Пойте, неупокоенные, пойте - Уорд Джесмин. Страница 13

Идет дождь, вода льет стеной, стучит по крыше машины. Кайла спит со сдутым пакетом “Капри сан” в одной руке и кусочком чипса “Читос” в другой, с лицом грязно-оранжевого цвета. Ее каштановоблондинистое афро примято к голове. Мисти подпевает радио, ее волосы уложены в гнездо. Некоторые пряди выбиваются, опускаясь на шею. Ее волосы темнеют от пота. В машине жарко, и я наблюдаю, как кожа вокруг ее затылка влажнеет и покрывается каплями, а те стекают вместе с дождевой водой по шее и исчезают в футболке. Чем дольше мы едем, тем жарче становится, и футболка Мисти натягивается так, что становится виден верхний край ее лифчика, и мой рост, как я быстро осознаю, позволяет мне наблюдать за этим зрелищем с заднего сиденья, если смотреть по диагонали через салон. Лифчик у нее цвета электрик. Окна машины начинают запотевать.

– Жарко, а?

Мисти обмахивается листком бумаги, добытым из бардачка Леони. Похоже на поддельную страховку. Люди платят Мисти по двадцать долларов за то, что она копирует карты и подставляет имена, так, чтобы, если их остановит полиция округа, казалось, что у них есть страховка.

– Немного, – говорит Леони.

– Ты же знаешь, я не переношу жару. От нее у меня аллергия усиливается.

– И это говорит человек, рожденный и выросший в Миссисипи.

– Ой, иди ты.

– Я просто к тому, что для таких неженок, как ты, это неподходящий штат.

Корни волос у Мисти темные, а остальная часть совсем светлая. Ее плечи усыпаны веснушками.

– Может, мне стоит переехать на Аляску, – говорит Мисти.

Мы все время едем окольными путями. Леони бросила карту мне на колени, когда я еще только сел на заднее сиденье позади нее и велела: Читай. Она отметила маршрут ручкой; он разветвляется на север через сплетение двухполосных автомагистралей, местами размытый пальцем Леони, которым та водила вверх и вниз по карте. Чернила ручки темные, поэтому в тени салона машины мне трудно читать названия маршрутов, буквы и цифры. Но я вижу название тюрьмы – то самое место, где был Па: Парчман. Иногда я гадаю, каким был этот иссушенный человек [6], умирающий от жажды, в честь которого были названы город и тюрьма. Интересно был ли он похож на Па, был ли таким же прямым, с коричневой кожей с красным отливом? Или он больше походил на меня – что-то среднее по цвету, или на Майкла – цвет молока? Интересно, что сказал этот человек перед тем, как умереть от жажды.

– И мне заодно, – говорит Леони.

Вчера вечером она выпрямляла свои волосы на кухне и мыла их в раковине, так что теперь они такие же прямые и тонкие, как у Мисти. Мисти покрасила кончики волос Леони в такой же блонд, какой был у нее самой несколько недель назад. Поэтому, пока Леони стояла над раковиной и промывала волосы, шипя, когда вода текла по ее коже головы, по химическим ожогам, которые я увижу позже, по небольшим коркам, похожим на монетки, ее волосы выглядели так, будто были вовсе не ее – вялые, отдающие струи оранжевого блонда, стекающие в слив. Сейчас ее волосы начинают снова распушаться и набирать объем.

– А мне нравится, – говорю я.

Они меня игнорируют. Но мне правда нравится. Мне нравится жара. Мне нравится, как шоссе прорезает леса, петляет на холмах, уходя на север уверенными изгибами. Мне нравятся деревья, тянущиеся по обеим сторонам, сосны, которые здесь толще и выше – их щадят бури, которые приходится выносить их родичам на побережье, оставаясь стройными и хрупкими. Но это не мешает людям срубать их, чтобы защитить свои дома во время бурь или пополнить свои кошельки. А ведь в этих деревьях может происходить так много всего.

– Надо остановиться, – говорит Леони.

– Зачем?

– Бензин, – отвечает Леони. – И мне хочется пить.

– Мне тоже, – добавляю я.

Мы останавливаемся на гравийной дорожке перед маленькой заправкой. Леони дает мне те самые тридцать долларов, которые Мисти дала ей, садясь утром в машину, и смотрит на меня так, будто не слышала моих слов о том, что я тоже хочу пить.

– Двадцать пять на бензин. Купи мне колу и принеси сдачу.

– А мне можно одну? – пробую удачу я.

Я уже представляю себе темную горячую сладость напитка. Я сглатываю, и горло кажется зазубренным, как липучка с острой пластиковой щетиной. Кажется, я знаю, что чувствовал тот иссушенный человек.

– Принеси мне мою сдачу.

Я не хочу никуда идти. Я хочу продолжать смотреть на грудь Мисти. Ее ярко-синий лиф снова мелькает из-под футболки; такой яркий синий я видел прежде только на фотографиях – такого цвета была глубокая вода в Мексиканском заливе. Такого синего, как на фотографиях, сделанных Майклом, когда он работал на нефтяной вышке в море, где вода казалась живой влажной равниной вокруг него, образуя одну огромную синюю чашу с небом.

Внутри магазина еще темнее, чем снаружи, в бледном сиянии весны. За прилавком сидит женщина, и она красивее Мисти. Черное курчавое афро, губы розово-фиолетовые от кондиционера, рот в форме перевернутой буквы U. Она моего цвета, и формы у нее пышнее, чем у Мисти, и вспышка желания, словно искрящимся проводом, пронзает мою грудь.

– Хэй, – бормочет она и продолжает играть на своем мобильном телефоне. Каждая стена утыкана металлическими полками, а на них – пыль. Я иду к дальнему углу магазина с таким видом, будто я был тут раньше, будто я знаю, чего хочу, и знаю, где это находится. Как шел бы мужчина, как шел бы Па. Мои горящие от жары и пота глаза находят витрину с напитками в передней части магазина. Я смотрю на стекло, представляя себе, как пенится холодная газировка, сглатываю, стараясь смочить сухое горло, сухое, как каменистое русло пересохшей реки. Моя слюна густая, как паста. Я гляжу на продавщицу и вижу, что она смотрит прямо на меня, поэтому я беру самую большую бутылку колы и даже не пытаюсь спрятать еще одну в кармане. Иду к прилавку.

– Доллар тридцать, – говорит она.

Мне приходится наклониться к ней, чтобы расслышать ее за раскатом грома; один громкий рвущийся треск – и небо начинает выливать воду на жестяную крышу здания – стук и шум. В вырезе ее рубашки ничего не видно, но я все равно думаю о нем, когда стою под дождем снаружи, натянув футболку на голову, как будто это может защитить меня – я и так уже весь мокрый, запах бензина смешивается с запахом мокрой земли, капли дождя стекают по лбу, слепя мне глаза и капая с носа. От всего я даже перестаю дышать. Вовремя вспоминаю об этом, запрокидываю голову назад, задерживаю дыхание и позволяю дождю стекать вниз по моей гортани. Тонкое лезвие прохлады пронизывает мое горло при глотке. Раз. Другой. Третий, потому что бензин качается медленно. Дождь закрывает и массирует мои веки. Мне слышится какой-то шепот, свистящее легкое слово, но звук тут же исчезает, когда бак издает щелчок, а сопло выходит наружу. Машина рядом теплая и уютная, и в ней мирно храпит Кайла.

– Попросил бы, если так хотел пить, – я бы тебе дала денег, – говорит Мисти.

Я пожимаю плечами, и Леони заводит машину. Я стаскиваю свою рубашку, тяжелую, как мокрое полотенце, и кладу ее на пол, а затем нагибаюсь и ищу в своей сумке другую. Надевая ее, я замечаю, что Мисти смотрит на меня в зеркало с обратной стороны пассажирской заслонки, подводя губы, которые тут же становятся ярче – их цвет из сухого розового превращаются в глянцево-персиковый; видя, что я заметил ее взгляд, она подмигивает мне. Я содрогаюсь.

Мне было одиннадцать, когда Ма решила, что пришло время для “того самого” разговора. К тому времени она из-за болезни уже проводила по нескольку часов в день в постели, под тонкой простыней – то спала, то резко просыпалась. Она напоминала какое-то из животных Па, прячущихся от жары в сарае или под одним из навесов, пристроенных к нему снаружи. Но в тот день она не спала.

– Джоджо, – позвала она.

Ее голос был словно рыболовная леска, закинутая так слабо, что ее унесло ветром. Но свинцовый грузик все же осел где-то у меня в груди, и я остановился на полпути к задней двери – я шел к Па, который работал снаружи – и зашел в комнату Ма.