Осознание (СИ) - Еловенко Вадим Сергеевич. Страница 71

- На губе сгною. - Пообещал я невидимым врагам служебной дисциплины. Василий, хмыкая, сказал:

- Сначала надо самим бросить каждый день пить. С нас же пример берут…

- Значит, пора вспоминать службу. - Пришел к выводу я и опечаленный поплелся в постель. Настя во сне обняла меня, закинула мне на бедро ногу и пробормотала:

- Завтра не буди меня. Вставать готовить не буду.

- А покормить меня перед службой? - притворно возмутился я.

- Завтра воскресенье… - напомнила мне она и я понял, что новую жизнь в воскресенье не начать, а в понедельник ее начинают только самые наивные.

С каким-то абсолютным пофигизмом я осознал себя плывущим в море тюленем. Понимая, что это сон из того же порядка что и прежнее, я не стал ждать пока меня сожрет акула или касатка. Не стал ждать внезапного появления на катерах охотников. Я просто нырнул и пошел на глубину.

Блин, я и не знал, что тюлени могут так долго под водой находиться. Прежде чем меня потянуло наверх, я заметил силуэт на фоне светлой поверхности моря. Огромная акула проплыла над моей головой, неторопливо и величественно изгибая свое хищное тело. Я сам себе улыбался, понимая, что именно она и должна была меня сожрать. Я уже захлебывался, но не давал себе всплыть. В общем, убил себя нафиг, чтобы не мучиться…

Алина получив документы и деньги за отработанный в лагере период не уехала в тот же день, хотя в паспорте уже стояла отметка об освобождении и в течении двух недель она обязана была прибыть по месту приписки. Поселившись у одной из местных семей, сняв у них на неделю комнату, она удивила этим даже Василия. Он мучился вопросом, надо будет ей выписывать разрешение на постоянное проживание в поселке или нет. Поручив мне в случае чего прописать ее у нас, он кажется, с тайной надеждой только и ждал ее обращения. Настя же целыми днями пропадала у нее и помогала привыкнуть к жизни на воле. Пожертвовала ей некоторые из своих вещей. Взяла с моего разрешения довольно приличную сумму в тысячу сто единиц и закупила в поселковом магазине для девушки все необходимое в долгом путешествии. От мыла и зубной щетки, до недорогих духов и прокладок. Нет, не подумайте, я не требовал отчета, на что она тратит деньги. Не так у Насти много подруг, чтобы не проводить одну из них в дальнюю дорогу. Вечерами она рассказывала Василию, о чем говорила с Алиной и что она говорила о нем. А полковник, словно мазохист требовал подробностей, пусть даже неприятных для него. Иногда он был хмур и мрачен, иногда после таких разговоров он становился грустно задумчивым. Он не пытался со мной или с кем-то другим делиться своими переживаниями. На работе он работал, как проклятый редко появляясь в кабинете, целый день тратя на разъезды. После работы трезвый и серьезный осматривал лагерь в поисках, чего-либо неправильного или неуместного. Часто общался с вернувшимися с работ заключенными. О чем он там с ними говорил, я не интересовался. Зато знал, что заключенные, как ни странно, сопереживают с нашим начальником лагеря его размолвку с Алиной. Слухи же быстро разбегаются. Я, конечно, понимаю, что они должны были испытывать благодарность к человеку, который настолько облегчил их быт и предоставил максимум свободы в пределах разумного. Но как-то не вязались у меня в голове слова «любовь заключенных» и «Начальник лагеря». Ну, какая там может быть любовь? Максимум уважение. Но что-то перевернулось в нашем маленьком мирке, если наши добровольные помощники передавали искреннюю поддержку скатившемуся в черную меланхолию Василию.

А Алина, зная, до чего доводит моего друга, словно еще издевалась над ним, частенько приходя к нам и вызывая мою Настю поговорить на крыльцо. Они сидели там, болтали, смеялись, а Василий себе места не находил мотаясь из комнаты в комнату.

Но он сдержался. Не сорвался. Не наделал глупостей. Только разве что потух странным образом. Исчезла воля из глаз, появилась странная и пугающая пустота. Словно он перестал понимать, что и зачем он делает. И для чего. И кому все это нужно. Потеряв смысл жизни, как говорится, он не потерял работоспособности и делал все возможное, выматывая себя и заставляя отвлекаться от личных проблем.

Не смотря на свои чувства, а может и именно благодаря им, Василий сделал то, что очень сильно и на всю жизнь удивило меня.

Где-то на пятый или шестой день после освобождения Алина пришла к нам домой и попросила меня поговорить с Василием о том, чтобы на сутки выпустить из лагеря нашу общую подругу Наталью. Попрощаться и провести вместе ужин. Я посчитал идею не самой плохой и довольно воодушевленно направился в лагерь к Василию, который в тот вечер что-то запаздывал к ужину.

Найдя его на бывшем пустыре, теперь застроенном невеликими домиками, общающегося с несколькими заключенными по поводу вечно забивающихся сливов, я уже хотел отозвать его, но Василий жестко сказал мне:

- Разберись с канализацией. Почему мне приходится это выслушивать? Тебе докладная поступила еще два дня назад.

Пообещав, что разберусь на следующий же, день я отозвал его в сторонку и спросил, как он относится к том, чтобы выпустить Наталью попрощаться с Алиной. Я даже открыто сказал, что это просьба самой Алины. И что она будет очень благодарна за такой подарок. Внимательно смотря мне в глаза, Василий ответил коротко и ясно:

- Нет.

Спросив, почему, я ожидал услышать брань в свой адрес, но Василий терпеливо пояснил:

- Тема, понимаешь… хорошо, что она пришла тебя просить, а не меня. Ей бы мне было тяжелее отказывать. Так что спасибо.

- За что?

- За то, что я при тебе хоть выматерится могу. - С усмешкой сказал он. Двигаясь к проходу в административную часть лагеря, он добавил мне через плечо: - Мне сложно объяснить, что я чувствую. Но я думаю это знатная подстава. Выпустим мы на сутки ее и не вернуться они обе. А мне останется только самому себе наручники одеть, пока другие этого не сделали.

- Да брось ты, - сказал я не отставая от него. - Что за глупость? Ну, куда две девки побегут?

- Пойми ты дурак… это уже было однажды… в этом лагере. Именно так я стал начальником его. Предыдущий выпустил свою подружку. А она возьми да и сбеги от него. Ладно, если бы она просто сбежала из лагеря, но он пропуск подписал. В общем, где он сейчас лес рубит загадка из загадок. Он не смог мне внятно рассказать, зачем он выдал пропуск. Ведь именно я его арестовал. Многое стало понятным.

- Ты поэтому не выпускал даже втихаря Алину?

- Угу. И не только поэтому. Рыба гниет с головы. Мы пьем с тобой и охрана начала пить… как бы теперь гайки-то завернуть… Мы начали бы выпускать и они бы втихаря вытаскивали бы своих знакомых подышать воздухом свободы. Даже то, что я ходил к ней… и то… остальные сидели, небось, и думали про себя, а чем они-то хуже? И тоже заводили себе подруг из женских бараков. Всем хорошо… кроме порядка. Мы прошли проходную и на другой стороне ее, Василий сказал странно:

- Пусть все идет, как идет. Все равно все будет так, как должно быть. И никак иначе. Мы расстались, и я направился в лазарет.

Он был пуст. На все здание только Наталья да Владимир шумели в смотровой. Я прошелся в пустую палату не спеша «обрадовать» приятельницу своим визитом. Только услышав истерическое: «Нет! НЕТ! Неееееет!», я рванулся в смотровую и застал позабавившую меня картину: Наталья стоит на столе с бумагами доктора, а Владимир с веником на перевес гоняется за мышью на полу. Мышь скрылась за шкафом с медикаментами, и Владимир спасовал перед ним.

- Антисанитария!? - изумился я притворно. Мыши были такими же обитателями лагеря, как и заключенные и, можно сказать не иносказательно, что они стояли на полном пищевом довольствии. По крайней мере, списывались на них довольно значительные объемы продукции со складов.

- Да пошли вы все с вашими мышами! Это он гад принес! - выругалась в сердцах Наташка.

Из ругани Натальи я понял, что Владимир где-то выловил показавшегося ему забавным мышонка и притащил его в банке в лазарет. Наталья сначала не обратила внимания на стоящую на полу высокую стеклянную банку и нечаянно задела ее ногой. Банка покатилась и мышь, не теряя времени, дал деру. С хохотом Владимир носился за ним до моего появления, но нормальные грызуны два раза на одни грабли не наступают. Этот тоже не хотел больше даваться в руки изуродованному человеку. Сев на деревянную кровать, застеленную клеенкой, я сказал Владимиру: