Полуостров загадок - Болдырев Виктор Николаевич. Страница 26

Лось пил и пил, не замечая опасности. Старик медленно поднял вороненый ствол. Трудно целиться с плывущего плота. Да и расстояние было порядочным — метров двести. Эвен превратился в статую.

Многое зависело от его меткости. Ведь мы остались без продовольствия в безлюдной тайге, в самом начале дальнего пути.

Выстрел разорвал тишину. Лось вздрогнул, сделал громадный скачок и, ломая тонкие ивы, повалился в чащу.

— Совсем боялась промах делать, зверь больно крепкий — раненый далеко бегает… — Илья опустил винтовку. Капельки пота блестели на морщинистом лбу.

Причалив к берегу, мы подошли к мертвому зверю. Пуля поразила сохатого в сердце.

Несколько часов ушло на разделку громадной туши. Илья резал мясо длинными ломтями и развешивал на шестах вялиться. Я растянул на поляне огромную лосиную шкуру, поставил палатку, нарвал сухой травы и устроил прекрасное ложе.

Солнце ушло за сопки. Рощи окрасились нежно фиолетовой синью. Протока стала перламутровой. Устроившись у костра, я вытащил заветную планшетку. Ох и приятно было после пережитых опасностей, наслаждаясь теплом, разгадывать ребус старинной грамоты, изучать чертежную роспись Анюя.

Воспользовавшись стоянкой, мы проложим первый «боковой маршрут и осмотрим ягельные пастбища анюйской тайги…

Серебряная сопка

Весь следующий день ушел на копчение сохатины, а на другое утро мы с Ильей сделали стремительный бросок в сопки — пересекли все террасы, лесистые склоны сопок и углубились в горнотаежные дебри анюйской тайги километров на пятьдесят.

Результаты маршрута превзошли ожидания. Повсюду мы встречали ковры нетронутых ягельников. Девственные леса Анюя не уступали по богатству зимних пастбищ Омолонской тайге!

Усталые и довольные, вернулись в лагерь на покинутый остров. Запасы были целы. Медведи не успели разграбить наш мясной склад на шестах. Спали мы в эту ночь как убитые. Рано утром позавтракали копченой сохатиной, хорошенько завернули в палатку объемистый вьюк продовольствия и, не мешкая, отчалили на своем треугольном ковчеге. Протока быстро вынесла нас в главное русло, и плот помчался вниз по Анюю с прежней» скоростью.

Долина раздвигалась шире и шире. Островерхие сопки уступали место холмистым предгорьям, заросшим нежно зеленой тайгой. Волнистые гряды иногда обрывались к воде диковинными скалами.

Обернешься назад — и развертываются во всю ширь величественные картины. Уходят вдаль, кулисами, синеватые мысы, отсвечивают серебром пустынные плесы, поднимаются малахитовыми ступенями предгорья. Всматриваешься в расплывчатые очертания Камня и начинаешь понимать беспокойную душу землепроходца: дальние вершины манят человека, притягивают сильнее магнита…

Две недели плыли вниз по течению без всяких приключений. Шивер, Долгий перекат и Гремячий, отмеченные погибшим казаком, представляли собой в высокую «оду широкие стремнины; Лишь пенные гребни, вспахивающие поверхность реки, напоминали о коварстве перекатов; вероятно небезопасных в межень.

Впрочем, плавание наше отнюдь не казалось увеселительной прогулкой. Тут подстерегала опасность, более грозная, чем перекаты. Анюй часто принимался петлять. Струя течения ударяла в берег, нагромождая в излучинах штабеля плавника. Стремнина подмывала эти груды, уходила под нависающие бревна, затягивала туда все плывущее по воде. Бревна торчали над водой словно таранью

Попадись в такое место — крышка! Плот уйдет вниз, на дно пучины.

К счастью, треугольный плот хорошо держался на стрежне и пока увертывался от бревенчатых таранов. Но все равно приходилось часами плясать на плоту у тяжелого рулевого бревна.

Илья, с философским терпением принимал трудности «давания. Он умудрился высушить свой табак, часами посасывал трубочку, разговаривая с Анюем, как с живым существом: то ласково — хвалил быстрые струи, когда они плавно несли плот мимо лесистых берегов; то увещевая, когда брызги и пена летели через головы, то насмешливо, награждая обидными прозвищами, если сумасшедшее течение пыталось бросить плот на штабеля плавника.

На стоянках мы прокладывали сухопутные маршруты пришли к выводу, что верхнее течение Анюя пересекает настоящее «пастбищное Эльдорадо». Здесь можно было держать зимой многотысячные табуны оленей…

Приближались ворота в Серебряную страну — устье Курьинской виски. Она впадала в Анюй слева.

И вот однажды вдали появился причудливый мыс, похожий на лосиную голову. Его силуэт удивительно точно нарисовал казак на своей карте.

— Эге гей! Вадим… Чалить плот Сохатиный нос надо… Напрямик ходить Серебряная сопка.

Ближе и ближе к берегу подгонял я плот, надеясь воспользоваться обратным течением. Нам повезло: у Сохатиного носа плот вошел в поворотную струю, мы очутились в укромной заводи и пристали к берегу у подножия рыжеватых скал.

В поход взяли самое необходимое: рюкзак вяленого мяса, котелок, палатку и карабин. Даже невозмутимого охотника охватило нетерпение. В дорогу пустились, не вскипятив традиционного чая, не позавтракав.

Целый день мы шли на юго запад, напрямик, переваливая из распадка в распадок. Трудная это была дорога.

Тайга выгорела. Приходилось перелезать через поваленные почерневшие стволы, обходить вывороченные корни, похожие на чудовищ. Ноги проваливались в ямы, наполненные пеплом. Наконец выбрались на гребни сопок. Но и тут ягельники сгорели дотла. На голых щебенистых лысинах скрючились обугленные корни кедрового стланика. И все же здесь, двигаться стало легче. Иль» брел впереди, поблескивая вороненым стволом карабин» на сгорбленной спине.

У ручья, в неглубоком распадке, он остановился:

— Чай пить надо, силы прибавлять будем… Совсем; сопка близко…

— Откуда ты знаешь?

— Далеко идём… Верст пятьдесят…

Вскипятили чайник, подкрепились вяленым мясом и» тронулись дальше. Когда поднялись на широкое каменистое плато, впереди вдруг замаячила одинокая вершина. Ровный край плато почти скрывал ее, выступала лишь макушка, похожая на островерхий чум. Она звала, манила нас вперед и вперед.

Илья ускорил шаг. Волновало предчувствие открытия. Все вокруг будоражило, казалось призрачным и нереальным. Плоскогорье медленно повышалось, и чем быстрее мы шли, тем выше и выше выползала сопка, молчаливая и загадочная.

Я испытывал странное ощущение, будто уже когда то, в давние времена, может быть, во сне, видел эту выжженную печальную пустыню и фантастический лунный конус.

Мы почти бежали, не замечая усталости, и через час достигли края плато.

Совсем близко торчала, как перст, одинокая гора, похожая на потухший вулкан. Дальше, до самого горизонта, простиралась низина, исчезавшая в голубой дымке. Там где то текла Колыма.

У подножия сопки петляла речка. Тысячелетиями подтачивая крутой бок горы, она образовала высокий каменный яр. Казалось, с обрыва ниспадают белые струи замерзшего водопада. Вся стена побелела от каких то натеков и сосулек, тускло отсвечивавших в неярком свете полуночного солнца.

— Видела?.. Тут старики белый камень стрелами отбивала… — тихо сказал Илья.

Опершись на посох, он разглядывал Белый яр.

Гарь, которую мы почти преодолели, упиралась в речку. Вода не пустила дальше огонь. На Противоположном берегу, по склонам сопки, ярко зеленела тайга. Сквозь хвойный полог просвечивали серебристые поля ягельников. Пушистым ковром они одевали конус почти до вершины.

Дальше, за озером, гарь занимала всю низменность, насколько хватает глаз, преграждая доступ к Серебряной сопке с Колымы. Клочок живой тайги уцелел под защит той извилистой виски и большого озера. Это был последний островок ягельников Анюя.

Каменный яр белой стеной возносился по ту сторону протоки У подножия Белых скал широким пляжем рассыпалась голубоватая галька. Плато, где мы стояли, уступами ниспадало к реке. Только при спуске я почувствовал усталость. Колени болели, ноги не слушались. Пятидесятикилометровый марш по гарям и осыпям отнял силы. Спустившись к берегу, мы решили отложить на утро переправу через глубокую виску и поставили палатку на мшистой террасе, против Белого яра. Ужинать не стали.