещей, принадлежащих мужу; дальше, на стульях, сидят три красногвардейца, вооруженных винтовками. Дверь в их комнату не открыта, а взломана, а в самой комнате — полный хаос и разрушение.

Людмила Рихардовна на миг остановилась, побледнела и закрыла глаза. Вдруг вспомнились ей слова, сказанные братом на бульваре; ей стало душно, голова закружилась, в глазах потемнело, и она только и успела вскрикнуть:

— О-о-о-й! Воздуху нет… — и без чувств упала на руки брата, поспешившего ей на помощь.

Юнкер Авдуш Цепа осторожно отнес сестру в комнату, раздел и уложил ее в постель, предоставив дальнейшую заботу мачехе, а сам вернулся обратно в столовую.

Тем временем в столовую медленно вошел и полковник Казбегоров. Вежливо приветствуя незнакомцев словом «здравствуйте», он все же как частное гражданское лицо выдавал себя во всем: и выдержкой в походке, и тактом обращения с людьми. Но на его приветствие никто из чекистов, конечно, ничего не ответил; и только старший из них быстро приподнялся из-за стола и на плохом русском языке, с древне-восточным акцентом, строго обратился:

— Ты будешь товарищ Давид Казбегоров?

— Да, я Давид Казбегоров, но товарищами… Гм… Мы, кажется, никогда не были знакомы… Первый раз вас вижу, — удивленно, но спокойно ответил полковник с чуть-чуть заметной улыбкой на лице.

Красногвардейцы по-русски добродушно рассмеялись, а старший чекист, кривя лицо, зло улыбнулся.

— Черный черкесский баран вам товарищ! — сердито бросил юнкер Цепа.

Но вмешалась мачеха, поспешившая в столовую, и, схватив юнкера за руку, стала сильно трепать, не давая ему возможности дальше что-либо говорить. На этот случай красногвардейцы буквально расхохотались, а старший чекист покраснел, как рак, но все же продолжал важно допрашивать:

— Ты генерал-штаба полковник?

— Не знаю! Я частный человек, — последовал ответ.

— А эти документы — твои? — сердито спросил чекист, указывая на большую пачку разных документов, принадлежащих полковнику.

— Да, мои.

— А это оружие: шашка, два револьвера, снаряжение? — язвительно продолжал допытываться чекист.

— Тоже мое имущество.

— А эти предметы: мундир, брюки, сапоги, ботинки, шпоры, тужурки, рейтузы, фуражки, Георгиевский крест, шесть разных орденов, университетский значок, серебряный академической знак, золотой портсигар, золотые часы, эти брильянтовые кольца, уйма денег, дорогое белье… — сердито перечитывал чекист.

— Мое имущество, а ценности получил от настоящей жены как подарки, когда она была еще нев…

Дальше он не мог говорить в свое оправдание, ему стало дурно, голова закружилась и он присел на ближайший стул, а юнкер Цепа поспешил подать ему стакан воды.