Полуостров загадок - Болдырев Виктор Николаевич. Страница 16

Уходим налегке, прихватив лишь самое необходимое— немного продовольствия, палатку с печкой, спальные мешки и стволы сухостоя — запас дров на первое время. Яранги и основной груз рассчитываю привезти после завтрашней встречи с Тальвавтыном.

Почти всю ночь двигаемся по Белой долине, уходя дальше и дальше от границы леса и манящих запахов чужих стад. Через каждые два часа останавливаем табун, пасем на заснеженных террасах и снова пускаемся в путь.

Небо едва заметно светлеет. Останавливаем табун на очередную кормежку. Олени успокоились.

— Пора… — волнуясь, сказал Костя. — Пора тебе, Вадим, возвращаться… А мы с табуном еще километров двадцать отмахаем. Ну и взбесится старый хрыч! Держись… кремневая встреча будет.

Гырюлькай привел лучших беговых оленей. Ведь к рассвету мы с Геутваль должны вернуться в наши яранги.

— Прощай, дочь снегов, — береги Вадима. — Костя приподнял девушку могучими ручищами и чмокнул в губы.

— Ох нет, пусти! — Геутваль закрыла лицо руками. Все собрались у наших быстроногих упряжек. Мы прощались с друзьями, может быть, навсегда…

В тисках

Блаженствуем в теплом пологе. Еще затемно примчались в покинутый лагерь. Вельвель по прежнему беспробудно спал в соседней яранге — видно, здорово утомился на дежурстве.

Теперь Геутваль — маленькая хозяйка стойбища. Она старательно наливает чай в мою большую кружку и себе в расписную фарфоровую чашечку, которую я ей по дарил, нарезает мелкими ломтиками мороженое мясо, ставит на столик сахар, масло, печенье.

Мы одни, освещенные колеблющимся светом жирника, среди пушистых оленьих шкур. С незапамятных времен женщина отдавала свою заботу и ласку мужчине и он защищал ее от всех бед и опасностей. В кочевом шатре, осененном веками, я особенно остро ощущаю свое одиночество.

Смотрю на Теутваль, на ее крепкую фигурку, смуглое личико, спокойное перед надвигающейся грозой, и вдруг понимаю, что за эту маленькую, смелую девушку готов отдать жизнь.

Геутваль подняла голову, посмотрела пристально в глаза и неожиданно потянулась ко мне доверчиво и просто.

Вдруг снаружи послышался скрип полозьев.

— Тальвавтын! — метнулась к винчестеру девушка.

— Спрячь винчестер, сумасшедшая! Выскакиваю наружу. Рассветает, звезды померкли. К ярангам подходят вереницы пустых грузовых нарт. Совсем близко белеет упряжка Тальвавтына.

— Приехал?!

— Нарты привез, грузить будем…

Показываю сани с товарами. Каюры Тальвавтына начинают перегружать наше богатство. На каждой нарте винчестер в чехле.

Идем с Тальвавтыном в ярангу. В чоттагине он долго отряхивает кивичкеном [16] торбаса, кухлянку.

Тут все в порядке, — Геутваль, «огнувшись в три погибели, усердно раздувает костер под чайником. Вползаем в полог. Вытягиваю из полевой сумки список товаров, передаваемых в уплату за оленей. Неторопливо читаю бесконечный перечень. Передаем разных товаров на двести тысяч рублей.

— Окка! Много! — удовлетворенно кивает старик, Он подписывает акт передачи — ставит свою классическую тамгу, похожую на трезубец Нептуна. Операция завершена!

Геутваль втаскивает чайник, степенно расставляет чашки, разливает чай. Неторопливо пьем крепкий, как кофе, напиток. Знает ли старик, что наш табун ускользнул из мертвой петли? Лицо его спокойно, непроницаемо.

— Как олени? — спрашивает он.

— Хорошо, только бегают очень — держать трудно, отвечаю не моргнув глазом.

Тальвавтын пьет и пьет чай, о чем то размышляя. Наконец переворачивает чашку вверх дном.

— Однако пошел, — говорит по русски, — ехать далеко надо. Хорошо торговали. Через два дня в гости к тебе приедем — праздник отбоя будем делать…

Облегченно вздыхаю.

Выходим из яранги. Каюры перегрузили нарты и покуривают трубки. Прощаюсь с Тальвавтыном как ни в чем не бывало.

Белая упряжка рванула с места. Старик обернулся. На тонких его губах мелькнула холодная усмешка.

Мы с Геутваль молчаливо стояли у порога яранги до тех пор, пока последняя нарта не скрылась за лесистым увалом…

— Ну, Геутваль, снимай скорее яранги, удирать будем!

Я побежал будить Вельвеля. Нельзя было терять ни минуты. Втроем быстро свернули лагерь, пригнали ездовых оленей. Через час наш легкий караван несся вверх по Белой долине, в противоположную сторону, по следам ушедшего табуна. Только тут Вельвель сообразил, что случилось. Он ехал хмурый и злой.

В сумерки нагнали табун. В глухом распадке как ветер налетела легковая нарта Тынетэгина. Юноша спустился с ближнего увала, где устроил, видно, сторожевой пост. Соскользнул с нарты и, не выпуская поводка, в волнении закурил трубку.

— Гык! Давно ждем вас, Костя совсем не спит…

— Как олени?

— В Большом распадке, — махнул в сторону увала Тынетэгин, — совсем смирные стали…

Наше появление всполошило лагерь. Из палатки выскочили Костя, Гырюлькай, Ранавиаут, Эйгели. Костя окинул быстрым взглядом караван.

— Молодец, Вадим! — тискает он меня в могучих объятиях. — Собирался уже ехать на выручку.

— Едва догнали вас… далеко увели табун…

— Ах ты, чертенок! — обрадовался Костя, увидев Геутваль. — Сберегла Вадима?!

На шум подъехал Илья, дежуривший у стада. Все собрались вокруг. Снова сошлись вместе — маленький, непобедимый отряд. Лишь Вельвель сумрачно стоял у своей упряжки, не разделяя общей радости.

Яранги решили не расставлять, повесили на шестах одни пологи. На рассвете — уйдем с табуном дальше… Утром мы обнаружили исчезновение Вельвеля. Это встревожило нас: через несколько часов Тальвавтын узнает о нашем скрытом маневре.

В путь собрались быстро. Табун гнали ускоренным маршем, почти не останавливаясь на кормежку. В этот день сделали особенно большой переход, достигнув того перевала, откуда мы с Костей впервые увидели Главное стойбище Пустолежащей земли.

Теперь Тальвавтын не опасен. Вряд ли он решится беспокоить стельных важенок утомительным маршем. Да и нам двигаться дальше такими стремительными переходами нельзя: погубим приплод.

На общем совете решили устроить отдых. Расположились у перевала комфортабельно — поставили две яранги с пологами, сдвинули вокруг нарты, добыли льда на промерзшей до дна речке, напилили и нарубили дров из привезенного сухостоя. Костя торжественно поставил у яранги шест с красным флагом — символ нашей полной независимости.

— Настоящий форт получился! — восторгался Костя. — Голыми руками не возьмешь…

— Только пушек не хватает, — съязвил я.

Но все таки на соседней возвышенности выставил сторожевой пост.

Олени Спокойно копытили снег на пологих гривах Белой долины, украшая тонким кружевом следов девственные склоны.

Дежурили у стада в три смены. Я выходил с Геутваль, Костя с Гырюлькаем, Танетэгин с Ранавиаут. Илья помогал ночной смене. В дежурство один объезжал табун на легковых нартах, другой безотлучно находился на сторожевом посту, обозревая окрестности и широкую тропу, пробитую табуном во время отступления.

Распорядок был твердый, как в армии. Всем это очень нравилось. Работали с увлечением. Особенно охотно несли сторожевую службу Геутваль и Тынетэгин…

Ночью в пологе я, сквозь сон услышал близкий выстрел.

— Р ра рах! — тревожно повторило эхо в горах.

Не успел проснуться, как Геутваль затормошила меня в темноте.

— Винтовка Тынетэгина стреляла, просыпайся скорее!

Девушка быстро зажгла светильник, принялась будить Костю, Гырюлькая. В пологе поднялась суматоха. Геутваль заряжала винчестер, Костя, чертыхаясь, натягивал торбаса, Гырюлькай лихорадочно одевался.

Мы с Костей выскочили из яранги. К нам бежал Тынетэгин, затормозивший упряжку у кораля из нарт.

— В кого стрелял?! — крикнул Костя,

— Спящих в пологе разбудить хотел: Тальвавтын едет…