Генерал Корнилов - Кузьмин Николай Павлович. Страница 23

Тогда, несколько лет назад, Корнилов полностью соглашался с выводами генерала Мартынова и снисходительно похмыкивал, читая Нилуса. Если генерал писал о том, что и видел, и пережил сам Корнилов, то разящая сила «Протоколов» притуплялась тем, что Корнилов, как уже было сказано, был прикрыт броней увлечения Востоком.

Сейчас, возвращаясь в Россию, полковник Корнилов был уже совсем не тот, что уезжал.

Война с японцами – и генерал Мартынов это обстоятельно доказывал – была проиграна еще задолго до начала боевых действий. Надеясь на легкую победу над незначительным противником, русское правительство проявляло поразительную слепоту, не замечая того, что наглый враг уже вовсю орудовал в тылу дивизий и корпусов, потянувшихся эшелонами на поля Маньчжурии. Этим врагом была оголтелая антигосударственная пропаганда.

Взрывались не мосты и склады, помрачалось национальное самосознание народа.

Враг, если уж быть откровенным до конца, работал с поразительным нахальством. Что стоит появление первого номера журнальчика, затеянного неким Зиновием Гржебиным, богатым иудеем. Во всю обложку журнала Гржебин изобразил голый человеческий зад и увенчал его императорской короной! Однако самое поразительное последовало дальше. Что же, кто-нибудь возмутился таким кощунством? Как бы не так! Журнальчик с похабной святотатственной обложкой стал своеобразным героем дня и в тысячах экземпляров разлетелся по городам России.

Затем, какое-то время спустя, на улицах стали распространяться открытки: изображен был ветхозаветный раввин с петухом в руках. Это был традиционный жертвенный петух-капорес. Только вместо петушиной головы на открытке была изображена голова императора Николая И.

В памяти Корнилова сохранялись картины поразительной эйфории тогдашнего русского общества. Людьми, и людьми думающими, образованными, владело какое-то радостное ожидание надвигающейся революции. Ее ждали как спасения. Так истомившаяся в засуху земля жаждет спасительного ливня. Поэтому неудивительно, что в октябре, незадолго до декабрьских боев на баррикадах, восторженно затрещали городские телефоны и обыватели, захлебываясь от радости, возбужденно спешили выложить самые свежие новости: объявлена всеобщая забастовка, остановились железные дороги, не действуют телеграф и почта, государь сбежал в Германию (будто бы Вильгельм II прислал за ним броненосец).

Непостижимое умопомрачение охватило русский народ: он ликовал, он радовался надвигающимся бедствиям, каких еще не знала русская земля.

Объяснение подобной тяги к самоистреблению было одно: русское общество искусно заражалось самым отвратительным ниги-лизмом и в новый век вступило под губительным лозунгом: «Чем хуже, тем лучше!»

Больна была Россия, больна тяжело, опасно…

Перед назначением в Китай Лавр Георгиевич еще успел увидеть начало столыпинского правления. Отбив первый приступ революции, власти перешли наконец от вялой обороны к деятельному наступлению. Враг, однако, вовсе не добитый в декабрьских боях на баррикадах, смело принял вызов. Загремели выстрелы и взрывы террористов. Россия превратилась в своеобразный заказник для охоты на министров и губернаторов. Пули и бомбы террористов поражали, как правило, только самых умных, самых энергичных деятелей государства, оставляя возле трона самых никчемных, самых никудышных. За один лишь год после разгрома революции террористы убили 768 человек, искалечили 820.

Столыпин, возглавивший после Витте русское правительство, чем-то напоминал Кутузова, принявшего командование армией России в борьбе с Наполеоном. Именно Столыпин отважился прекратить позорное отступление властей перед нахальным неприятелем. Приняв вызов, он перешел в решительное наступление. Само собой, враг не замедлил сосредоточить на нем всю свою злобу. Страшный взрыв на столыпинской даче грозным эхом раскатился по всей России. Взрывом убило 37 человек. Покалеченными оказались сын и дочь Столыпина. Сам Петр Аркадьевич, поднявшись из обломков, мужественным голосом произнес свое знаменитое: «Не запугаете!» Он знал, что его обязательно услышат те, кто подготовил этот чудовищный взрыв. Приняв их вызов, Столыпин ответил тем, что ровно через две недели провел закон о военно-полевых судах. Вместо позорного виляния, задабривания, заигрывания с убийцами он смело употребил власть государства. «Если враг не сдается, его уничтожают!»

Война пошла в открытую.

Простой народ России поддержал своего премьер-министра. В каждой губернии, в каждом мало-мальски значительном городишке возникали отделения «Союза русского народа», «Союза Михаила-архангела». С такой поддержкой Столыпин стал настоящим вождем огромнейшей страны.

Если бы на русском троне находился такой же человек!

К сожалению, император Николай II смотрел на главу своего правительства с откровенною опаской. Русский самодержец искренне считал, что судьбы народов вершатся на небесах, и веровал: «Все в руце Божией!» И такая инертность, такое безволие принесли России горе. Враг наглядно доказал, что дела земные целиком и полностью находятся «в руце человеческой».

Американский банкир Якоб Шифф, организатор и вдохновитель японской агрессии против России, отсчитал на убийство Столыпина полтора миллиона долларов. (Вскоре он «отстегнет»еще 12 миллионов уже на свержение самого правительства России.)

В период охоты террористов на Столыпина бойкие перья журналистов без всякого зазренья совести раздували миф о России как о вместилище всего нечистого и злого, всего, что изобретено сатаной. Страна, защитившая и пригревшая на своей груди десятки угнетаемых народов, была объявлена зловонным застенком, тюрьмой народов, а ее император – тупым и злобным палачом. Так создавалось широкое общественное мнение.

Россия и ее выдающиеся деятели, по сути дела, были объявлены вне закона. Потому любой удачливый выстрел террориста приветствовался всей «прогрессивной общественностью» как еще один шаг к свободе и демократии.

Столыпин мог быть застрелен на киевском вокзале. Царь со свитой, покинув поезд, уехал в резиденцию и оставил своего премьер-министра на вокзале одного. Петр Аркадьевич вышел на подъезд, огляделся и пошел нанимать извозчика. Злоумышленники могли без всяких помех подойти к нему, выстрелить и скрыться. Еще два года назад они так и поступили бы – желанная дичь сама давалась в руки. Однако на этот раз их планы были иными. Террористам было уже недостаточно простого убийства, они решили устроить своему злейшему врагу публичную казнь напоказ как библейскому Аману.

На следующий вечер царская семья и весь двор находились в киевском театре. Давалась опера «Сказка о царе Салтане». Переполненный зал сиял: придворные мундиры, фраки, оголенные плечи красавиц, ордена, бриллианты. В полном составе присутствовал дипломатический корпус… Во втором антракте из восемнадцатого ряда поднялся молодой человек во фраке и направился не в фойе, а стал пробираться вперед, к сцене, где лицом к залу стоял Столыпин и беседовал с министром двора Фредериксом и военным министром Сухомлиновым. Агенты' охраны, которыми был переполнен театр, не остановили молодого человека. Приблизившись к беседующим государственным деятелям, террорист Мордыхай Богров вынул браунинг и спокойно всадил в грудь Столыпина две пули. Убив ненавистного Столыпина, казнив его на глазах громадного стечения самой изысканной публики, вдохновители террора как бы выкрикнули грозное предупреждение: «Мы сильны… Трепещите!»

Короче, снова нагнеталась атмосфера совсем недавнего 1905 года. Снова каждый так и эдак перетолковывал набивший всем оскомину «еврейский вопрос».

Лавр Георгиевич у кого-то из мудрецов раскопал поразительное определение такого страшного катаклизма, как революция. Автор находил, что «революция – это когда люди становятся на голову и принимаются думать ногами».Что-то похожее творилось и в России. Какое-то дьявольское наваждение вдруг поразило ее ум, рассудок, чувства, парализовало ее испытанные много раз защитительные силы. Иначе чем объяснить то поразительное наплевательство к судьбе несчастного киевского мальчишечки Андрюши Ющинского, чье тело, обескровленное ритуальным способом, было подобрано возле заброшенного склада? На глазах всей страны от расследования кошмарного убийства была отстранена полиция, этим занялись главным образом газетчики. И заливистый, прекрасно срепетированный газетный ор оглушил Россию. Слезы умученного ребенка напрасно вопияли к обществу и к небу, на страницах самых массовых изданий неистовствовали «властители умов» и «специалисты по прогрессу». Маленький мученик был выдан с головой его безжалостным мучителям, а хищная орда, словно зверь, лизнувший первой крови, продолжала приступ и вопила с возмущенной яростью: «Зачем черная сотня не позволяет делать то, что нам позволено самим Вседержителем? Мы не преступники, нет, мы всего лишь исполнители заветов нашего Бога!»