Солнечный ветер (СИ) - Светлая Марина. Страница 10

Очередной рецидив случился, когда он познакомился с маленьким, как котенок, новорожденным Морисом. Смотрел на него, а в ушах Миланкино «у нас ребенок будет». Тогда он не мог найти себе места, снова и снова рыская в надежде наткнуться на неведомого Олексу — обзванивал эти чертовы салоны, как полоумный, но нужный так и не находил. Обострение угасло, но впоследствии эти рецидивы случались раз в несколько месяцев. Потом реже, пару раз в год. А потом он, вроде бы, как ему казалось, перестал вспоминать. Чувствовать себя мразью — удовольствие еще то, психика справлялась с ним как умела. А умела она подменять воспоминания и где нужно — подтирать их. И он перестал сотни раз прокручивать в голове, как бы сложилось, если бы он дождался Милану на пороге ее дома вместо того, чтобы избивать эти проклятые «трусы». Или если бы не оскорбил ее, когда на глаза ему попался журнал с ее снимками. Или если бы хотя бы не послал ее так жестоко напоследок. Что могло бы быть — если бы. Психика убрала из уравнения это условие. Он пытался принимать действительность такой, какой она была.

Заводил новые знакомства, учился, встречался с девушками, пахал.

А потом снова наткнулся на нее — на ее фото в полный рост на витрине магазина женского белья. Он тогда не понял, что это за магазин, уже после разбираться начал. Изначально для него это не имело никакого значения, потому что не соображал ни черта. Ехал на работу, монтировать вывеску на их так называемом офисе, где они все делали своими руками. А по пути, из маршрутки — Милана. Почти без одежды, в тонком кружевном бра, лишь распалявшем желание снять его. Желанная и совершенная.

Думал приглючилось, вышел на ближайшей остановке, вернулся, убедился.

И накрыло так, как будто бы в первое утро после ее звонка фонило в ушах: «люблю».

Люблю.

Как если бы он ответил.

Никогда они не говорили о любви. Говорили много, о разном, друг о друге. Она о себе и о нем. Он о ней и о себе. Говорили о них, о будущем, о прошлом. Но никогда, так уж вышло, не говорили о любви.

А потом ему душу разодрало это ее последнее слово перед «пошел ты».

Тогда, перед той витриной, он понял, что так ничего и не срослось. Душа все еще покалечена. Все еще виноват. Не прощен. Самого себя простить не может. И очень хочет ее увидеть, узнать… родила она или нет? Ненавидит его или нет? Почему она изменила, если и правда любила его? От обиды? Разве можно от обиды бросить? Наверное, можно, он же бросил. И нельзя — потому что нельзя вот так бросать человека в беде.

Назар возобновил свои поиски в тот же день, и теперь они были куда более результативны. Магазин белья обрел для него имя «Victoria's Mystery». А Милана Брагинец — оказалась ангелом «Victoria's Mystery», что бы это, блядь, ни значило. А еще она жила заграницей, в Трали. И замужем за каким-то инженером. О детях нигде ни слова. Ни единого, сколько бы он ни искал. Значит, все-таки сделала аборт? Или просто не афиширует?

Это мучило его довольно долго. Он тогда несколько недель думал о том, что теперь-то может себе позволить отправиться даже в чертову Ирландию. И не находил ни единой причины, для чего это в настоящее время нужно Милане, когда она вышла замуж. Вышла замуж, тогда как он просил ее стать его женой. И она бы стала ею, если бы он не ублажал в деревне Стаха, а уехал бы сразу с ней в Кловск.

Все про*бал. Все, подчистую. И кто он такой, чтобы теперь лезть в ее жизнь, когда она замужем в каком-то там Трали, да еще и ангел «Victoria's Mystery»?

Потом это, впрочем, перестало быть причиной. Она развелась. Он продолжал, пусть и отстраненно, заставляя себя воспринимать все как нечто, его не касающееся, следить за ее карьерой, а значит — и личной жизнью. У моделей это все слишком переплетено. В ее мире, где много блеска и мишуры, одно следует из другого и не существует отдельно. А когда твоя работа — вертеть идеальной задницей на подиуме, выбрасывая вперед идеальные ноги, то какое уж тут, к черту, разделение.

Но после очередного скандала, когда какой-то известный и смазливый голливудский актер попал под ее чары и бросил свою пассию, Назар попросту расхохотался и забил, такой это был сюрреализм. Подобного в обычной жизни не происходит. В его жизни — не происходит. Да вообще ни в чьей нормальной жизни так не бывает. И значит, это все не его история, забыть пора.

Теперь рецидивы случались не чаще раза в пару-тройку лет. И в эти годы он считал, что живет и даже вполне счастлив. Да так оно и было. Он любил свою работу, он немалого достиг, ему нравился Кловск, его устраивала его новая тачка, у него была Марта, а когда ему нужна была женщина — выбирай любую, ему на шею бабы всегда вешались больше, чем он в том нуждался. Его жизнь омрачали только Анины истерики.

А о своем одиночестве среди всего этого он тоже запретил себе думать.

Нынче оно встало в полный рост перед ним. Оно жило в этом пустом детском домике на дереве. Он видел его своими глазами. И все еще не сознавал до конца: то, что он принимал за свободу, — и было его одиночеством. И так было всегда, с тех самых пор, как он потребовал от Миланы сделать тест ДНК, а в ответ заслуженно услышал ее «пошел ты».

Сегодня он слышал, как шумит листва в кронах. И чириканье птиц в небе.

И еще он слышал, как тяжело дышит. И свои шаги по плитке дорожки, вымощенной к воротам.

Потом эти звуки исчезли в глухом замкнутом пространстве салона. Но появился новый звук — гудки в телефоне. И только в тот момент Назар понял, что это Милане он сейчас звонит. Действительно звонит. Вот так сразу, будто бы боится не успеть или передумать.

— Ну бывают же у тебя свободные дни? — в очередной раз завел свою песню Давид. Они сидели на террасе модного столичного ресторана, расположенного на крыше современной высотки, откуда открывался прекрасный вид на реку. Это была их первая встреча после очередной поездки Миланы заграницу на очередные съемки. Впрочем, их встречи и без того были нечастыми. И в течение последнего месяца Давид взял за правило регулярно звать ее в Испанию, где у него имелся собственный дом с апельсиновой рощей и яхтой. — Поваляемся вдвоем на пляже, выйдем в открытое море. Всем людям положен отдых, между прочим! — он чарующе глянул из-подо лба и коснулся губами ладони Миланы, которую все это время держал в руках.

— Ты забываешь, что у меня есть Даня, — улыбнулась в ответ Милана.

— Ну возьмем и Даню, — вздохнул он. — Наймем няньку или аниматоров. Какая разница. Найдется и ему занятие.

— А у Дани есть енот. Ему ты кого наймешь? — рассмеялась она.

— Да кого хочешь того и найму! Ты можешь хотя бы подумать над моим предложением? Можно вообразить, ты одна занята. Будто у меня нет работы. И, заметь, она поважнее твоей будет! — в тон ей заявил Давид.

— Замечаю, — согласно кивнула она, — и даже обещаю подумать.

Они познакомились на похоронах отца. Сначала Милана посмеивалась, что дожила до того возраста, когда знакомятся на кладбище. Но Давид, который, как оказалось, несколько лет назад был помощником Александра Юрьевича, а потом отправился делать собственную политическую карьеру не без участия все того же Брагинца, проявил некоторую настойчивость в желании продолжить их знакомство. И Милана приняла его ухаживания, тем более что, несмотря на свой род деятельности, он вполне подходил под образ Джорджа Клуни — ему шел смокинг и галстук-бабочка. Он присылал ей огромные букеты огромных роз, приглашал на свидания и дарил ювелирные безделушки. Она постепенно привыкала к его присутствию в ее жизни, и мама робко улыбалась, когда Милана пару раз упоминала его имя. Наверное, потому она однажды и привела его в дом, где неожиданным образом стало понятным, что он не только не впечатлил ни Даню, ни Грыця, но и сама она ни капли не влюблена в этого мужчину. Впрочем, текущего положения дел это не изменило. Давид продолжал водить ее в рестораны, на концерты и привозить к себе, а Милана с удовольствием уезжала от него на недели в другие города и страны.