Подобно тысяче громов - Кузнецов Сергей Юрьевич. Страница 42

Через полчаса Витя ушел, и Антон подумал, что не представляет своих друзей через десять лет. Когда-то все менялось стремительно – но в какой-то момент советская власть, перестройка, гласность и журнал «Огонек» превратились в слабое воспоминание. Жизнь началась в тот день, когда Настя первый раз предложила ему косяк – и Антон понял, кто он такой на самом деле. Все, что было раньше, стало туманным прошлым – как и сама Настя, которую он не видел уже несколько лет. Увидеться бы с ней сейчас, спросить, знает ли, что «настей» зовут теперь кетамин – из-за того, что калипсол используют при анестезии.

В школе казалось, на его глазах совершается история – и вот теперь Антон понимал, что история закончилась, остановилась. То, что происходит вокруг, – чужие деньги, квартиры друзей, трава, кислота и калипсол, – останется навсегда. Уже года два, как мир перестал меняться, – и потому Антон никогда не выпадет из времени, как этот старый хиппи.

– Чтобы стоять, я должен держаться корней, – задумчиво произнес Альперович и посмотрел на часы. – Похоже, Сидор так и не появится.

– А он тоже принимал циклодол? – спросил Антон.

– Нет, – сказал Андрей, – мы в разных местах учились. Сидор на истфаке, я в «керосинке». Знаешь анекдот: умирает Фантомас, приходит комиссар Жюв. Срывает с него маску, а Фантомас говорит: «Видишь, Петька, как нас судьба-то разбросала».

– Это вы к чему? – удивился Антон.

– Это я про нас всех. Мы же снова все собрались только в конце восьмидесятых, когда бизнес начался. Сначала мы с Сидором и Поручиком, потом Рома, потом Ленька Онтипенко… я его года с 88-го пытался в бизнес ввести, мы же с ним ближайшие друзья со школы… А остальных я в институте почти и не видел, так, на днях рождения встречались.

– А вы хипповали? – спросил Антон.

– Да нет. Какой из меня системный. Я был полуцивильный. Как говорила моя подружка: «из тех, кто под рваными джинсами носят чистые трусы». Олдовые волосатые таких не любили. Да и сейчас, наверное, не любят – видел, как Витя на меня смотрел?

Сейчас Антон вспомнил, что старшая сестра Насти, кажется, тоже была хиппи. От нее Насте и досталась дюжина кассет «МК-60» и умение находить скрытый смысл в песне про небо в алмазах. Может, Настина сестра много лет назад знала Витю и Альперовича, заходила в 215-ю комнату поесть циклодол и посмотреть слайды Дали. Ну что же, кому как повезет: у кого брат миллионер, у кого сестра – хиппи. Младшие братья и сестры должны поддерживать друг друга, не правда ли? Поддерживать – и передавать друг другу ненужные, ностальгичные вещи, полученные от старших – такие как песни «Битлз» или убежденность в том, что Сахара сделана из сахарного песка.

– А по-моему, вы хорошо потусовались, – сказал Антон.

Альперович скривился:

– Его тогда звали Крис. Он был пионером, но из кожи вон лез, чтобы прослыть олдовым… и вот теперь всем олдовым олдовый, но только ни прежних олдовых нет, ни Системы. Понимаешь, самое главное я понял году в девяностом – нельзя сочетать рефлексию и действие. Надо выбрать что-то одно. Ну, я выбрал действие. Окончательно выбрал. Даже сделал несколько символических жестов – например, отнес почти все книги в «Букинист». А тогда я еще безумно любил книги. Но книги – это рефлексия, а я выбрал действие. А когда выбираешь действие, рефлексия не нужна. Видел на днях человека – залез в долги, испугался, убежал со всеми деньгами. В том числе – с моими деньгами. И мне сказал: вначале думал – главное разобраться с бандитами, друзья подождут. А теперь, говорит, понимаю: с бандитами разобраться не удастся, все равно убьют – и лучше было вовсе не кидать друзей, а сразу сдаться. Вот это – рефлексия. Но она существует независимо от действия: я уверен – повторись все сначала, он поступил бы так же. Сначала бандиты, потом друзья. Не надо лицемерить – если выбираешь действие, выбирай на самом деле, иди до конца.

Интересно, у Альперовича есть братья и сестры? Младший он или старший? Ведь это – самое главное в человеке. Кто он? Тот, кто получает – или тот, кто передает?

– А Витя выбрал рефлексию? – спросил Антон.

– Как можно выбрать то, о чем не имеешь представления? Если он что и выбрал, то не знает – что. Это как если вообще ничего не выбирать. Вот Лерка выбрала рефлексию – и уехала в Англию.

– А Женя?

– Женя? – Альперович задумчиво постучал пальцами по столу. – За Женю всегда выбирали другие. Она только брала то, что предлагали. Даже любовника ей выбрал я.

Антон замер.

– А кто был ее любовником?

Альперович посмотрел на него.

– Ну, ты и Шерлок Холмс, – и он налил себе еще виски. – Это же всем ясно. Конечно, Леня Онтипенко. А ты думал – кто? Давай уж я тебе все расскажу. – Он был уже заметно пьян и нагибался к самому лицу Антона. – Слушай. О покойных либо все, либо ничего. Значит – все.

Альперович выпил и начал рассказывать, с кем спала Женя после школы, как она вышла замуж за Рому, как сидели в «Хинкальной» и Женя оторвала пятый лепесток. Ничего не вышло. Это только у Катаева: попадешь на Северный полюс и сразу домой. А в жизни – что заказала, то и получила. Не ебет, уплочено. Он пил и жаловался: грустно смотреть на красивую бабу, которую никто не трахает. И ты выбираешь другого мужика – как искусственный хуй. А Онтипенко – самый близкий друг, мне все расскажет, да и знаю я его, как облупленного.

– А Рома?

– А что Рома? Он и не догадывался ни о чем. Он же работал, делал эти самые… штучки. – И Альперович усмехнулся.

– Мне он сказал, что у Жени был любовник, – сказал Антон.

– Значит, он умней, чем я думал, – сказал Альперович, выливая остатки виски в стакан. – Хорошо все-таки, что у меня шофер.

Расследование продвигается странным образом, подумал Антон, в нем почти не появляются люди в трезвом состоянии. Сам я то покуривший, то съевший магической Зубовской смеси, Рома и Альперович – пьяные, Лера – после секса, значит, тоже в измененном сознании. Впрочем, неудивительно – началось-то все с марки кислоты, пусть даже поддельной. Фальшивая марка – словно фальшивый бриллиант, ложный алмаз на обманных небесах…

Наверное, у Альперовича нет ни брата, ни сестры, подумал Антон. Или, точнее, Леня Онтипенко ему вместо младшего брата. И он посылает его к Жене – сделать то, что боится или не может сделать сам. Может, и я сам делаю что-то, что не решается сделать Костя.

– А скажите мне, – спросил он, – кто мог убить Женю?

– Любой из нас, – ответил Альперович, – ты же наркоман, должен понимать: на самом деле убить можно только того, кого любишь. А ее, в том или ином смысле слова, любили все. Я один с ней не спал. Впрочем, – вздохнул он, – это вряд ли проканает за алиби. – Еще что-нибудь хочешь спросить? Давай я тогда еще вискаря возьму.

И он подозвал официанта.

Герои этой истории почти все время находились в измененном состоянии сознания, думает Горский. Если бы мы все были другие, возможно, мы бы узнали другую истину.

Время давно уже перевалило за полночь, но Горскому не спится. Утром он навсегда покинет квартиру на четырнадцатом этаже. Он вспоминает одну из последних своих бесед с Антоном…

В тот день боли усилились. Я всю жизнь проведу в этой квартире, думал Горский. Я стал инвалидом. Скоро я перейду с травы на болеутоляющее и кончу опиатами. Он сидел, полуприкрыв глаза, и его фигура еще больше обычного походила на аллегорию бессилия и усталости.

Антон забивал и рассказывал:

– Получается как в классическом детективе – у каждого свои мотивы. Рома – устал от измен, от того, что Женя им пренебрегает. Да и деньги – в случае Жениной смерти ее доля делилась между всеми. А в случае развода – вся уходила ей, она была как бы акционер… Рома сам настоял, чтобы на семью больше приходилось. И потому теперь всем выгодна ее смерть – потому что возрастает их доля.

– Кроме Поручика, – не открывая глаз сказал Горский.

– Но у Поручика – свои мотивы. Он – ее первый мужчина. Он, наверное, из тех мужиков, которые относятся к женщинам, как к собственности и поэтому… ты понимаешь.