Гроб хрустальный. Версия 2.0 - Кузнецов Сергей Юрьевич. Страница 20

– Знаешь, – продолжал Абрамов, снова наполняя рюмки, – почему я не подхожу к телефону?

– Он же не работает, – сказал Глеб.

– К сотовому телефону, – с интонацией "повторяю для дубовых" пояснил Абрамов.

– Я тебе, кстати, зарядку принес, – сказал Глеб. Вчера Абрамов дал ему свою СБСовскую карточку Visa, попросил снять денег в банкомате и объяснил, где продаются зарядки к "мотороле".

Они снова выпили.

– Я не знал, что ты знаком с Крутицким, – сказал Глеб.

– Ну! – ответил Абрамов. – А ты Влада откуда?

– В Хрустальном встречал. Он собирался, кажется, не то в студию Шварцера, не то в журнал Шаневича инвестировать.

– Экспансия, всегда экспансия, – Абрамов посмотрел, много ли осталось в бутылке. – Я бы с этой мелочью и возиться не стал. Смешные же деньги! Я бы их полгода назад просто купил на корню.

– Полгода назад их еще не было, – заметил Глеб.

– А сейчас денег нет, – пьяно засмеялся Абрамов, – но это хуйня, что их нет. Думаешь, я из-за денег не подхожу к телефону? Боюсь, что меня люди ВэЭна будут искать? Хуй-то, пусть ищут. Я не поэтому. Я боюсь, что Ирка позвонит. Что я ей скажу? Что ее Мишка умер, потому что мне до зарезу понадобилось десять штук грина, а на личном счету было с гулькин хуй, пятьсот зеленых от силы?

– Там же не десятка, ты говорил – пол-лимона?

– А, это потом пол-лимона, а началось – с десятки. Точка бифуркации, знаешь? Малое возмущение, большой эффект. Я десятку выдернул как раз перед зарплатой, так получилось. Мне перед ребятами было неудобно, и я свинтил с Иркой в дом отдыха этот ебаный. Сотовый отключил, чтоб не дергали – когда деньги, когда деньги. Ну, вот все и просрал.

– А был бы ты в Москве, что бы изменилось?

– Я бы просек. Ты не понимаешь, я бы просек, что дело нечисто. Светка мне все рассказала. Дура, конечно, набитая, сама же видела – что-то не так. Я бы все остановил, а Емеля – не решился. Я бы и сейчас, может, все переиграл, если бы только знал – кто. Понимаешь, в чем дело? Мне теперь никто не поможет, потому что я всегда был не такой, как они, сечешь? Не был в их нетворке, понимаешь?

– В каком нетворке?

– Ну, в одной тусовке, в этой сети неформальной. Я же не из комсомольских активистов, не из этих юных ленинцев. Не ебал их комсомольских блядей по школам комсомольского актива, не ебал их платных блядей по баням. Я и сейчас денег на выборах не делаю – в отличие от остальных. Впрочем, я сейчас уже вообще денег не делаю.

Абрамов разлил последние капли водки.

– Но я тебе все равно скажу: я получил по заслугам. Расплатился сполна за свои грехи. Жалко, Мишку зацепило.

– За какие грехи? – не понял Глеб.

– За старые грехи, Глебушка, за очень старые.

И Абрамов посмотрел так, будто Глеб тоже знает, о чем речь, но по какому-то капризу притворяется, что не в курсе.

14

Сегодня Снежана одета в клешеные джинсы, туфли на платформе, цветастую рубашку. Сегодня в компьютере играет "Ma Baker" в Real Audio. Сегодня можно вообразить: я снова в девятом классе, на первой своей дискотеке.

Троюродный брат прилетел накануне из Питера, осмотрел придирчиво, сказал: Кто же так одевается? Залез в чемодан, широким жестом вывалил на диван свой гардероб: рубашки с широким воротником, клешеные джинсы. Сказал: выбирай.

И я выбрал.

В компьютере играет "Ma Baker" в Real Audio, Катя стоит рядом, как всегда – в джинсах и свитере. Я люблю ее, но у нее нет чувства стиля. Она до сих пор одевается так же, как одиннадцать лет назад, когда мы только познакомились.

Я встретил ее у входа в Парк Горького. Был Фестиваль молодежи и студентов, вполне беспонтовый – но все валом валили в тот день в Парк культуры. Сейчас уж не вспомнить, что было внутри.

Катя стояла чуть в стороне, спросила лишний билет. Я был и сам без билета, но зато неслабо прикинут: клешеные джинсы, рубашка с широким воротником, шузы на платформе. Мало кто тогда так одевался.

На Кате были обычные брючки и свитер. Вульгарно и предсказуемо.

Я сказал ей тогда: нормально, я тебя проведу. Я сделал такое лицо, как у комсомольского босса, достал красную книжку дружинника, кивнул на входе менту, сказал Эта девушка со мной, пошел дальше, взяв Катю под руку.

Дружинник – самая приятная из всех комсомольских нагрузок. Раз в месяц гулять вокруг Главного Здания Университета, следить за порядком, который никто и не думает себе нарушать. Дают специально-бордовую книжку. Вот она и пригодилась.

Играет "Ma Baker", Глеб и Андрей сидят у компьютеров, Катя подходит к Глебу, смотрит через плечо: что у тебя?

Логотип журнала, смотри, отвечает Глеб.

Я говорю ему: круто, даже не глядя.

Обычные брючки и свитер, вульгарно и предсказуемо. Через неделю в опустевшей квартире родных, сваливших за город, я изучил, что под ними: застиранный лифчик, хлопчатобумажные трусики, типа "неделька". Был вторник, а может, среда, я уж не помню. Позже я успел изучить все дни недели.

Сегодня Снежана одета в клешеные джинсы, туфли на платформе, цветную рубашку. Я знаю: она не носит трусов, только чулки на резинке, кружевной лифчик, дорогое белье, привезенное из-за границы. Victoria's Secret, тайна Виктории, загадка победы.

Джинсы и свитер. Вульгарно и предсказуемо. Катя стоит рядом с Глебом, они обсуждают дизайн. Моя жена Катя – дизайнер, довольно средней руки. Я даже немного стыжусь.

Входит Шаневич. Рубаха расстегнута до пупа, рыжие волосы по всему телу, шумно вздыхает и говорит: Ебнулись наши денежки. Потом объясняет: он говорил с Владом Крутицким, тот объявил: денег не даст. Мол, он прочел "Марусины русы" и убедился: Шварцер совсем не серьезный пацан, с ним каши не сваришь. Средней руки человек.

Вот так история. Я никогда и не верил, что Мусина Руся – или как ее там? – в самом деле девица. Вот ведь как получилось: виртуальная девка кинула нас на реальные деньги. Я пытаюсь шутить, но Шаневич меня прерывает: Бен, замолчи. Может, кто-нибудь знает – кто эта Русина на самом деле?

На самом деле это мужик, думаю я. Может, еще обойдется, вступает Катя. Лучше бы, в самом деле, сидела, смотрела дизайн и молчала себе. Я говорю: Не мели ерунды, и она замолкает.

Недельки сливаются в месяц, месяцы – в годы. Обычные брючки сменила на джинсы, свитер связала другой, но это не важно: вульгарно и предсказуемо, как оно раньше и было. Чуть-чуть располнела, поменяла профессию: из программистки стала дизайнером. Одиннадцать лет как мы вместе, с третьего курса. Я все надеюсь уйти от нее, влюбиться в другую, в яркую девушку, с дорогим бельем, с кружевной резинкой чулка, в туфлях на платформе, в клешеных джинсах.

Не получается. Видать, не судьба.

Я иногда представляю такой Машу Русину – если, конечно, поверить, что это действительно тетка, а не мужик, как я уверен.

Шаневич уходит, а Глеб говорит: Вот почему Крутицкий сказал "все это – детский сад". Андрей отвечает: Тим еще доживет до своего дома в Лондоне. Детским садом здесь и не пахнет.

Мы выходим в гостиную. Я говорю: уж ради Нюры Степановны этот Крутицкий мог бы вложиться. Деньги, наверно, совсем не большие.

– А он правда запал на Нюру? – спрашивает Глеб, и Андрей объясняет: месяца два назад, Нюра только пришла к нам работать, была какая-то пьянка, Крутицкий тоже зашел, вероятно, случайно, но выпил, расслабился и остался. Ушел с Нюрой вместе, и с тех пор их регулярно встречают вдвоем. Что он нашел в ней – мне непонятно.

– Может, Эдипов комплекс? – говорит Катя.

Джинсы и свитер, джинсы и свитер. Эдипов комплекс и комплекс Электры. Нахваталась умных слов – и туда же. Лучше б молчала, вот ведь дурында.

Андрей говорит: Я думаю, ему типа по кайфу, что она никакая. Бабы, с которыми он по работе, небось, отрастили себе клыки по полметра, как барракуды…

Снежана смеется. Насколько я знаю ее, думает щас про вагину дентату. Клыки по полметра, бивни у мамонта, страшное дело. Она говорит: