Открытый брак (СИ) - Джокер Ольга. Страница 80

Маришка дёргает меня за локоть. Очевидно, хочет поинтересоваться шепотом, но получается плохо. Журавлёв, конечно же, слышит.

— Мам, а кто это?

Перевожу взгляд прямо в карие игривые глаза. Замечаю дёрнувшийся уголок губ. Транслирую гнев, протест. Что угодно, но только бы не смел.

Я беру дочку за руку и мысленно перебираю варианты, но осекаю почти каждый. Все они — дрянь. И я тоже дрянь, что допустила это.

— Привет. Ты Марина?

Нет, нет. Боже. Нет. Просто, блядь, заткнись.

Саша не теряется и присаживается на корточки перед моим ребенком, то ли не желая меня понимать, то ли действительно не видя в этом ничего особенного.

Я вскидываю глаза к небу. Сжимаю зубы. Чувствую, как сердце ухает вниз и резко взлетает вверх, тарабаня где-то в горле.

— Да, — удивляется Мышка.

— Круто. А меня зовут Саня.

Глава 68

Губы кривятся в улыбке. Я до сих пор зачем-то помню, что Саня — это строго для своих.

— У тебя есть аккаунт в Тик-ток?

Журавлёв вскидывает брови и трёт подбородок. Не на шутку озадачивается. Смотрит то на меня, то на Маришку, но я сразу решаю, что не дам ему ни единой поблажки, поэтому скрещиваю руки на груди и замолкаю.

— Честно говоря, нет. Это плохо?

Мышка пожимает плечами.

— Хотела предложить взаимную подписку, но нет — так нет. Не страшно.

К моему удивлению, дочь вполне легко отвечает на рукопожатие при знакомстве со спасителем мороженного. Маминым, блин, другом, которому нужно убить где-то полтора часа времени перед встречей, и он не придумал ничего лучше, чем влиться в абсолютно чужую ему среду.

Слово за слово. Разговор ладится с первой секунды. И оказывается, что я почти не контролирую этот процесс, поэтому злюсь гораздо сильнее.

Марина смеется с дурацкой шутки Журавлёва. Постепенно тает и перестает хмуриться. Затем насмешливо недоумевает, что такой взрослый мужчина не умеет развивать социальные сети.

То, что дочь предложила взаимную подписку — говорит о многом. Это высшая степень доверия. Знак. У нас даже Галина Сергеевна завела аккаунт, чтобы периодически лайкать короткие ролики внучки.

— Я уже даже не спрашиваю: зачем, Саш? Просто молча охуеваю.

Мы направляемся вглубь парка. Едим мороженое. Мышка беспечно вырывается вперёд в поисках приключений, даже не подозревая, что творится у меня на душе.

Потому что, казалось бы, друг. Что такого? От самого этого слова веет теплом и безопасностью. Марина пока не обзавелась своими в городе, и действует по принципу: мамин друг — мой друг. Всё просто. Автоматически.

— Я понял, что ты любишь рулить, Поль. Видишь ли, я тоже.

Скашиваю взгляд. Мечу молнии. Спотыкаюсь о глухую стену и тухну так же резко, как и вспыхиваю.

— Не делай из происходящего трагедию.

В голосе Саши звенит сталь. Он невозмутимо слизывает с вафли капли сиропа и не считает нужным оправдываться, потому что всегда действует так, как посчитает нужным. И честно не понимает, в чем, собственно, дело, а я слишком ограничена в действиях, чтобы чётко пояснить, насколько плохо без спросу заходить на чужую запретную территорию.

— Серьезно? Так скажи правду ребёнку: чего ты на самом деле хочешь? И кто ты такой, чёрт возьми: добрый сказочник или мамин ёбарь?

Я мысленно пытаюсь унять эмоции и гулко забившееся сердце, которое так и норовит пробить рёбра, но от прямого зрительного контакта приходится делать это по новой. Глубокий вдох. Отсчёт до десяти. Затем плавный медленный выдох.

— Я никого не боюсь, Поля.

Почувствовав, как капли подтаявшего мороженого стекают по пальцам, негромко чертыхаюсь и лезу в сумку за влажными салфетками.

— Я боюсь… — проговариваю шёпотом.

Правды. Разоблачения. Развода. Перемен. Но больше всего — ошибиться и перепутать по-настоящему значимое и важное с чем-то другим.

— Вы помирились?

Я поднимаю голову и дёргаю уголками губ. Прямой намёк-вопрос вышибает из лёгких весь воздух. И никакая дыхательная техника, сука, не работает.

Мы пытаемся с Наилем делать шаги навстречу друг другу. Ступая голыми ступнями по битым осколкам. Закрывая глаза на ошибки и слабости. Создавая кривую иллюзию того, что за пределами семьи никого важного и значимого больше нет. Ни Саши, ни Насти. Правда, не всегда получается.

— Кто тебе сказал, что мы поругались?

Саша хмыкает и одаривает меня улыбкой. Если бы я не знала его, как облупленного, то подумала бы, что искренней, но нет.

Он делает шаг вперёд. Забирает у меня из рук салфетки. Задевает пальцами сверхчувствительную кожу и цепко открыто смотрит.

Я чувствую озноб по всему телу. Наверное, Журавлёв хочет спросить, что же я тогда делала у него дома, благочестивая жена и мать, если между мной и Наилем всё ок, но улавливает, что не стоит. Помимо того, что я его читаю, это действует и в обратную сторону.

— Марина сильно на тебя похожа.

Качаю головой, будто не веря.

— Ты первый, кто об этом сказал. Она копия отца.

Мне кажется, озвучь Саша ровно противоположное, я бы тоже протестовала и спорила, потому что иначе сейчас не могу.

Потому что не просила. Потому что ни к чему. Потому что нервничаю. Потому что в данный момент мы не делаем ничего предосудительного, а за грудной клеткой гораздо болезненнее давит, чем два дня назад. И волнами накатывает то стыд, то совесть. В первую очередь перед самой собой.

— Улыбка твоя.

Вздёргиваю плечами, отворачиваюсь. В конце концов, соглашаюсь:

— Пусть так.

Спустя сто метров я отвлекаюсь на Мышку. Открываю бутылку воды, помогаю вымыть руки. По-доброму причитаю, что сильно испачкалась.

Саша видел меня разной. Очень-очень. Раздраженной, сломленной, страстной и раскованной, но сейчас, в роли заботливой матери — в первый раз. И я так же впервые рядом с ним чувствую себя на несколько позиций беззащитнее и слабее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Мам, а можно мне в верёвочный парк?

Мои реакции слегка заторможены. Обычный, казалось бы, вопрос, я пытаюсь переварить несколько долгих секунд.

— Да, конечно. Не испугаешься?

— Это ты боишься высоты — не я.

Кивнув, чувствую на себе взгляд. Тру щёку, показывая, что мне неприятно. Стужа вдруг сменяется прежней невыносимой жарой, которая на контрасте с холодом образовывает капельки пота по позвоночнику.

— Точно. Это я трусиха — не ты.

Заплатив за аттракцион безналом, внимательно слежу за тем, как Мышке цепляют на голову шлем, а на талию и бёдра крепят защитные ремни и тросы. После короткого и понятного инструктажа — запускают на маршрут.

— Когда мне было пять лет, мать много работала по сменам, а отец таскал меня с собой по делам. Помню, мы заехали якобы по работе к какой-то милой доброй девушке. Меня накормили и отправили рисовать, чтобы не отвлекала. Поначалу было довольно увлекательно, а потом наскучило. Я вышла из комнаты и собственными глазами увидела, как папа чересчур ласково трогает свою «подругу», с которой и я хотела дружить. Знаешь, в голове был полнейший диссонанс.

Упираясь спиной о дерево, запрокидываю голову. Делюсь сокровенным.

— Позже я рассказала об этом маме. Был грандиозный скандал с выяснением отношений. Да не один. И знаешь что? Мать простила отца и сделала вид, что ничего и не было, а вот со мной он так и не смог нормально общаться. Всегда вёл себя холодно и отстраненно. Наверное, потому что не простил.

Это сейчас я понимаю, что отец сам проебался. Не я. А тогда — происходящее казалось почти что концом света.

— Я достаточно вменяемый, Поля, — произносит Саша. — И, конечно же, не собираюсь трогать тебя на глазах у дочери, как бы ни хотелось.

Тихо хмыкаю. Не благодарю, естественно, но выдыхаю и даже чувствую легкий укол вины за то, что накинулась.

Наблюдая за тем, как Мышка доходит до конца длинной лестницы, вжимаю ногти в ладони до отчётливых полумесяцев.