Тайна гибели Есенина - Кузнецов Виктор. Страница 53

22 июля 1932 года областная Контрольная комиссия в очередной раз исключила Горбачева из партии. Тогда в его характеристике записали: «…состоял активным членом троцкистско-зиновьевской оппозиции…», один из организаторов «Литфронта», «…являвшегося отражением троцкистской теории в литературе… – объективно агентурой контрреволюционного троцкизма…». В протоколах допросов Горбачева следователями НКВД, которые остались нам недоступными, кондово-партийной фразеологии наверняка поменьше, а конкретных фактов побольше. Протоколы те, по данным архива ФСБ, целехоньки и находятся в Москве, в тайниках той же службы.

Эти подробности нас интересуют в связи с подделанным кем-то стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья…». Фальшивка, на наш взгляд, готовилась не в Ленинграде, а в Москве, в «конторе» Троцкого. Полагаем, в «Красной газете», опубликовавшей эту элегию, так называемый оригинал и в глаза не видели – да в нем Анна Яковлевна Рубинштейн, ответственный секретарь «Красной», и не нуждалась.

Почему «До свиданья…» оказалось в руках Горбачева и почему именно в феврале 1930 года он передал «от Эрлиха» листок в Пушкинский Дом? По-видимому, Троцкий в свое время через надежного человека, не доверяя мальчишке «Вове», переслал так называемый есенинский автограф Горбачеву. Скорей всего, таким посланцем выступал небезызвестный Яков Блюмкин. (3 ноября 1929 года его расстреляли за личную связь с Троцким в Константинополе. На допросах в обмен на обещанное помилование он выдал всех сообщников-троцкистов, в том числе ленинградских.)

Когда весть о расстреле Блюмкина дошла до Горбачева, последний занервничал: а вдруг на коллегии ОГПУ, помимо троцкистских нелегальных делишек, вскрылось и убийство Есенина. Может быть, поэтому Горбачев «на всякий случай» поспешил передать в феврале 1930 года рукопись псевдоесенинского «До свиданья…» в Пушкинский Дом? Он благоразумно не привлек к этой акции Эрлиха, хотя тот в феврале того же года находился в Ленинграде, что устанавливается по датам его писем к матери в Ульяновск. Возможно, оформлял регистрацию фальшивки сексот ГПУ Павел Медведев, в то время сверхштатный сотрудник Пушкинского Дома, которому также было из-за чего волноваться. Факт появления насвет столь важного документа не разглашался, что само по себе характеризует обоих «деятелей» и говорит о тайне операции.

Соображение о том, что Троцкий видел элегию-подделку, как бы подтверждается его фарисейским варьированием в «Правде» факта существования «До свиданья…». Читаем: «Он ушел сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом…», «Кому писал Есенин кровью в свой последний час? Может быть, он перекликнулся с тем другом, который еще не родился, с человеком грядущей эпохи…»; «каждая почти строка написана кровью пораненных жил». Невольно рождается ощущение: если бы «До свиданья…» вообще не существовало, его надо было выдумать для украшения руководящей статьи автора, вдруг так нежно полюбившего Есенина.

Высылка из СССР Троцкого и расстрел Блюмкина заставили засуетиться и Эрлиха, принявшегося за мемуары о Есенине. К тому времени тема, можно сказать, увяла, книжка понадобилась автору в качестве оправдания. Обратим внимание, в конце 1929 года Эрлих собирался встретить Новый год с родителями в Ульяновске и писал матери: «В феврале выходит отдельной книжкой „Софья Перовская“, в апреле – книга о Есенине»; в том же письме (без даты): «…сдам книгу о Есенине и буду ждать корректуры».

Поэма «Софья Перовская» успела выйти в 1929 году, воспоминания «Право на песнь» появились, как и планировалось, весной 1930 года. Все эти выкладки убеждают: Эрлиха подхлестнул к мемуарам расстрел троцкиста Якова Блюмкина 3 ноября 1929 года. Видно, он лихорадочно создавал «Право на песнь», стремясь в брошюрке отмыться от есенинской крови. В ней он впервые опубликовал текст телеграммы Есенина от 7 декабря 1925 года (о найме квартиры) на свое имя. Каков заботник и скромник! Более пяти лет хранил такой важный документ и помалкивал. Г.Е. Горбачев всполошился, устроил возню с псевдоесенинским «До свиданья…», Эрлих с помощью друзей-чекистов соорудил телеграмму.

Тираж эрлиховской гнусной стряпни 4200 экземпляров – достаточный для реабилитации струхнувшего сочинителя. Воспоминания пропитаны ядом плохо скрытой ненависти автора к Есенину и заметным пиететом к Троцкому (в заголовке книги использовано его выражение из статьи в «Правде»). В то время как последний подвергался в СССР анафеме, Эрлих – и тут оставался подлецом! – сделал его любимцем поэта, то есть превратил Есенина… в троцкиста. По тому времени довольно вероломный удар по репутации Есенина. В его уста Эрлих вкладывает следующий монолог: «Ты знаешь, я ведь ничего не понимаю, что делается в этом мире! Но я знаю: раз такие большие люди говорят, что так надо, значит, это хорошо. Ты подумай только: Троцкий! Сталин!» Каков автор шельмец: «подсунул» Есенину Троцкого, а для собственного спокойствия и Сталина не забыл.

Эрлих выполнял в «Праве на песнь» две сверхзадачи – отвести от себя и от Троцкого любые возможные подозрения. В результате тайный ненавистник поэта превращается в друга, явный могущественный враг – в любимца. Эрлиховский Есенин говорит: «Знаешь, есть один человек… Тот, если захочет высечь меня, так я сам штаны сниму и сам лягу! Ей-Богу, лягу! Знаешь, – кто? – Он снижает голос до шепота: – Троцкий…»

Ложь беспардонная, но целенаправленная: уничтожить в обществе малейший намек на причастность Троцкого к гибели Есенина. Попутно поражается и другая мишень: поэт-то, оказывается, обожал нынешнего врага-изгнанника, а раз так – нечего печалиться о троцкисте. Ловкий ход. Есенин был добит новейшим для той поры идеологическим оружием. Когда в 1937 году троцкиста Эрлиха допрашивали старший лейтенант Г. и оперуполномоченный НКВД Т. (их фамилии нам известны), вопроса о судьбе Есенина не возникало – грехов за подследственным и без того хватало.

Эрлих приписал Есенину чуть ли не любовь ко Льву Давидовичу, что уже мы опровергли. Добавим на прощание с сексотом один красноречивый штрих из берлинской эмигрантской газеты «Руль» (1923, 21 февраля). Здесь излагается известный «американский» конфликт поэта в доме переводчика Мани-Лейба (М.Л. Брагинского). После чтения острых для публики мест из «Страны негодяев» гостя связали и бросились избивать. Он отчаянно сопротивлялся, пишет «Руль», «…стал… проклинать Троцкого». Эту сцену видел бывший эсер и знакомый Есенина по сотрудничеству в петроградских газетах «Дело народа» и «Знамя труда» Вениамин Левин, человек большого такта, готовый тогда, по его словам, «с документом в руках» опровергнуть «этот просто невежественный выпад» против поэта. Троцкий, конечно, скоро узнал о случившемся, а в декабре 1925 года наверняка вспомнил об этом эпизоде.

Лжет Эрлих. Есенин никогда не выпрашивал «право на песнь» у своего губителя. Это бесило диктатора, и, когда ему доложили о новом скандале поэта с Левитом и Рога осенью 1925 года, в его иезуитской голове, очевидно, созрел сатанинский план уничтожения непокорного поэта.

Троцкого явно могли раздражать и некоторые произведения Есенина, в которых автор в эзоповской манере позволял себе личные против него выпады. Так, «трибун революции» мог узнать себя в поэме «Страна негодяев» в образе комиссара Чекистова, «гражданина из Веймара», приехавшего в Россию «укрощать дураков и зверей». Он презрительно говорит красноармейцу Замарашкину, в лице которого представлен политически наивный крестьянский люд: