Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович. Страница 46

Около полуночи тот же старший кондуктор в сопровождении уже молодого младшего кондуктора вновь появился в вагоне наших героев, и оба уселись мирно около печки. Юнкер Цепа и на сей раз не давал им покоя, задавая такие вопросы о современной жизни, что они оба предпочитали скорее отнекиваться или совсем молчать, выказав свою полную безразличность к окружающему их. Авдуш рассмеялся, а остря про красный бантик на груди у молодого кондуктора, он даже сплюнул на пол. Старик-кондуктор, по-видимому, вспылил, быстро поднялся и зычным голосом проговорил:

— Через 15 минут будем в Орле. Собирайтесь! — и оба «железнодорожника» ушли в другой вагон.

Супруги Казбегоровы в разговор не вмешивались. Слушая чисто детские, наивные ответы кондукторов, они только жалели многомиллионный «великороссийский» народ, путем обмана попавшийся в полосу неосвещенной жизни, вместе со своим «просвещенным красным московским центром». Дальнейшую поездку они наметили лишь только пока до Курска, где временно решили остановиться у знакомой помещицы-старушки, впредь до подыскания квартиры.

Но вот и станция Орел. В темную и холодную полночь их поезд почему-то остановили в тупике. Обширная площадь запасных путей не освещена, и наши герои с большим трудом по путям в темноте кое-как перебрались с вещами сами на станционный перрон. Железнодорожный персонал мстил им «злом» до очевидности.

Толпа людей, море голов в серых папахах и шинелях, также и здесь волнуется, бурлит, выбрасывая неспокойный народ, как и всюду, на арену «красной» борьбы, грабежа и разорения. Они остались на перроне, ожидая обещанного поезда на Курск. Больные ноги Давида Ильича не давали ему покоя. Ему необходимо было хотя бы короткое движение, но негде. Всюду заполнено толпой. Чаша терпения переполнялась; память от витебской «чеки» усугублялась. Наконец и Людмила Рихардовна не выдержала: глядя на страдающего мужа, она, бедняжка, вдвойне страдала за него; к тому же от переутомления, стоянки у вещей в холодную морозную ночь нервы ее начинали свою разлагающую организм работу.

Вдруг подбежал Авдуш с вестями: среди многих поездов, стоящих на станции, один из них, товарный на пятом пути, собирается уже к отходу. Забегала бригада кондукторов. Авдуш спешно переносит вещи на тормозную площадку вагона отходящего поезда. Супруги же Казбегоровы могут лишь помогать или мешать ему, но не работать. Скоро послышались и свистки, а затем — гудки, и поезд тронулся. Поспевает вскочить последним на площадку и Авдуш: усаживает сестру на чемоданы и обвертывает ее одеялом, а Давиду Ильичу и себе набрасывает на головы брезентовое пальто, чтобы хоть немного защититься от холодного ветра в гибнущей пустыне «С.С.С.Р-овской» страны. И поехали наши «отважные беглецы», утешая себя надеждой на лучшее в будущем и через два-три часа — быть в теплой квартире патриархального Курска, у доброй помещицы-старушки.

Скоро показалась на востоке заря. Людмила Рихардовна умиленно перекрестилась и проговорила:

— Вера и надежда спасают человека, а любовь его сближает с другими и заставляет творить только добро… И чудо…

Авдуш засмеялся и весело, непринужденно ответил сестре в шутку, на основании наблюдений:

— Люби этих «серых волков», так тебе и площадки вагона не видать. Нет, сестрица! Теперь эта проповедь не годится. В границах нашей площадки только моя диктатура. Ведь «шайки» конных бандитов вахмистра Буденного по указанию «С.С.С.Р-ов» бродят и теперь по всем необъятным степям России; в особенности рано утром, на заре, самый удобный момент для нападения…

Все рассмеялись, конечно, этой дикой, исторической правде в двадцатом веке, хотя и промерзли до костей. Но в это время поезд поднялся на вершину плоскогорья, и город Курск показался им как бы в долине, с множеством церквей и колоколен, окутанных прозрачной дымкой. Во всех домах города, казалось, как бы по заказу дымились трубы. Стало совершенно светло.

Поезд их остановился на запасном пути у семафора. Отцепили паровоз, и он свободно и легко медленно ушел к себе в депо. Наши же путешественники также последовали его примеру: нагрузив себе на плечи свои вещи, медленно поплелись на станцию Курск, где и заняли места в вагоне поезда на станцию Курск-город.

В Курске представилась им совсем другая картина: меньше толкотни на станциях, в городе тишина и сравнительный порядок, мирная жизнь заметно мало нарушена движением народным и беспорядками «красных С.С.С.Р-ров», а людей в серых папахах и порванных шинелях почти что не видно. Город находился в тылу южного фронта, который менее других страдал и переносил красный эксперимент по перерождению и перевоспитанию народов.

Наши путешественники легко вздохнули. И когда спокойно разделись и привели себя в порядок, в предоставленной им большой и хорошо обставленной комнате квартиры гостеприимной и набожной помещицы-старушки, по Большой Садовой улице № 132, юнкер Авдуш Цепа от радости заговорил почти диктаторским тоном:

— Теперь — трехдневный отдых, а затем и устройство на своей квартире, осмотр города и подыскание занятий и работы, — и весело рассмеялся.

— Я объявляю диктатуру «красных товарищей» свергнутою и провозглашаю военную диктатуру Авдуша впредь до окончательного устройства нашей мирной гражданской жизни в этом милом и славном русском городке, с украинской культурой и памятниками старины, — смеясь и шутя ответила Людмила Рихардовна.

— Просим, просим! — поддержал шутку жены и Давид Ильич.

— Хорошо, господа! Я беру на себя эту ответственную миссию и завтра же с утра иду один в город.

И он, действительно, на другой день рано утром, ушел в город не для прогулки, не ради развлечения, а серьезно переговорить со своими знакомыми по училищу о создавшемся безвыходном положении его и сестры с мужем. На помощь отца у него не было теперь надежды: тот все свои сбережения отдал для выкупа зятя, а сам зять теперь гол как сокол. Сестра же его, Людмила Рихардовна, хотя и располагала еще в то время небольшими средствами, но она, по его добродушному заключению, женщина, и притом в положении, и им, мужчинам, было бы подло и нетактично эксплуатировать ее.

Давид Ильич также начал собираться в город, к врачу, на перевязку больной ноги. Выходя из комнаты, он поцеловал жену и ласково между прочим проговорил:

— Я знаю, Мили! Ты думаешь теперь хуже обо мне, чем я в действительности есть.

Слезы печальной грусти пробежали у него по лицу; он побледнел, но быстро отвернулся и только у порога выходных дверей добавил: — Адрес врача, куда я иду, тут же недалеко, Садовая улица № 122. Будь паинькой, не грусти! Даст Бог — устроимся!.. — и он вышел на улицу.

Людмила Рихардовна в то время действительно переживала трагедию в душе; улыбнувшись мужу, она продолжала молча наблюдать в окно за жизнью города на улице и только как бы ему в ответ нежно протянула:

— Ну, хорошо, хорошо.

На Садовой улице было большое движение людей: то кучки рабочих, спешащих на работу, то чиновники разных ведомств с портфелями, важно направлявшиеся в свои канцелярии, то местный люд горожан, спешащих на базар и обратно. В этой-то пестрой толпе скоро затерся и наш Генерального штаба полковник Давид Ильич Казбегоров. Но вот неожиданно в одной толпе рабочих он заметил давно знакомое ему лицо; вспомнил также, что еще в ауле Каловском, у себя на даче «Казбегор» в 1916 году знакомился с участковым ветеринарным врачом Шарко. Шарко также обратил внимание на большую черную кавказскую папаху полковника Казбегорова, замедлил шаг, круто повернулся и подошел к нему.

— Давида Ильича Казбегорова ли вижу я? — серьезно спросил Шарко и остановился.

— Вы, доктор, не ошибаетесь! Он действительно и есть. Здравствуйте! — ответил полковник.

— Будем политичны, о прошлом ни-ни-ни; говорите только хорошее о настоящем, — предупредительно заговорил Шарко. — Ну, здравствуйте, — и они пожали друг другу руки.

Старые знакомые разговорились о времени приезда и о дальнейших шагах в области устройства жизни в Курске. Шарко напомнил Казбегорову и о его новостях, появившихся в газетах Курска, как он дрался с комиссарами еще в армии, на фронте, и о его аресте витебской «чекой». Между прочим предупредил, что и в Курске «доить» умеют ловко.