Берта Исла - Мариас Хавьер. Страница 87

Мистер Саутворт спросил:

– Ладно, и что потом? Что с тобой произошло и почему ты оказался здесь? Две недели тому назад.

Жизнь действительно шла своим чередом. И Томас Невинсон, мальчик из района Чамбери, который воспитывался в Мадриде, учился в Британской школе на улице Мартинеса Кампоса, а потом в школе “Студия” на улице Микеланджело, теперь, к своим сорока годам, жил в небольшом английском городе с медсестрой из стоматологического кабинета по имени Мэг и с маленькой дочкой по имени Вэл, то есть Вэлери. В какой-то мере такая спокойная и монотонная жизнь даже нравилась ему в качестве передышки после выпавших на его долю передряг и скитаний. Да и кто не мечтает время от времени удалиться в один из таких городов, где можно наблюдать за течением времени и стать провинциальным обывателем с раз и навсегда устоявшимися привычками, жить без неожиданностей и потрясений, как ничем не примечательный мистер Роуленд – это имя Томасу дали на тот срок, пока он будет скрываться, на срок вынужденной ссылки. Том Невинсон сразу полюбил девочку, он ее просто обожал и не старался искусственно сдерживать свои чувства, особенно когда она начала ему улыбаться – вроде бы уже сознательно или по крайней мере узнавая его, а не просто корча какие-то ни к кому не обращенные гримаски. Он не старался искусственно сдерживать свою любовь, хотя знал, что рано или поздно расстанется с Вэл и вряд ли когда-нибудь увидит снова, а скорее всего, именно поэтому и не сдерживал. Пока есть возможность, надо этим наслаждаться, – думал он. – И не важно, что памяти обо мне она не сохранит, но это будет еще только завтра, а сегодня – это сегодня, и лишь сегодня имеет значение – и всегда лишь оно имело для меня значение, поскольку я жил сегодняшним днем и сегодняшней ночью. Зато в моей памяти Вэл сохранится, я буду помнить мягкие и нежные прикосновения ее рук, мне ведь почти не довелось наблюдать ни за Гильермо, ни за Элисой, их ранние годы прошли в основном без меня, поэтому с Вэл я не хочу ничего упустить, раз уж вынужден оставаться здесь, как выброшенный на мель корабль. И хотя она об этом не узнает, в душе у нее навсегда останется история этой первой любви, и про нее можно будет сказать: “В ее жизни, как у всех, была любовь”, даже если в конце концов Вэл превратится в бесчувственную и черствую женщину или в такую же бессердечную, как я, и потому будет отталкивать от себя людей, ведь невозможно предугадать, что вырастет из младенцев: результат может оказаться неутешительным, и, пожалуй, лучше этой перемены не видеть, говорю я себе для самоутешения.

Бывает очень рискованно использовать выражения типа “как у всех”. А именно оно присутствовало во фразе, которую пробормотал на своем почти безупречном французском мистер Саутворт в то далекое утро двадцать лет назад, и она была последней фразой моей свободы, последней безобидной фразой в моей жизни. Если мне когда-нибудь случится снова увидеть его, я непременно спрошу, откуда эта цитата, потому что это, несомненно, цитата. А потом он добавил: “Мы не всегда замечаем чужую любовь, даже если сами становимся ее объектом, смыслом и целью”. И я не раз мог убедиться в его правоте и испытать на себе последствия подобных ситуаций.

Том с нетерпением ожидал конца занятий в школе, чтобы поскорее вернуться домой. Как только Вэл научилась ходить, как только открыла для себя, что такое скорость, она со всех ног бежала к двери, услышав поворот ключа в замке, – бежала, спотыкаясь и падая, с поразительным упорством поднималась, отталкиваясь от пола со всей силой своих крошечных ручек, восстанавливала шаткое равновесие и в восторге продолжала бежать. И кидалась к нему в объятия. А он поднимал ее и пару раз подкидывал вверх, и оба смеялись, а мать стояла сзади, с тревогой следя за ее бегом и с радостью наблюдая дальнейшую сцену. Нет, жизнь в маленьком городе не была такой уж плохой, скорее она была просто даром Божьим по сравнению с той, какую ему приходилось вести прежде. Иногда он задавался вопросом, а не родились ли от него и другие дети где-нибудь там, непонятно где: другая девочка или другой мальчик – другой национальности, говорящие на другом языке, которых воспитывают его враги, воспитывают в ненависти к таким, как он. Но Томас лишь пожимал плечами: его это никак не касалось, даже если дети и были, даже если он ненароком и дал им жизнь. И Вэл тоже не будет зависеть от него, после того как он ее покинет. Дети забывают быстро, зато взрослые все помнят.

Между тем Томас уже начал отчаиваться. Хотя и терпел, не давая своему отчаянию выплеснуться наружу, как терпят те, кто попал в плен или взят в заложники и ждет освобождения, не зная, наступит ли заветный час. Когда рядом не было дочки, когда она была в детском саду или спала, он с тяжелым чувством считал часы. Мирное спокойствие, серость, монотонность, умеренность, ощущение собственной бесполезности, пребывание на задворках и оторванность от того, что движет миром, от всего важного, а также мысли о том, что без него, как оказалось, можно обойтись и его можно кем-то заменить, – все это мучило Тома и разъедало ему душу. Он не обманывал себя и знал, что наступит день, когда придется окончательно уйти в отставку, как ушли многие его товарищи, как ушли все его предшественники со времен сэра Мэнсфилда Камминга [57], то есть с 1909 года, и что день этот недалек, жизнь в подполье изнашивает тело и душу, разрушает личность, но вместе с тем она вызывает зависимость, поэтому мало кто способен с легкостью, в два счета отказаться от нее. Да, он устал и, только остановившись, понял, до какой степени устал. И тем не менее он все еще чувствовал себя молодым: сорок лет – ерунда для большинства профессий. Во всяком случае, он отгонял от себя мысль, что нынешнее его отстранение от дел в силу самых серьезных причин окажется окончательным. Он был слишком предан своей работе, чтобы смириться с приказом уйти насовсем. Но пока подобный приказ его не настиг, хотя время равнодушно текло и утекало, а значит, он мог позволить себе помечтать о том, как покинет этот город и возвратится в строй. Даже если придется засесть в кабинете, разрабатывая стратегии и тактики, как наверняка все чаще используют Тупру. Не самый плохой вариант – планировать операции, хотя после падения Берлинской стены в 1989-м и распада Советского Союза в 1991-м их стало заметно меньше. И некоторые сотрудники МИ-6 остались отчасти не у дел, поэтому они предлагали свои услуги частному бизнесу, мультинациональным компаниям, политическим партиям и крупным иностранным фирмам. А вот Том пропустил эти исторические события, засев в приютившем его городе, он огорчался и утешал себя мыслью, что в какой-то мере тоже приложил к переменам руку, хотя кто же теперь о его роли вспомнит?

Только однажды за все бесконечное время спокойной и стабильной провинциальной жизни в голове у него вспыхнул сигнал тревоги. Это случилось в самом начале, еще до знакомства с Мэг, когда никто и подумать не мог ни о падении Стены, ни о распаде СССР. В школу явилась женщина и стала наводить справки о мистере Джеймсе Роуленде (именно так теперь звали Томаса, и кое-кому было позволено называть его Джимом, но, разумеется, не ученикам, поскольку в те времена неуместная фамильярность еще не была в ходу). Он вел урок, и привратник сказал ей, что не имеет права прерывать занятия. Но сразу после этого урока начался следующий. Между тем незнакомка хотела непременно увидеть Роуленда, и привратник все-таки подошел к классной комнате на перемене, когда одни школьники выходили оттуда, а другие входили, и сообщил учителю, что внизу, у него в привратницкой, его дожидается женщина, которая не желает уходить, хоть он и просил ее зайти попозже.

– А она не назвала своего имени? – спросил Том, вернее, мистер Роуленд.

– Понимаете, в чем дело, сначала она представилась как Вера Какая-то-там. Я не понял, поскольку фамилия у нее иностранная. И говорит она с акцентом.

– С каким именно?