Последняя из Лунных Дев - Дэвис Барбара. Страница 2

Однако даже спустя полгода после столь желанного повышения Лиззи никак не могла до конца свыкнуться ни с новой должностью, ни с целым шквалом перемен в своей жизни. У нее просто не было времени поделиться этим с Альтеей – так она, во всяком случае, объясняла это себе. Между тем, если сказать откровенно, их общение в последние годы становилось все более спорадическим вовсе не по причине какой-то лени, а из-за крепко засевшего в душе у Лиззи ощущения вины. Ей казалось, было бы неправильно хвалиться своими успехами в то время, как у бабушки труд всей ее жизни – ее любимая травяная ферма – постепенно приходит в упадок и умирает на глазах. А потому Лиззи сумела убедить себя, что те чеки, которые она время от времени посылает бабушке, компенсируют и восьмилетнее ее отсутствие, и оставшиеся без ответа письма, и слишком редкие телефонные звонки. Разумеется, ничего они не компенсировали, ничего не искупили. И не могли искупить. А теперь уже слишком поздно было чем-либо поделиться с Альтеей.

Лиззи попыталась представить новую реальность – мир без Альтеи Лун, – но в голове это никак не укладывалось. Как такая женщина, исполненная мудрости, жизни и любви, вышедшая, казалось, из той самой земли, которую она так любила и за которой так заботливо ухаживала, – как такая женщина вообще могла покинуть этот мир!

Она ни разу даже не обмолвилась, что чем-то болела. Ни разу не заикнулась об этом в своих пространных письмах, где старательно излагались все местные новости. И тем не менее Эвангелина Бруссар упомянула продолжительную болезнь. Почему Альтея держала это в тайне от внучки?…

– О! Ты здесь? Ну, наконец-то нашел.

В растерянности Лиззи сморгнула вновь подступившие слезы, обнаружив возникшего в дверях ее кабинета Люка Шенье. Он только что постригся и выглядел еще умопомрачительнее, чем обычно, в своем сшитом на заказ черном костюме от Бриони. Он тоже всегда сознавал свою эффектную внешность, чем, кстати, сильно раздражал Лиззи в ту пору, когда они еще встречались. Впрочем, теперь это ее уже не трогало.

Тихонько шмыгнув носом, она подавила остатки слез. Меньше всего на свете ей хотелось, чтобы человек, только что давший зеленый свет ее дальнейшему карьерному росту, вдруг застал ее плачущей за письменным столом. Или чтобы Люк стал осаждать ее неудобными расспросами, хотя бы на миг почувствовав, что она что-то от него скрывает.

Лиззи подняла на него взгляд, надеясь напустить на себя невозмутимость, и в то же время смахнула книжку себе на колени, подальше от его глаз.

– Тебе что-то нужно?

Люк расплылся в улыбке, сияя явно отбеленными недавно у дантиста зубами.

– Я искал тебя в обед, но мне сказали, у тебя совещание.

– Да, я была в отделе маркетинга. Пытались разработать концепцию новой кампании печатной рекламы. Мы еще не пришли к чему-то конкретному, но должны…

Люк взмахом руки прервал ее слова.

– Давай встретимся после работы. Я собирался пригласить тебя на ланч, но на ужин, пожалуй, будет даже лучше, ты не находишь?

Нет, она так ничуть не находила – хотя и не удивилась, что так думает Люк. Он привык всегда добиваться своего. Да и с чего бы ему не быть в себе таким уверенным? Этот мужчина каждой своей черточкой источал обаяние. Однако Лиззи не пронимало ни то, что выглядел Люк, как Джонни Депп, только без подводки, ни то, что его речи передался легкий французский акцент его матушки. Все это быстро потеряло для нее свою привлекательность.

Они сделали все возможное, чтобы сохранить свои отношения в тайне. Никаких заигрываний на работе и публичных проявлений симпатии. Никаких ланчей, где бы не просматривались электронные таблицы или не обсуждались рекламные проспекты и презентации. Однако в тот вечер, когда было объявлено о повышении Лиззи, они отправились отпраздновать это к Даниелю, в знаменитый французский ресторан, и наткнулись там на Рейнольда Аккермана, адвоката из юридического отдела, который отмечал с женой двадцатилетие их супружеской жизни. И тогда Лиззи поняла, что ей предстоит немедленно сделать выбор: или покончить с этой связью, или стать участницей заурядного служебного романа.

Она оборвала их роман на следующий же день. Люк воспринял это достаточно спокойно. Возможно, потому, что они с самого начала установили такие правила игры: сочтя, что пришло время, любая сторона вольна уйти своей дорогой. Без всяких слез и взаимных обвинений. Однако потом он стал ей настойчиво давать понять, что, может быть, им все-таки продолжить с того места, где они расстались. Но это, с точки зрения Лиззи, было совершенно безнадежным вариантом.

– Так что? Как насчет вечера? – спросил от дверей Люк. – Можем двинуть в итальянский ресторан.

– Не могу. Извини.

– Давай забронирую нам столик в «Скарпетта». У них одни канолли чего…

– У меня умерла бабушка, – оборвала его Лиззи. – Сейчас вот получила письмо.

У Люка хватило такта мигом отбросить улыбку. Он зашел в кабинет и закрыл за собой дверь.

– Извини. Очень жаль. Не знал, что она была больна.

– Вот и я не знала. – Слова эти обожгли Лиззи даже больнее, нежели она ожидала, и она поймала себя на том, что норовит спрятать от Люка взгляд. Плакаться друг другу в жилетку как-то не входило в их договоренности, а она сейчас готова была предаться именно этому.

– Не помню, чтобы ты много о ней рассказывала. Или вообще о ком-то из своей семьи, если на то пошло. Вы были с ней близки?

– Были, – ровным голосом отозвалась Лиззи. – Можно сказать, что она меня вырастила.

– Да уж… незадача.

Лиззи недоуменно уставилась на него из-за стола. Незадача?! Разве это говорят человеку, у которого умирает любимый человек? Хотя что ей удивляться! Ей довелось увидеть, как Люк воспринял смерть близкого человека.

Они уже несколько месяцев встречались, не афишируя своих отношений, когда мать Люка – наставник Лиззи в мире парфюма – в конце концов проиграла свою битву с раковой опухолью. Лиззи видела Люка на похоронах – как он пожимал руки и принимал соболезнования, изображая почтительного сына. Но уже к вечеру она не могла отделаться от мысли, что именно это он и делал – изображал, играл нужную роль. Поначалу Лиззи отнесла это отсутствие искренней скорби к тому, что болезнь его матери тянулась довольно долго. Что он имел время как следует приготовиться к ее кончине, примириться со скорой утратой, проститься. Теперь же Лиззи подумала: не слишком ли она ему польстила такими объяснениями?

– Сожалею о твоей утрате, – произнес он наконец и, потянувшись через стол, накрыл ее руку ладонью. – Тебе, вероятно, придется поехать туда на похороны.

Лиззи высвободила свою кисть и сунула между коленями, чтобы он не мог до нее дотронуться.

– Похорон не ожидается. Ее пепел уже успели развеять.

Люк вскинул брови:

– Что? Без тебя?!

Лиззи кивнула, не желая ему что-либо объяснять. Когда дело касалось ее семьи, она все подробности предпочитала сводить к минимуму. Если хочешь, чтобы тебя воспринимали всерьез – а Лиззи только этого и хотела, – всегда есть вещи, которые никогда не следует затрагивать в разговоре.

– В нашей семье не принято колготиться насчет этого, – сказала Лиззи, снова заморгав, чтобы не дать волю слезам. «Ну да, если, конечно, не считать колготней то, что твой прах должен быть развеян над лавандовым полем в первое же полнолуние после смерти». – К тому же я сама в этом виновата. Я, переехав, забыла сообщить бабушке о смене адреса, а потому с письмом случилась некоторая неразбериха. Она умерла два месяца назад. Поскольку на письмо я не ответила, то похоронное бюро взяло дело в свои руки и само позаботилось о ее пепле.

Люк покивал, как будто нашел в услышанном вполне здравый смысл, но потом неожиданно нахмурился.

– Все-таки, согласись, немного странно. Взяться за дело без тебя?

Лиззи отвела от него взгляд.

– Это что-то вроде давней семейной традиции. Дело тут… в привязанности по времени. В любом случае с этим уже покончено.

– Ну, вот и хорошо, если хочешь знать мое мнение. Никогда не был большим любителем похорон. Этой, знаешь, концентрации скорби. – Люк помолчал, изображая, будто его передергивает. – Растраченные зря эмоции, если разобраться. Человек, который умер, и понятия не имеет, что ты о нем скорбишь – потому что он уже мертв. Все же остальные просто топчутся вокруг, бормочут друг другу всякие банальности, жуют фаршированные яйца. А еще съезжаются все эти родственники, в которых сам черт не разберет. В общем, сплошной напряг… Или, как любила говаривать моя матушка – compliqué [1].